е очень. Мне бабушка никогда не дает его вволю
поесть.
   - А почему? - спросила мама.
   - Она говорит,  что после арбуза у  меня получается не сон,  а сплошная
беготня.
   - Правда,  -  сказал папа.  -  Вот поэтому-то  мы и  едим арбуз с  утра
пораньше.  К  вечеру его действие кончается,  и можно спокойно спать.  Ешь
давай, не бойся.
   - Я не боюсь, - сказал Павля.
   И мы все опять занялись делом и опять долго молчали. И когда мама стала
убирать корки, папа сказал:
   - А ты чего, Павля, так давно не был у нас?
   - Да, - сказал я. - Где ты пропадал? Что ты делал?
   И тут Павля напыжился, покраснел, поглядел по сторонам и вдруг небрежно
так обронил, словно нехотя:
   - Что делал, что делал?.. Английский изучал, вот что делал.
   Я прямо опешил.  Я сразу понял,  что я все лето зря прочепушил. С ежами
возился,  в лапту играл,  пустяками занимался.  А вот Павля, он времени не
терял,  нет,  шалишь,  он  работал  над  собой,  он  повышал свой  уровень
образования.
   Он  изучал  английский язык  и  теперь  небось  сможет переписываться с
английскими пионерами и читать английские книжки!
   Я сразу почувствовал, что умираю от зависти, а тут еще мама добавила:
   - Вот, Дениска, учись. Это тебе не лапта!
   - Молодец, - сказал папа. - Уважаю!
   Павля прямо засиял.
   - К нам в гости приехал студент,  Сева.  Так вот он со мной каждый день
занимается. Вот уже целых два месяца. Прямо замучил совсем.
   - А что, трудный английский язык? - спросил я.
   - С ума сойти, - вздохнул Павля.
   - Еще бы не трудный, - вмешался папа. - Там у них сам черт ногу сломит.
Уж  очень  сложное  правописание.   Пишется  Ливерпуль,   а   произносится
Манчестер.
   - Ну да! - сказал я. - Верно, Павля?
   - Прямо беда,  -  сказал Павля.  -  Я совсем измучился от этих занятий,
похудел на двести граммов.
   - Так что ж ты не пользуешься своими знаниями,  Павлик? - сказала мама.
- Ты почему, когда вошел, не сказал нам по-английски "здрасте"?
   - Я "здрасте" еще не проходил, - сказал Павля.
   - Ну вот ты арбуз поел, почему не сказал "спасибо"?
   - Я сказал, - сказал Павля.
   - Ну да, по-русски-то ты сказал, а по-английски?
   - Мы  до  "спасибо" еще  не  дошли,  -  сказал Павля.  -  Очень трудное
пропо-ви-сание.
   Тогда я сказал:
   - Павля, а научи-ка меня, как по-английски "раз, два, три".
   - Я этого еще не изучил, - сказал Павля.
   - А что же ты изучил?  -  закричал я.  - За два месяца ты все-таки хоть
что-нибудь-то изучил?
   - Я изучил, как по-английски "Петя", - сказал Павля.
   - Ну, как?
   -  "Пит"!  -  торжествующе  объявил  Павля. - По-английски "Петя" будет
"Пит".  -  Он  радостно  засмеялся и добавил: - Вот завтра приду в класс и
скажу  Петьке  Горбушкину:  "Пит,  а Пит, дай ластик!" Небось рот разинет,
ничего не поймет. Вот потеха-то будет! Верно, Денис?
   - Верно, - сказал я. - Ну, а что ты еще знаешь по-английски?
   - Пока все, - сказал Павля.



СМЕРТЬ ШПИОНА ГАДЮКИНА

   Оказывается,  пока я  болел,  на улице стало совсем тепло и до весенних
наших каникул осталось два  или  три  дня.  Когда я  пришел в  школу,  все
закричали:
   - Дениска пришел, ура!
