,  и теперь устали и сидят, каждая в своем домике, отдыхают.
А люди стоят перед ними целыми толпами,  молча и недвижно,  и любят их изо
всех сил. Да, да. Все любят. Единогласно. И тут одна тетка с золотым зубом
сказала ни с того ни с сего:
   - Ну, какие маленькие... Худые... Куда их...
   И  все  на  нее оглянулись сурово, а один дедушка скривил рот и ядовито
проговорил:
   - Конечно, курица - она толшше...
   И все опять сурово посмотрели на теткин золотой зуб, а она покраснела и
ушла. И все мы, кто стоял тут, поняли, что тетка не в счет, потому что она
не из нашей компании.  И  мы так молча стояли еще долго-долго,  и я все не
мог наглядеться на этих птиц.  Они, видно, были с какого-то седьмого неба,
из волшебной жизни,  про которую писал Андерсен. Такие они были маленькие,
слабые и нежные, но, видно, в том-то их и сила была, у маленьких и слабых,
что мы стояли как вкопанные перед ними все -  и  дети и  даже взрослые.  И
наверное,  мы  бы никогда отсюда не ушли,  но в  это время по радио чей-то
голос сказал:
   - Внимание.  Сейчас в павильоне номер два будет проведен конкурс певчих
кенарей, начало через десять минут! Просим перейти во второй павильон!
   И дедушка, который отбрил тетку, сказал, словно встряхнувшись:
   - Надо идти...  Семеновских певцов послушаем.  И ушаковских тоже.  - Он
тронул меня за плечо: - Пошли, мальчик...
   И сам двинулся вперед,  и я увидел, что у него валенок сзади прохудился
и оттуда торчал пучок соломы.
   А  во втором павильоне был маленький зал,  сцена и стулья.  А на сцене,
сбоку,  стояла кафедра-трибунка для докладчика,  а  в  центре -  стол,  за
который сразу  уселись судьи  птичьего пения.  И  я  очень  удивился,  что
дедушка, который отбрил тетку, сел в середине этого стола. Оказывается, он
был тут главный; я не знаю, но все, кто садился с ним рядом, здоровались с
ним за руку и вообще оказывали ему почет. И когда все утихло, этот дедушка
сказал:
   - Ну, Семенов, давай, что ли...
   И  откуда-то  вышел  высокий дядька с  орденскими колодками на  груди -
двенадцать штук наград, я сосчитал. У него в руках был плоский чемодан. Он
его  открыл.  В  чемодане  было  полно  маленьких клеток,  и  в  них  были
канарейки.  Он вынул одну клеточку, в ней прыгал желтенький лимон. Семенов
поставил эту клетку на кафедру-трибуну,  и у Лимончика стал такой вид, как
будто он и  впрямь серьезный докладчик,  но раз до доклада у него есть еще
минут пять свободных, так он пока попрыгает. Все сохраняли тишину и ждали,
когда Лимончик запоет.  Но он и не думал петь. Он все прыгал и трепыхался.
Кто-то сзади меня шепнул:
   -  Если  через  десять  минут  не запоет, снимут с конкурса. Вот тебе и
Семенов.
   А  Лимончик  все  прыгал  туда-сюда,  потом  уже было решался, открывал
клювик,  но,  словно  дразнил  всех  нас,  не  начинал петь и снова прыгал
по-всякому.  Мне уже надоело его ждать, и я хотел уйти, но главный дедушка
вдруг сказал, и опять ядовито:
   - Ну что,  Семенов, запоет он когда-нибудь? Или стесняется? А может, он
сегодня не в настроении?
   Все засмеялись негромко,  а на бедного Семенова жалко было смотреть. Он
весь  вытянулся  к   своему  Лимончику  и  стал  вдруг  ему  тихонько  так
подсвистывать на букву "С":
   - Ссссс... Сссс... Ссссс...
