истые ребята, а прямо химики-механики.
   Я сказал:
   - А это ваша собака?
   Этот парень кивнул:
   - Ага. Моя. Это очень ценная собака. Породистая. Испанский такс.
   Ванька сказал:
   - Ну что вы! Какая же это такса? Таксы узкие и длинные.
   - Не знаешь,  так молчи!  -  сказал этот парень.  -  Московский там или
рязанский такс -  длинный,  потому что  он  все  время под  шкафом сидит и
растет в длину,  а это собака другая,  ценная.  Она верный друг.  Кличка -
Жулик.
   Он помолчал. Потом вздохнул три раза и сказал:
   - Да что толку?  Хоть и  верный пес,  а  все-таки собака.  Не может мне
помочь в моей беде...
   И  у него на глазах появились слезы.  У меня прямо сердце упало.  Что с
ним?
   Ванька сказал испуганно:
   - А какая у вас беда?
   Этот парень сразу покачнулся и прислонился к стене.
   - Бабушка помирает,  -  сказал он  и  стал  часто-часто  хватать воздух
губами и всхлипывать.  -  Помирает бабуся... У ней двойной аппендицит... -
Он посмотрел на нас искоса и добавил: - Двойной аппендицит, и корь тоже...
   Тут  он  заревел и  стал  вытирать слезы кулаком.  У  меня заколотилось
сердце.  А  парень прислонился к  стенке поудобнее и  стал  выть  довольно
громко.  А его собака,  глядя на него, тоже завыла. И они оба так стояли и
выли,  жутко было слышать.  От  этого воя  Ванька даже побледнел под своей
пылью. Он положил руку на плечо этому парню и сказал дрожащим голосом:
   - Не войте, пожалуйста! Зачем вы так воете?
   - Да как же мне не выть,  - сказал этот парень и замотал головой, - как
же  мне не выть,  когда у  меня нет сил дойти до аптеки!  Три дня не ел!..
Ай-уй-уй-юй!..
   И  он еще хуже завыл.  И  ценная собака такс тоже.  И  никого вокруг не
было. И я прямо не знал, что делать.
   Но Ванька не растерялся нисколько.
   - А рецепт у вас есть? - закричал он. - Если есть, давайте его поскорее
сюда,  я сейчас же слетаю на машине в аптеку и привезу лекарство. Я быстро
слетаю!
   Я  чуть не  подскочил от  радости.  Вот так Ванька,  молодец!  С  таким
человеком не пропадешь, он всегда знает, что надо делать.
   Сейчас мы с  ним привезем этому парню лекарство и спасем его бабушку от
смерти. Я крикнул:
   - Давайте же рецепт! Нельзя терять ни минуты!
   Но  этот  парень  задергался  еще хуже, замахал на нас руками, перестал
выть и заорал:
   -  Нельзя!  Куда  там!  Вы  что, в уме? Да как же это я пущу двух таких
пацанят  на  Садовую? А? Да еще на велосипеде! Вы что? Да вы знаете, какое
там  движение? А? Вас там через полсекунды в клочки разорвет... Куда руки,
куда  ноги,  головы  отдельно!.. Ведь грузовики-пятитонки! Краны подъемные
мчатся!.. Вам хорошо, вас задавит, а мне за вас отвечать придется! Не пущу
я  вас,  хоть  убейте!  Пускай  лучше  бабушка  умрет, бедная моя Февронья
Поликарповна!..
   И  он  снова завыл своим толстым басом.  Ценная собака такс вообще выла
без остановки.  Я не мог этого вынести - что этот парень такой благородный
и что он согласен рисковать бабушкиной жизнью,  только бы с нами ничего не
случилось.  У меня от всего этого губы стали кривиться в разные стороны, и
я понял, что еще немножко, и от этих дел я завою не хуже ценной собаки. Да
и у Ваньки тоже глаза стали какие-то подмоченные, и он хлюпнул носом:
   - Что же нам делать?
   - А очень просто, - сказал этот парень деловитым голосом. - Один только
выход и есть.  Давайте ваш велосипед,  я на нем съезжу.  И сейчас вернусь.
Век свободы не видать!.. - И он провел ладонью поперек горла.
   Это,  наверно,  была его страшная клятва. Он протянул руку к машине. Но
Ванька держал ее довольно крепко.  Этот парень подергал ее, потом бросил и
снова зарыдал:
   - Ой-ой-ой! Погибает моя бабушка, погибает ни за понюх табаку, погибает
ни за рубль за двадцать... Ой-уюю...