   И  я  очень обрадовался,  что пришел,  и  что все ребята сидят на своих
местах - и Катя Точилина, и Мишка, и Валерка, - и цветы в горшках, и доска
такая же блестящая,  и Раиса Ивановна веселая, и все, все как всегда. И мы
с  ребятами ходили и  смеялись на  переменке,  а  потом Мишка вдруг сделал
важный вид и сказал:
   - А у нас будет весенний концерт!
   Я сказал:
   - Ну да?
   Мишка сказал:
   - Верно! Мы будем выступать на сцене. И ребята из четвертого класса нам
покажут постановку. Они сами сочинили. Интересная!..
   Я сказал:
   - А ты, Мишка, будешь выступать?
   - Подрастешь - узнаешь.
   И  я  стал с  нетерпением дожидаться концерта.  Дома я  все это сообщил
маме, а потом сказал:
   - Я тоже хочу выступать...
   Мама улыбнулась и говорит:
   - А что ты умеешь делать?
 Я сказал:
   - Как, мама, разве ты не знаешь? Я умею громко петь. Ведь я хорошо пою?
Ты не смотри, что у меня тройка по пению. Все равно я пою здорово.
   Мама открыла шкаф и откуда-то из-за платьев сказала:
   - Ты  споешь в  другой раз.  Ведь ты болел...  Ты просто будешь на этом
концерте зрителем.  -  Она вышла из-за  шкафа.  -  Это так приятно -  быть
зрителем.  Сидишь,  смотришь,  как артисты выступают... Хорошо! А в другой
раз ты будешь артистом, а те, кто уже выступал, будут зрителями. Ладно?
   Я сказал:
   - Ладно. Тогда я буду зрителем.
   И на другой день я пошел на концерт.  Мама не могла со мной идти -  она
дежурила в институте,  - папа как раз уехал на какой-то завод на Урал, и я
пошел на концерт один.  В  нашем большом зале стояли стулья и была сделана
сцена,  и на ней висел занавес. А внизу сидел за роялем Борис Сергеевич. И
мы все уселись,  а по стенкам встали бабушки нашего класса.  А я пока стал
грызть яблоко.
   Вдруг занавес открылся и  появилась вожатая Люся.  Она  сказала громким
голосом, как по радио:
   - Начинаем наш весенний концерт!  Сейчас ученик первого класса "В" Миша
Слонов прочтет нам свои собственные стихи! Попросим!
   Тут  все  захлопали  и  на  сцену вышел Мишка. Он довольно смело вышел,
дошел до середины и остановился. Он постоял так немножко и заложил руки за
спину.  Опять постоял. Потом выставил вперед левую ногу. Все ребята сидели
тихо-тихо  и  смотрели  на Мишку. А он убрал левую ногу и выставил правую.
Потом он вдруг стал откашливаться:
   - Кхм! Кхм!.. Кхме!..
   Я сказал:
   - Ты что, Мишка, поперхнулся?
   Он посмотрел на меня как на незнакомого. Потом поднял глаза в потолок и
сказал:
   - Стих.

                    Пройдут года, наступит старость!
                    Морщины вскочут на лице!
                    Желаю творческих успехов!
                    Чтоб хорошо учились и дальше все!

   ...Все!
   И Мишка поклонился и полез со сцены.  И все ему здорово хлопали, потому
что,  во-первых,  стихи были очень хорошие,  а во-вторых, подумать только:
Мишка сам их сочинил! Просто молодец!
   И тут опять вышла Люся и объявила:
   - Выступает Валерий Тагилов, первый класс "В"!