   Лимончик  внимательно к  нему  прислушался,  посмотрел  на  него  своим
блестящим глазком, видно, узнал, раскрыл клювик, но снова раздумал и опять
запрыгал как ни в чем не бывало.  Дедушка тут же сказал -  ему,  наверное,
нравилось ехидничать:
   - Он не в голосе...
   От  этих дедушкиных слов Семенов чуть не  заплакал.  Он  вынул спичку и
стал скрести ею о коробок.  Лимончик никак на это не отозвался. Чихать ему
было  на  спичку.  Тогда дедушка рукой подал знак,  чтоб  Семенов перестал
скрести, и сам наклонился к Лимончику, и вдруг еле слышно... чирикнул! Да!
Он  чирикнул,  а  Лимончик  как  будто  только  этого  и  дожидался,  весь
встрепенулся, вытянулся, напрягся, похудел и запел!
   Он пел долго-долго,  взахлеб,  свистел горошком,  и  тянул прямо в одну
линию,  и по-всякому, как в стихе, "на тысячу ладов тянул, переливался", и
все больше худел,  когда пел, словно таял, и все это время, пока он пел, я
пел вместе с ним,  только про себя,  изнутри.  Я пел вместе с Лимончиком и
видел,  какое счастливое и красное лицо у Семенова, а у дедушки, наоборот,
гордое и  ехидное.  Это он  задавался,  что он  один сумел заставить птицу
петь. И когда Лимончик наконец замолчал и все захлопали, дедушка откинулся
на спинку стула и сказал небрежно:
   - Золотая медаль! Убирай, Семенов! Перерыв.
   И  Семенов  снял Лимончика с кафедры и спрятал и чемодан. И было видно,
что у него дрожат руки. А все вокруг встали, зашумели и пошли курить.
   И  в  эту минуту я  подумал,  что хорошо бы рассказать про все эти дела
своим,  и я, не долго думая, побежал на метро, а когда очутился дома, папа
и мама уже ждали меня. Папа сказал:
   - Рассказывай. Понравилось?
   Я сказал:
   - Очень!
   Мама испугалась:
   - Что это за голос? Что с тобой? Почему ты сипишь?
   Я сказал:
   - Потому что я пел! Я сорвал голос и вот осип.
   Папа воскликнул:
   - Где это ты пел, Козловский?
   Я сказал:
   - Я пел на конкурсе!
   - Давай подробности! - сказала мама.
   Я сказал:
   - Я пел с канарейкой!
   Папа прямо закатился.
   - Воображаю, - сказал он, - какой был успех! На бис-то вызывали?
   - Не смейся, - просипел я, - я пел про себя. Изнутри.
   - А! Тогда другое дело, - успокоился папа, - тогда слава богу!
   Мама положила мне руку на лоб:
   - А как ты себя чувствуешь?
   - Прекрасно,  - сказал я еще более сипло и ни с того ни с сего добавил:
- А Лимончик получил золотую медаль...
   - Он заговаривается, - чуть не плача сказала мама.
   - Просто  он  переполнен впечатлениями,  -  объяснил папа,  -  дай  ему
горячего молока с боржомом. Мне действует на нервы этот сип...
   ...А ночью я долго не мог заснуть,  я все вспоминал этот необыкновенный
день:  наполненный чудесами павильон "Свиноводство", и дедушку, и тетку, и
Семенова,  и  Лимончика,  и самое главное -  перед моими глазами все время
летали маленькие и легкие снежинки, белые амадины, они прямо вклеились мне
в сердце,  эти клюквенные клювики, и я лежал, глядел в темноту и знал, что
теперь уж никогда их не забуду.
   Не смогу.



ЧИКИ-БРЫК

   Я недавно чуть не помер. Со смеху. А все из-за Мишки.
   Один раз папа сказал:
   - Завтра,  Дениска, поедем пастись на травку. Завтра и мама свободна, и
я тоже. Кого с собой захватим?
   - Известное дело кого - Мишку.
   Мама сказала:
   - А его отпустят?
   - Если с нами,  то отпустят.  Почему же?  -  сказал я.  - Давайте я его
приглашу.