   И  он  стал рвать со своей головы волосы.  Прямо вцепился и  рвет двумя
руками. Я уже не смог выдержать такого ужаса. Я заплакал и сказал Ваньке:
   - Дай ему велосипед, ведь умрет бабушка! Если бы у тебя так?
   А Ванька держится за велосипед и рыдает в ответ:
   - Лучше уж я сам съезжу...
   Тут  этот парень посмотрел на  Ваньку безумными глазами и  захрипел как
сумасшедший:
   - Не веришь,  да?  Не веришь?  Жалко на минутку дать свой драндулет?  А
старушка пусть помирает?  Да? Бедная старушка, в беленьком платочке, пусть
помирает  от  кори?  Пускай,  да?  А  пионер  с  красным  галстуком жалеет
драндулет? Эх вы! Душегубы! Собственники!..
   Он  оторвал от  рубашки пуговку и  стал  топтать ее  ногами.  А  мы  не
шевелились. Мы совершенно изревелись с Ванькой. Тогда этот парень вдруг ни
с  того ни с  сего подхватил с земли свою ценную собаку такс и стал совать
ее то мне, то Ваньке в руки:
   - Нате!  Друга вам отдаю в залог!  Верного друга отдаю!  Теперь веришь?
Веришь или нет?! Ценная собака идет в залог, ценная собака такс!
   И он все-таки всунул эту собачонку Ваньке в руки, и тут меня осенило.
   Я сказал:
   - Ванька,  он же собаку оставляет нам как заложника.  Ему теперь никуда
не деться, она же его друг, и к тому же ценная. Дай машину, не бойся.
   И тут Ванька дал этому парню руль и сказал:
   - Вам на пятнадцать минут хватит?
   - Много,  -  сказал парень,  -  куда там! Пять минут на все про все! Ну
ждите меня тут. Не сходите с места!
   И  он ловко вскочил на машину,  с  места ходко взял и  прямо свернул на
Садовую.  И когда сворачивал за угол, ценная собака такс вдруг спрыгнула с
Ваньки и как молния помчалась за ним.
   Ванька крикнул мне:
   - Держи!
   Но я сказал:
   - Куда там,  нипочем не догнать.  Она за хозяином побежала, ей без него
скучно! Вот что значит верный друг. Мне бы такую...
   А Ванька сказал так робко и с вопросом:
   - Но ведь она же заложница?
   - Ничего, - сказал я, - они скоро оба вернутся.
   И мы подождали пять минут.
   - Что-то его нет, - сказал Ванька.
   - Очередь, наверно, - сказал я.
   Потом  прошло  еще часа два. Этого парня не было. И ценной собаки тоже.
Когда стало темнеть, Ванька взял меня за руку.
   - Все ясно, - сказал. - Пошли домой...
   - Что ясно... Ванька? - сказал я.
   -  Дурак я, дурак, - сказал Ванька. - Не вернется он никогда, этот тип,
и велосипед не вернется. И ценная собака такс тоже!
   И  больше  Ванька  не  сказал  ни слова. Он, наверно, не хотел, чтобы я
думал про страшное. Но я все равно про это думал.
   Ведь на Садовой такое движение...



ЧЕЛОВЕК С ГОЛУБЫМ ЛИЦОМ

   Мы  сидели возле дяди  Володиной дачи на  бревнах,  и  папа обстругивал
большенную ореховую палку  для  моего лука,  а  я  в  это  время наващивал
веревку для тетивы.
   Все было тихо и спокойно,  только в переулке тарахтела дорожная машина,
и  у нее вместо колес было два тяжелых катка -  она делала в нашем поселке
асфальтовую дорогу.
   Сиденье на  этой машине помещалось очень высоко,  и  когда она проехала
мимо  нас,  над  нашим забором проплыла голова дорожного рабочего.  Лицо у
него было все голубое,  потому что у него очень сильно росла борода. Он ее
брил  каждый день,  и  от  этого лицо  всегда было голубое.  Рядом с  этим
голубым проплыло лицо румяной девушки,  его помощницы, с красивыми черными
глазами и длинными ресницами.
   Я знал,  что это рабочие поехали обедать на свою базу в Сосенки, потому
что работать они начали еще ночью, когда все еще спали и было не жарко.
   Этот  дяденька с  голубым  лицом  однажды  довольно жгуче  жиганул меня
прутом по ногам за то,  что я заводил его машину,  когда он ушел. Он тогда
здорово жиганул меня,  и  я  его не  любил.  Я  даже боялся,  как бы он не
пожаловался сейчас папе,  что я озорую, но он, слава богу, меня не заметил
и проехал мимо.