   Все  опять  захлопали  еще  сильнее,  а  Люся  поставила  стул на самой
середке.  И  тут вышел наш Валерка со своим маленьким аккордеоном и сел на
стул,  а  чемодан  от  аккордеона  поставил  себе  под  ноги, чтобы они не
болтались  в  воздухе.  Он  сел  и  заиграл  вальс "Амурские волны". И все
слушали,  и  я  тоже слушал и все время думал: "Как это Валерка так быстро
перебирает  пальцами?"  И  я  стал  тоже так быстро перебирать пальцами по
воздуху, но не мог поспеть за Валеркой. А сбоку, у стены, стояла Валеркина
бабушка,  она  помаленьку  дирижировала,  когда Валерка играл. И он хорошо
играл,  громко, мне очень понравилось. Но вдруг он в одном месте сбился. У
него  остановились  пальцы. Валерка немножко покраснел, но опять зашевелил
пальцами,  как  будто  дал им разбежаться; но пальцы добежали до какого-то
места  и опять остановились, ну просто как будто споткнулись. Валерка стал
совсем  красный  и  снова  стал  разбегаться,  но теперь его пальцы бежали
как-то  боязливо, как будто знали, что они все равно опять споткнутся, и я
уже  готов  был  лопнуть от злости, но в это время на том самом месте, где
Валерка  два раза спотыкался, его бабушка вдруг вытянула шею, вся подалась
вперед и запела:

                           ...Серебрятся волны,
                           Серебрятся волны...

   И Валерка сразу подхватил,  и пальцы у него как будто перескочили через
какую-то неудобную ступеньку и побежали дальше,  дальше, быстро и ловко до
самого конца. Вот уж ему хлопали так хлопали!
   После этого на  сцену выскочили шесть девочек из  первого "А"  и  шесть
мальчиков из первого "Б". У девочек в волосах были разноцветные ленты, а у
мальчиков ничего не  было.  Они  стали  танцевать украинский гопак.  Потом
Борис Сергеевич сильно ударил по клавишам и кончил играть.
   А мальчишки и девчонки еще топали по сцене сами, без музыки, кто как, и
это было очень весело,  и я уже собирался тоже слазить к ним на сцену,  но
они вдруг разбежались. Вышла Люся и сказала:
   - Перерыв пятнадцать минут.  После  перерыва учащиеся четвертого класса
покажут  пьесу,  которую  они  сочинили всем  коллективом,  под  названием
"Собаке - собачья смерть".
   И все задвигали стульями и пошли кто куда,  а я вытащил из кармана свое
яблоко и начал его догрызать.
   А наша октябрятская вожатая Люся стояла тут же, рядом.
   Вдруг к ней подбежала довольно высокая рыженькая девочка и сказала:
   - Люся, можешь себе представить - Егоров не явился!
   Люся всплеснула руками:
   - Не может быть! Что же делать? Кто ж будет звонить и стрелять?
   Девочка сказала:
   - Нужно  немедленно найти  какого-нибудь сообразительного паренька,  мы
его научим, что делать.
   Тогда Люся стала глядеть по сторонам и  заметила,  что я  стою и  грызу
яблоко. Она сразу обрадовалась.
   - Вот,  -  сказала она.  -  Дениска!  Чего же  лучше!  Он  нам поможет!
Дениска, иди сюда!
   Я подошел к ним поближе. Рыжая девочка посмотрела на меня и сказала:
   - А он вправду сообразительный?
   Люся говорит:
   - По-моему, да!
   А рыжая девочка говорит:
   - А так, с первого взгляда, не скажешь.
   Я сказал:
   - Можешь успокоиться! Я сообразительный.
   Тут они с Люсей засмеялись, и рыжая девочка потащила меня на сцену.
   Там стоял мальчик из четвертого класса,  он был в  черном костюме,  и у
него были засыпаны мелом волосы,  как будто он  седой;  он держал в  руках
пистолет,  а рядом с ним стоял другой мальчик,  тоже из четвертого класса.
Этот мальчик был приклеен к бороде, на носу у него сидели синие очки, и он
был в клеенчатом плаще с поднятым воротником.
   Тут же были еще мальчики и девочки, кто с портфелем в руках, кто с чем,
а одна девочка в косынке, халатике и с веником.