   И  я  сбегал  к Мишке. И когда вошел к ним, сказал: "Здрасте!" Его мама
мне не ответила, а сказала его папе:
   - Видишь, какой воспитанный, не то что наш...
   А  я  им  все  объяснил,  что  мы  Мишку  приглашаем завтра погулять за
городом, и они сейчас же ему разрешили, и на следующее утро мы поехали.
   В электричке очень интересно ездить, очень!
   Во-первых,  ручки  на  скамейках  блестят. Во-вторых, тормозные краны -
красные,  висят  прямо  перед  глазами. И сколько ни ехать, всегда хочется
дернуть такой кран или хоть погладить его рукой. А самое главное - можно в
окошко  смотреть,  там  специальная приступочка есть. Если кто не достает,
можно  на  эту  приступочку  встать и высунуться. Мы с Мишкой сразу заняли
окошко, одно на двоих, и было здорово интересно смотреть, что вокруг лежит
совершенно  новенькая  трава  и  на  заборах  висит разноцветное бельишко,
красивое, как флажки на кораблях.
   Но папа и мама не давали нам никакого житья.  Они поминутно дергали нас
сзади за штаны и кричали:
   - Не высовывайтесь, вам говорят! А то вывалитесь!
   Но  мы  все высовывались. И тогда папа пустился на хитрость. Он, видно,
решил  во  что  бы  то  ни стало отвлечь нас от окошка. Поэтому он скорчил
смешную гримасу и сказал нарочным, цирковым голосом:
   - Эй, ребятня! Занимайте ваши места! Представление начинается!
   И  мы  с  Мишкой сразу отскочили от  окна и  уселись рядом на скамейке,
потому что мой папа известный шутник, и мы поняли, что сейчас будет что-то
интересное.  И  все пассажиры,  кто был в вагоне,  тоже повернули головы и
стали смотреть на папу. А он как ни в чем не бывало продолжал свое:
   - Уважаемые зрители!  Сейчас  перед  вами  выступит  непобедимый мастер
Черной   магии,   Сомнамбулизма   и   Каталепсии!!!   Всемирно   известный
фокусник-иллюзионист,  любимец  Австралии  и  Малаховки,  пожиратель шпаг,
консервных банок и перегоревших электроламп, профессор Эдуард Кондратьевич
Кио-Сио! Оркестр - музыку! Тра-би-бо-бум-ля-ля! Тра-би-бо-бум-ля-ля!
   Все уставились на папу, а он встал перед нами с Мишкой и сказал:
   - Нумер  смертельного риска!  Отрыванье живого  указательного пальца на
глазах у  публики!  Нервных просят не  падать на  пол,  а  выйти из  зала.
Внимание!
   И  тут  папа сложил руки как-то так, что нам с Мишкой показалось, будто
он  держит  себя правой рукой за левый указательный палец. Потом папа весь
напрягся,  покраснел,  сделал  ужасное  лицо, словно он умирает от боли, и
вдруг он разозлился, собрался с духом и... оторвал сам себе палец! Вот это
да!..  Мы  сами видели... Крови не было. Но и пальца не было! Было гладкое
место. Даю слово!
   Папа сказал:
   - Вуаля!
   Я  даже не знаю,  что это значит.  Но все равно я захлопал в ладоши,  а
Мишка закричал "бис".
   Тогда папа взмахнул обеими руками, полез к себе за шиворот и сказал:
   - Але-оп! Чики-брык!
   И приставил палец обратно! Да-да! У него откуда-то вырос новый палец на
старом месте!  Совсем такой же,  не отличишь от прежнего,  даже чернильное
пятно и то такое же,  как было!  Я-то,  конечно, понимал, что это какой-то
фокус и  что я  во что бы то ни стало вызнаю у папы,  как он делается,  но
Мишка совершенно ничего не понимал. Он сказал:
   - А как это?
   А папа только улыбнулся:
   - Много будешь знать - скоро состаришься!