   И  мы с папой сидели так рядом на бревнышках,  и я посвистывал,  а папа
помалкивал,  и  мы  только  улыбались друг  другу,  потому что  нам  очень
нравилось жить в  этом поселке.  Мы  здесь гостили уже  шестой день,  и  я
подружился с  соседскими ребятами,  и перезнакомился со всеми собаками,  и
знал каждую по  имени и  фамилии.  Мы  катались на  лодках,  жгли костры и
ходили по грибы и видели, как вдалеке полем пробежали лосиха и лосенок.
   А  сегодня мы с  папой собирались пострелять из лука и  потом запустить
змея - высоко-высоко, под самое солнце.
   И  пока я  про все это думал,  вдруг хлопнула калитка,  и к нам во двор
вошел Александр Семеныч,  наш сосед,  у него есть своя автомашина "Волга".
Они с папой друзья.
   Он сел рядом с нами и сказал:
   ~ Беда!
   - Что такое?
   Александр Семеныч сказал:
   - У него, видите ли, свадьба! А мне какое дело? Сегодня свадьба, завтра
крестины,  послезавтра именины!..  А мне как быть? Сидеть без шофера? - Он
погрозил кому-то кулаком. - У меня дела поважнее вашей свадьбы!
   Папа сказал:
   - Расскажите толком.
   И Александр Семеныч сказал,  что его шофер Леша решил жениться на одной
своей знакомой и сегодня у него свадьба.
   - Ну и пусть женится, - сказал папа, - вам-то что?
   Но Александр Семеныч разгорячился.
   - Мне в город нужно, - сказал он, - вот так! Понятно?
   И он попилил ладонью себе горло. Мол, позарез. Но папа молчал.
   - Ага,  -  ехидно сказал Александр Семеныч,  -  отмалчиваетесь? Палочки
строгаете? А где чувство локтя?!
   - Ведь отпуск, - сказал папа, - надо с сыном побыть.
   - Никуда он не денется,  -  заявил Александр Семеныч и  шлепнул меня по
спине. - Мы просто возьмем его с собой! Надо парню удовольствие доставить.
Пусть прокатится!
   И  тут  я  наконец понял,  чего он  добивается.  И  как это я  сразу не
догадался?   Ведь  ездить-то  он  не  умеет.   Не  умеет  управлять  своей
собственной "Волгой". А папа умеет. И "Волгой", и "Победой", и "Газ-51", и
какой угодно.  Потому что у папы есть водительские права,  он даже ездил в
автопробег Москва -  Хабаровск.  У  него только машины собственной нет,  а
ездит он классно!  И Александр Семеныч подкатывается, значит, к нам, чтобы
папа отвез его в город и обратно.
   И  хотя я  видел,  что  папе не  очень-то  охота ехать,  потому что  он
пригрелся на солнышке,  и  ему очень нравится сидеть в старых брюках около
сарая и  строгать потихоньку палочку,  и  никуда ему неохота,  но сам-то я
очень обрадовался,  что  можно будет слетать на  автомобиле,  и  поэтому я
сразу заорал:
   - Поехали! Какой может быть разговор!
   И Александр Семеныч вскочил как ужаленный и тоже завопил во все горло:
   - Правильно! Урра! Поехали!..
   Тут папа совсем сдался и только сказал умоляюще:
   - Только, как говорится, взад-назад. Быстро! Чтобы к трем быть обратно!
   Александр Семеныч расхохотался и положил руку на сердце:
   - К двум!  -  И поклялся:  - Чтоб мне провалиться на этом месте! К двум
часам мы будем здесь. Как штык!
   И  мы  с  папой  пошли  переоделись,  а  потом  вывели машину со  двора
Александра Семеныча, и они сели впереди, папа за рулем. А меня отправили в
заднюю кабину и  защелкнули за мной обе дверцы.  И я сразу стал за папиной
спиной,  чтобы смотреть вперед,  на  дорогу,  на  спидометр,  на  лес,  на
встречные машины, и чтобы воображать, что это я веду машину, я, а не папа,
и  что она вовсе не автомобиль,  а  космический корабль,  а я самый первый
человек, который полетел на небо, к прохладным звездам.
   И так мне интересно было ехать,  и приятно,  и весело!  Вокруг все было
зеленое.  Трава, и большие деревья, и тоненькие березки - все было зеленое
вокруг. И ветер был такой сильный и теплый и тоже пахнул зеленым.