   Я  как увидел у  мальчика в черном костюме пистолет,  так сразу спросил
его:
   - Это настоящий?
   Но рыжая девочка перебила меня.
   - Слушай,  Дениска! - сказала она. - Ты будешь нам помогать. Встань тут
сбоку и смотри на сцену.  Когда вот этот мальчик скажет: "Этого вы от меня
не добьетесь, гражданин Гадюкин!" - ты сразу позвони в этот звонок. Понял?
   И она протянула мне велосипедный звонок. Я взял его.
   Девочка сказала:
   - Ты позвонишь,  как будто это телефон,  а  этот мальчик снимет трубку,
поговорит по телефону и уйдет со сцены. А ты стой и молчи. Понял?
   Я сказал:
   - Понял,  понял...  Чего тут не понять?  А  пистолет у  него настоящий?
Парабеллум или какой?
   - Погоди ты со своим пистолетом... Именно, что он не настоящий! Слушай:
стрелять будешь ты здесь,  за сценой. Когда вот этот, с бородой, останется
один, он схватит со стола папку и кинется к окну, а этот мальчик, в черном
костюме,  в  него прицелится,  тогда ты возьми эту дощечку и что есть силы
стукни по стулу. Вот так, только гораздо сильней!
   И рыженькая девочка бахнула по стулу доской.  Получилось очень здорово,
как настоящий выстрел. Мне понравилось.
   - ЗдОрово! - сказал я. - А потом?
   - Это все, - сказала девочка. - Если понял, повтори!
   Я все повторил. Слово в слово. Она сказала:
   - Смотри же, не подведи!
   - Можешь успокоиться. Я не подведу.
   И тут раздался наш школьный звонок, как на уроки.
   Я  положил велосипедный звонок на отопление, прислонил дощечку к стулу,
а  сам  стал  смотреть  в  щелочку  занавеса.  Я  увидел, как пришли Раиса
Ивановна  и  Люся,  и  как  садились  ребята, и как бабушки опять встали у
стенок, а сзади чей-то папа взгромоздился на табуретку и начал наводить на
сцену  фотоаппарат.  Было  очень  интересно  отсюда смотреть туда, гораздо
интересней,  чем  оттуда  сюда.  Постепенно все стали затихать, и девочка,
которая  меня  привела,  побежала  на  другую  сторону сцены и потянула за
веревку.  И  занавес  открылся,  и эта девочка спрыгнула в зал. А на сцене
стоял  стол,  и  за  ним  сидел  мальчик в черном костюме, и я знал, что в
кармане  у  него  пистолет.  А  напротив  этого  мальчика  ходил мальчик с
бородой.  Он  сначала  рассказал,  что долго жил за границей, а теперь вот
приехал  опять,  и  потом  стал нудным голосом приставать и просить, чтобы
мальчик в черном костюме показал ему план аэродрома.
   Но тот сказал:
   - Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!
   Тут я сразу вспомнил про звонок и протянул руку к отоплению.  Но звонка
там не было.  Я подумал,  что он упал на пол,  и наклонился посмотреть. Но
его не было и на полу. Я даже весь обомлел. Потом я взглянул на сцену. Там
было тихо-тихо. Но потом мальчик в черном костюме подумал и снова сказал:
   - Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!
   Я просто не знал,  что делать.  Где звонок? Он только что был здесь! Не
мог же он сам ускакать, как лягушка! Может быть, он скатился за батарею? Я
присел на  корточки и  стал шарить по  пыли за  батареей.  Звонка не было!
Нету!.. Люди добрые, что же делать?!
   А на сцене бородатый мальчик стал ломать себе пальцы и кричать:
   - Я вас пятый раз умоляю! Покажите план аэродрома!
   А  мальчик в черном костюме повернулся ко мне лицом и закричал страшным
голосом:
   - Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!
   И погрозил мне кулаком.  И бородатый тоже погрозил мне кулаком. Они оба
мне грозили!