   Тогда Мишка сказал жалобно:
   - Пожалуйста, повторите еще разок! Чики-брык!
   И  папа  опять  все  повторил,  оторвал палец и приставил, и опять было
сплошное   удивление.   Затем   папа   поклонился,   и  мы  подумали,  что
представление окончилось, но оказалось, ничего подобного. Папа сказал:
   - Ввиду многочисленных заявок, представление продолжается! Сейчас будет
показано   втирание   звонкой   монеты   в    локоть   факира!    Маэстро,
трибо-би-бум-ля-ля!
   И  папа вынул монетку,  положил ее  себе на  локоть и  стал тереть этой
монеткой о свой пиджак.  Но она никуда не втиралась, а все время падала, и
тогда я стал насмехаться над папой. Я сказал:
   - Эх, эх! Ну и факир! Прямо горе, а не факир!
   И все рассмеялись, а папа сильно покраснел и закричал:
   - Эй ты,  гривенник!  Втирайся сейчас же!  А то я тебя сейчас отдам вон
тому дядьке за мороженое! Будешь знать!
   И  гривенник как будто испугался папы и моментально втерся в локоть.  И
исчез.
   - Что,  Дениска,  съел?  -  сказал  папа.  -  Кто  тут  кричал,  что  я
горе-факир?  А  теперь  смотря:  феерия-пантомима!  Вытаскивание разменной
монеты из носа прекрасного мальчика Мишки! Чики-брык!
   И папа вытащил монету из Мишкиного носа. Ну, товарищи, я и не знал, что
мой  папа  такой  молодец!  А  Мишка  прямо засиял от  гордости.  Он  весь
рассиялся от удовольствия и снова закричал папе во все горло:
   - Пожалуйста, повторите еще разик чики-брык!
   И папа опять все ему повторил, а потом мама сказала:
   - Антракт! Переходим в буфет.
   И она дала нам по бутерброду с колбасой.  И мы с Мишкой вцепились в эти
бутерброды, и ели, и болтали ногами, и смотрели по сторонам. И вдруг Мишка
ни с того ни с сего заявляет:
   - А я знаю, на что похожа ваша шляпа.
   Мама говорит:
   - Ну-ка скажи - на что?
   - На космонавтский шлем.
   Папа сказал:
   - Точно.  Ай да Мишка,  верно подметил!  И правда, эта шляпка похожа на
космонавтский шлем.  Ничего не  поделаешь,  мода старается не отставать от
современности. Ну-ка, Мишка, иди-ка сюда!
   И папа взял шляпку и нахлобучил Мишке на голову.
   - Настоящий Попович! - сказала мама.
   А  Мишка  действительно  был похож на маленького космонавтика. Он сидел
такой  важный  и  смешной,  что все, кто проходил мимо, смотрели на него я
улыбались.
   И папа улыбался,  и мама, и я тоже улыбался, что Мишка такой симпатяга.
Потом нам купили по мороженому,  и  мы стали его кусать и лизать,  и Мишка
быстрей меня справился и пошел снова к окошку. Он схватился за раму, встал
на приступочку и высунулся наружу.
   Наша электричка бежала быстро и  ровно,  за окном пролетала природа,  и
Мишке,  видать, хорошо там было торчать в окошке с космонавтским шлемом на
голове,  и больше ничего на свете ему не нужно было, так он был доволен. И
я захотел стать с ним рядом, но в это время мама подтолкнула меня локтем и
показала глазами на папу.
   А папа тихонько встал и пошел на цыпочках в другое отделение,  там тоже
окошко было  открыто,  и  никто  в  него  не  глядел.  У  папы  был  очень
таинственный вид,  и  все кругом притихли и  стали следить за папой.  А он
неслышными шагами пробрался к  этому окошку,  высунул голову и  тоже  стал
смотреть вперед, по ходу поезда, туда же, куда смотрел и Мишка. Потом папа
медленно-медленно высунул  правую  руку,  осторожно дотянулся до  Мишки  и
вдруг  с  быстротой молнии  сорвал  с  него  мамину шляпку!  Папа  тут  же
отпрыгнул от окошка и спрятал шляпку за спину,  он там ее заткнул за пояс.