   Я  стоял позади папы  и  посвистывал и  смотрел вперед на  дорогу;  она
блестела как серебряная,  и,  если пригнуть голову, было видно, как дрожит
над ней и вьется раскаленный воздух.
   И  то  попадалась на  дороге доска  -  видно,  грузовик обронил,  -  то
небольшая охапка сена, и тоже было понятно, откуда она здесь, то шоферские
концы,   какими  руки  вытирают.   И  получалось,  что  дорога  как  будто
рассказывает, кто по ней проехал до нас с папой и Александром Семенычем.
   А сейчас мы мчались довольно быстро, спидометр показывал семьдесят, и я
наконец  начал  играть в космический корабль. Я включил приборы, и выжимал
педали, и щелкал рычажками, и летел мимо Марса и Луны, еще и еще дальше, и
скоро  я  решил, что вступил в состояние невесомости, и стал подпрыгивать,
чтобы проверить, весомый я или невесомый.
   Но папа сказал не оборачиваясь:
   - Стой смирно!
   И  я опять стал смотреть вперед.  И только я посмотрел вперед,  я сразу
увидел, что через дорогу идет девочка! То есть она бежит перед самой нашей
машиной.  Бежит и бежит. И откуда она взялась, ведь только что ее не было.
Просто как  будто  из-под  земли  выскочила!  Наша  машина резко крутанула
вправо,  и страшно загудел гудок...  И я успел заметить,  что девочка тоже
мотнулась вправо,  опять под машину, и тут раздался какой-то дикий визг, и
лязг,  и скрежет,  и машину как будто кто-то дернул за хвост, и дальше все
пошло  совершенно  непонятно.   Мне  показалось,  что  через  меня  прошел
электрический ток,  и  сразу что-то жалобно зазвенело,  а  потом словно бы
хрустнуло,  и  гудок  непрерывно гудел,  а  я  весь  прижался к  переднему
сиденью,  я ухватился за него руками, локтями и грудью и вдруг увидел, что
березки в  окне упали все сразу налево,  как подрезанные,  а  потом быстро
появились снова и опять рухнули влево...  и тут все остановилось.  Я стоял
на четвереньках. Надо мной было открытое окно, как будто я был в подводной
лодке или на дне колодца. И вдруг, сам не знаю почему, я стал карабкаться,
как кошка,  и вцепляться во что попало -  в чехлы,  в ручки,  все равно во
что, - и, в общем, я моментально выскочил наружу.
   Наша машина лежала под откосом на боку.  У  нее не было никаких стекол.
Из-под  мотора вытекал небольшой дымок.  Крыша была сплюснута,  как старая
шляпа.  Машина все время гудела. Колеса у нее вертелись, как лапки у жука,
когда его перевернешь.
   Из другого окошка вылез человек.  Это был Александр Семеныч. Он вылез и
сразу подошел ко мне.
   Он сказал:
   - Ты не знаешь, где мой левый ботинок?
   И  правда,  одна  нога  у  него  была  разута... Он взглянул на машину,
схватился за голову и опять сказал:
   - Не могу понять, куда девался ботинок... Поищи.
   И я стал шарить в траве.
   Ботинка нигде не было,  а машина все время гудела тоскливым голосом.  Я
не мог этого слышать,  у меня мурашки бежали по затылку, и я отошел от нее
подальше.
   Около края  дороги остановился грузовик,  из  него  попрыгали солдаты и
побежали вниз,  к  нам.  Один  солдат заглянул в  машину и  замахал руками
остальным:
   - Там человек! Быстро!..
   И солдаты схватили машину и поставили ее на колеса. Она все гудела, как
будто звала.  И только тут я вдруг вспомнил,  что там, за рулем, сидит мой
папа!
   Как я мог об этом забыть! Мне стало страшно... Я побежал к машине.
   Папа сидел,  неудобно скрючившись,  все  тело его было повернуто назад,
как будто он смотрел в заднее окно.  Рука его была в руле, она нажимала на
гудок. Кружок сигнала и костяной круг переплелись между собой и как капкан
держали папину руку возле локтя.  Рука была синяя,  распухшая,  и  из  нее
лилась кровь.
   Солдаты стали  раздирать руль.  Они  открыли дверцы,  и  папа  вышел на
воздух.  Он был весь белый,  и глаза у него были белые, и рука висела, как
будто она была от другого человека.  Я  подбежал к папе и встал перед ним,
но  он  не  успел меня  заметить,  потому что  в  это  время на  мотоцикле
подскакали милиционеры.