   Я  подумал,  что они меня убьют.  Но ведь не было звонка!  Звонка-то не
было! Он же потерялся!
   Тогда мальчик в  черном костюме схватился за волосы и сказал,  глядя на
меня с умоляющим выражением лица:
   - Сейчас,  наверно,  позвонит телефон!  Вот  увидите,  сейчас  позвонит
телефон! Сейчас позвонит!
   И тут меня осенило. Я высунул голову на сцену и быстро сказал:
   - Динь-динь-динь!
   И  все в  зале страшно рассмеялись.  Но мальчик в  черном костюме очень
обрадовался и сразу схватился за трубку. Он весело сказал:
   - Слушаю вас! - и вытер пот со лба.
   А  дальше  все  пошло  как  по  маслу.  Мальчик в черном встал и сказал
бородатому:
   - Меня вызывают. Я приеду через несколько минут.
   И  ушел  со  сцены.  И встал на другой стороне. И тут мальчик с бородой
пошел  на  цыпочках к его столу и стал там рыться и все время оглядывался.
Потом  он  злорадно  рассмеялся, схватил какую-то папку и побежал к задней
стене, на которой было наклеено картонное окно. Тут выбежал другой мальчик
и  стал  в него целиться из пистолета. Я сразу схватил доску да как трахну
по  стулу  изо всех сил. А на стуле сидела какая-то неизвестная кошка. Она
закричала  диким  голосом,  потому  что  я попал ей по хвосту. Выстрела не
получилось,  зато  кошка  поскакала  на  сцену. А мальчик в черном костюме
бросился  на  бородатого  и  стал  душить. Кошка носилась между ними. Пока
мальчики  боролись,  у бородатого отвалилась борода. Кошка решила, что это
мышь,  схватила  ее и убежала. А мальчик как только увидел, что он остался
без  бороды, так сразу лег на пол - как будто умер. Тут на сцену прибежали
остальные ребята из четвертого класса, кто с портфелем, кто с веником, они
все стали спрашивать:
   - Кто стрелял? Что за выстрелы?
   А  никто  не  стрелял.  Просто  кошка подвернулась и всему помешала. Но
мальчик в черном костюме сказал:
   - Это я убил шпиона Гадюкина!
   И тут рыженькая девочка закрыла занавес. И все, кто был в зале, хлопали
так  сильно,  что  у  меня  заболела  голова.  Я  быстренько  спустился  в
раздевалку,  оделся и побежал домой. А когда я бежал, мне все время что-то
мешало.  Я  остановился,  полез в  карман и  вынул оттуда...  велосипедный
звонок!


СТАРЫЙ МОРЕХОД

   Марья Петровна часто ходит к нам чай пить. Она вся такая полная, платье
на  нее натянуто тесно,  как наволочка на  подушку.  У  нее в  ушах разные
сережки болтаются.  И  душится она чем-то сухим и  сладким.  Я  когда этот
запах слышу,  так у меня сразу горло сжимается.  Марья Петровна всегда как
только меня увидит,  так сразу начинает приставать:  кем я хочу быть. Я ей
уже пять раз объяснял, а она все продолжает задавать один и тот же вопрос.
Чудная.  Она когда первый раз к нам пришла,  на дворе была весна,  деревья
все распустились, и в окна пахло зеленью, и, хотя был уже вечер, все равно
было светло.  И  вот мама стала меня посылать спать,  и,  когда я не хотел
ложиться, эта Марья Петровна вдруг говорит:
   - Будь умницей,  ложись спать, а в следующее воскресенье я тебя на дачу
возьму, на Клязьму. Мы на электричке поедем. Там речка есть и собака, и мы
на лодке покатаемся все втроем.
   И  я  сразу  лег,  и  укрылся  с  головой,  и  стал  думать о следующем
воскресенье,  как  я  поеду на дачу, и пробегусь босиком по траве, и увижу
речку, и, может быть, мне дадут погрести, и уключины будут звенеть, и вода
будет  булькать,  и  с  весел  в воду будут стекать капли, прозрачные, как
стекло.  И  я  подружусь  там  с  собачонкой,  Жучкой  или Тузиком, и буду
смотреть  в его желтые глаза, и потрогаю его язык, когда он его высунет от
жары.