Я все это очень хорошо видел.  Но Мишка-то этого не видел! Он схватился за
голову,  не  нашел там маминой шляпки,  испугался,  отскочил от  окна и  с
каким-то ужасом остановился перед мамой. А мама воскликнула:
   - В чем дело?  Что случилось,  Миша?  Где моя новая шляпка?  Неужели ее
сорвало ветром?  Ведь я говорила тебе:  не высовывайся.  Чуяло мое сердце,
что я останусь без шляпки! Как же мне теперь быть?
   И  мама закрыла лицо руками и  задергала плечами,  как будто она горько
плачет.   На  бедного  Мишку  просто  жалко  было  смотреть,   он  лепетал
прерывающимся голосом:
   - Не плачьте... пожалуйста. Я вам куплю шляпку... У меня деньги есть...
Сорок семь копеек. Я на марки собирал...
   У  него задрожали губы,  и папа,  конечно,  не мог этого перенести.  Он
сейчас же состроил свою смешную рожицу и закричал цирковым голосом:
   - Граждане,  внимание!  Не плачьте и успокойтесь!  Ваше счастье, что вы
знакомы со знаменитым волшебником Эдуардом Кондратьевичем Кио-Сио!  Сейчас
будет показан грандиозный трюк:  "Возврат шляпы, выпавшей из окна голубого
экспресса". Приготовились! Внимание! Чики-брык!
   И у папы в руках оказалась мамина шляпка.  Даже я и то не заметил,  как
проворно папа вытащил ее  из-за  спины.  Все прямо ахнули!  А  Мишка сразу
посветлел от счастья.  Глаза у него от удивления полезли на лоб.  Он был в
таком восторге,  что просто обалдел. Он быстро подошел к папе, взял у него
шляпку,  побежал обратно и что есть силы по-настоящему швырнул ее за окно.
Потом он повернулся и сказал моему папе:
   - Пожалуйста, повторите еще разик... чики-брык!
   Вот тут-то и получилось, что я чуть не помер со смеху.



ПОДЗОРНАЯ ТРУБА

   Я  сидел на  подоконнике,  натянув рубашку на колени,  потому что штаны
были у мамы.
   - Нет,  -  сказала мама и отодвинула в сторону нитки с иголкой.  - Я не
могу больше с этим мальчишкой!
   - Да,  - сказал папа и сложил газету. - На нем черти рвут, он лазает по
заборам, он скачет по деревьям и носится по крышам. На него не напасешься!
   Папа помолчал, зловеще поглядел на меня и наконец решительно объявил:
   - Но я наконец придумал средство, которое раз и навсегда избавит нас от
этого бедствия.
   - Я не нарочно, - сказал я. - Что я, нарочно, что ли, да? Оно само.
   - Конечно,  оно само,  -  ядовито сказала мама.  - У твоих штанов такой
скверный  характер,  что  они  нарочно  целыми  днями  подстерегают каждый
гвоздик,  цепляются за  него  и  потом рвутся специально для  того,  чтобы
позлить твою маму. Вот какие коварные штаны! Оно само! Оно само!
   Мама  могла так  кричать "оно  само" до  утра,  потому что  у  нее  уже
разыгрались нервы,  это было видно невооруженным глазом.  Поэтому я сказал
папе:
   - Ну, так что же ты придумал?
   Папа сделал строгое лицо и сказал маме:
   - Тебе нужно напрячь все свои способности и изобрести аппарат,  который
обеспечивал бы  тебе  наблюдение за  твоим сыном в  часы  отсутствия.  Мне
сегодня некогда, сегодня "Спартак" - "Торпедо", а ты, ты садись к столу и,
не  теряя времени,  изобрети сейчас же подзорную трубу.  У  тебя это очень
хорошо  получится,  я  знаю,  что  ты  человек  в  этом  отношении  весьма
талантливый.
   Папа  встал,  порылся у  себя в  столе и  положил перед мамой маленькое
зеркальце с  отбитым уголком,  довольно большой магнит и  несколько разных
гвоздочков, пуговицу и еще чего-то.
   - Вот, - сказал он, - это тебе необходимые материалы. В поиск, смелые и
любознательные!
   Мама проводила его к дверям, потом вернулась и отпустила и меня во двор
погулять.  А  когда  мы  вечером  все  сошлись  за  ужином,  у  мамы  были
перепачканы клеем пальцы, и на столе лежала довольно симпатичная синенькая
и толстая труба. Мама взяла ее, издалека показала мне и сказала:
   - Ну, Денис, смотри внимательно!
   - Это что? - спросил я.
   - Это подзорная труба! Мое изобретение! - ответила мама.
   Я сказал:
   - Окрестности озирать?
   Она улыбнулась:
   - Никакие не окрестности! А за тобой присматривать.
   Я сказал:
   - А как?
   -  А  очень  просто!  -  сказала  мама.  - Я изобрела и сконструировала
подзорную  трубу  для родителей, вроде подзорной трубы для моряков, только
гораздо лучше.
   Папа сказал:
   - Ты объясни,  пожалуйста,  популярно,  в чем тут дело,  какие принципы
положены в основу изобретения, какие проблемы оно решает, ну, и так далее.
Прошу!
   Мама встала у стола, как учительница у доски, и заговорила докладческим
голосом:
   - Теперь,  когда я  буду уходить из  дому,  я  всегда буду видеть тебя,
Денис.  Я  могу  удаляться  от  дома  на  расстояние  от  пяти  до  восьми
километров,  но  чуть я  почувствую,  что давно тебя не  видела и  что мне
интересно, что ты сейчас вытворяешь, я сразу - чик! Направляю свою трубу в
сторону нашего дома - я готово! - вижу тебя во весь рост.
   Папа сказал:
   - Отлично! Эффект Шницель-Птуцера!
   Тут  я  немножко оторопел. Я никогда не думал, что мама может изобрести
такую   штуку.   Ведь   такая   с  виду  худенькая,  а  смотри-ка!  Эффект
Шницель-Птуцера!
   Я сказал:
   - А как же, мама, ты будешь знать, где наш дом?
   Она ответила, нисколько не задумываясь:
   - А у меня в трубе сидит компасный магнит.  Он всегда показывает на наш
дом.
   - Реакция Бабкина-Няньского, - сказал папа.
   - Совершенно верно, - продолжала мама. - Таким образом, если ты, Денис,
заберешься на забор или еще куда, это мне сразу будет видно.
   Я сказал:
   - А там у тебя что? Экран, что ли?
   Она ответила:
   - Конечно.  Помнишь зеркальце?  Оно  отбрасывает твое изображение прямо
мне внутрь головы.  Я  сразу вижу,  стреляешь ты из рогатки или просто так
мяч гоняешь, безо всякого смысла.
   - Обыкновенный закон Кранца-Ничиханца.  Ничего особенного,  - проворчал
папа и вдруг, оживившись, спросил: - Прости, прости, пожалуйста, я перебью
тебя. Один вопросик можно?
   - Да, задавай, - сказала мама.
   - Твоя  подзорная труба  что,  она  работает  на  электричестве или  на
полупроводниках?
   - На электричестве, - сказала мама.
   - О, тогда я тебя предупреждаю, - сказал папа, - ты берегись замыканий.
А то где-нибудь замкнет, и у тебя в мозгах произойдет вспышка.
   - Не произойдет, - сказала мама. - А предохранитель на что?
   -  Ну, тогда другое дело, - сказал папа. - Но ты все-таки поглядывай, а
то, знаешь, я буду волноваться.
   Я сказал:
   - Ну,  а ты можешь сделать такую штуку для ме