   И  я  так лежал,  и  думал,  и слышал смех Марьи Петровны,  и незаметно
заснул,  и потом целую неделю, когда ложился спать, думал все то же самое.
И  когда  наступила суббота,  я  почистил ботинки  и  зубы,  и  взял  свой
перочинный ножик,  и наточил его о плиту, потому что мало ли какую я палку
себе вырежу, может быть, даже ореховую.
   А  утром я  встал раньше всех,  и оделся,  и стал ждать Марью Петровну.
Папа, когда позавтракал и прочитал газеты, сказал:
   - Пошли, Дениска, на Чистые, погуляем!
   - Что ты,  папа!  А  Марья Петровна?  Она сейчас приедет за мной,  и мы
отправимся на Клязьму. Там собака и лодка. Я ее должен подождать.
   Папа помолчал, потом посмотрел на маму, потом пожал плечами и стал пить
второй стакан чаю.  А  я  быстро дозавтракал и  вышел во двор.  Я  гулял у
ворот,  чтобы сразу увидеть Марью Петровну, когда она придет. Но ее что-то
долго не было. Тогда ко мне подошел Мишка, он сказал:
   - Слазим на чердак! Посмотрим, родились голубята или нет...
   - Понимаешь,  не могу... Я на денек в деревню уезжаю. Там собака есть и
лодка.  Сейчас за  мной  одна  тетенька приедет,  и  мы  поедем с  ней  на
электричке.
   Тогда Мишка сказал:
   - Вот это да! А может, вы и меня захватите?
   Я очень обрадовался, что Мишка тоже согласен ехать с нами, все-таки мне
с  ним  куда  интереснее  будет,  чем  только  с одной Марьей Петровной. Я
сказал:
   - Какой может быть разговор! Конечно, мы тебя возьмем, с удовольствием!
Марья Петровна добрая, чего ей стоит!
   И мы стали вдвоем ждать с Мишкой.  Мы вышли в переулок и долго стояли и
ждали,   и,  когда  появлялась  какая-нибудь  женщина,  Мишка  обязательно
спрашивал:
   - Эта?
   И через минуту снова:
   - Вон та?
   Но это все были незнакомые женщины, и нам стало скучно, и мы устали так
долго ждать.
   Мишка рассердился и сказал:
   - Мне надоело!
   И ушел.
   А я ждал.  Я хотел ее дождаться. Я ждал до самого обеда. Во время обеда
папа опять сказал, как будто между прочим:
   - Так идешь на Чистые? Давай решай, а то мы с мамой пойдем в кино!
   Я сказал:
   - Я подожду. Ведь я обещал ей подождать. Не может она не прийти.
   Но  она не  пришла.  А  я  не  был в  этот день на  Чистых прудах и  не
посмотрел на голубей,  и папа,  когда пришел из кино, велел мне уходить от
ворот. Он обнял меня за плечи и сказал, когда мы шли домой:
   - Это все еще будет в  твоей жизни.  И  трава,  и  речка,  и  лодка,  и
собака... Все будет, держи нос повыше!
   Но  я,  когда  лег  спать, я все равно стал думать про деревню, лодку и
собачонку,  только как будто я там не с Марьей Петровной гуляю, а с Мишкой
и  с папой или с Мишкой и мамой. И время потекло, оно проходило, и я почти
совсем  забыл  про  Марью  Петровну,  как  вдруг однажды, пожалуйте! Дверь
растворяется,  и  она  входит  собственной  персоной.  И  сережки  в  ушах
звяк-звяк,  и  с  мамой чмок-чмок, и на всю квартиру пахнет чем-то сухим и
сладким,  и все садятся за стол и начинают пи