   Один из них сказал:
   - Предъявите права!
   Папа стоял к  нему боком,  и этот милиционер не видел его руки,  а папа
медленно и неловко полез левой рукой в правый карман и никак не мог в него
залезть. Тогда я придвинулся к нему вплотную и достал права. Папа поглядел
на меня. Он, как видно, только сейчас вспомнил, что я был с ним все время.
Он левой рукой схватил меня за плечо и  нагнулся ко мне близко-близко.  Он
сказал как будто издалека:
   - Это ты? - И стал трясти меня, и закричал: - Где больно? Говори!..
   Я сказал:
   - Нигде не больно. Я весь целый...
   Папа сел на корточки и  привалился к колесу.  У него лицо стало мокрое.
Пот бежал у него со лба толстыми каплями.  Он вдруг начал сползать на бок,
как будто хотел прилечь.  Я вцепился в его рубашку, чтобы он не ложился на
землю.  Но  тут к  нам протиснулся человек в  белом халате.  Он стал перед
папой на колени и сразу схватил его за правую руку.
   Папа сказал:
   - Ко всем чертям...
   И доктор встал на ноги. Он сказал:
   - Перелом. Двойной.
   И поднял папу,  и повел его к большой машине.  Народу вокруг было очень
много,  и по краю дороги стояли автобусы, и "Москвичи", и "газики". Я даже
заметил,  что дорожная машина с  нашей улицы тоже была здесь.  Я  пошел за
доктором и папой,  но меня оттирала толпа, и я еле пробирался сзади. Когда
папа поднялся наверх по откосу,  я  увидел,  что к  нему подбежал дорожный
рабочий с голубым лицом, тот самый, что когда-то давно жиганул меня прутом
по ногам.  Он что-то сказал папе на ходу,  и папа кивнул.  Потом папа стал
садиться в "скорую помощь", и я понял, что он опять совсем забыл про меня.
Но все равно я решил бежать за ним и его машиной, пока не догоню. Тут папа
обернулся и  что-то крикнул мне.  Я  не расслышал что.  Машина тронулась и
поехала, я побежал за ней, но не успел взбежать' кверху - было высоко, и я
остановился, потому что очень билось сердце.
   Сверху была видна наша "Волга".  Она стояла,  как подбитый танк.  Из-за
нее вышел Александр Семеныч и сказал:
   - Можешь себе представить, ботинок лежал в багаж-пике. Фантастика!
   К нему подошел милиционер.
   - Так,  -  сказал он и  стал опять черкать в блокноте,  -  сейчас будем
продолжать...  А мальчишка этот,  видать, в сорочке родился. Ни царапинки!
Стало быть, это ваша машина?
   Я  хотел его спросить,  когда же привезут обратно папу,  но в это время
сверху крикнули:
   - Товарищ начальник!  Мы  мальчонку с  собой заберем,  чего ему  тут на
солнце печься!..  Мы на ихней улице асфальт кладем. Аккурат у ихнего дома.
Иди, мальчик, сюда!
   Это кричал со своей машины человек с голубым лицом.
   Милиционер сказал:
   - Поедешь?
   Я  не  знал,  что  ответить,  потому что  мне  было  совестно оставлять
Александра Семеныча одного.  А он,  видно,  догадался,  про что я думаю, и
сказал:
   - Ничего, поезжай...
   - А вы без меня управитесь?
   - Постараюсь. Мне помогут, поезжай...
   Но я не двигался с места.
   Тогда  сверху соскочила красивая девушка,  что  сидела рядом с  голубым
человеком. Она взяла меня за руку и сказала:
   - А мы ему руль дадим подержать.  Да,  Ваня?  Товарищ начальник, вы ему
разрешите,  пожалуйста,  за руль подержаться.  Он у нас будет сам править,
честное слово!  Он даже,  если захочет, будет сигналы дудеть. Да, Ваня? Он
будет  дудеть,  и  все  ему  будут завидовать,  а  вы,  товарищ начальник,
наверно,  тоже будете завидовать.  Да?  Иди сюда, мальчинька, золотко мое,
на, держись за руль, чтоб ты был здоров!
   Она  так пела надо мной,  как над маленьким,  и  поставила меня впереди
голубого человека.  От него сильно пахло бензином.  Он положил мои руки на
руль,  а рядом свои,  и я увидел,  какие у него толстые пальцы, с широкими
ногтями с черной каемкой.
   Он нажал на педаль,  загремел рычагами,  и  мы,  все трое,  отъехали от
этого страшного места.
   Все было зеленое вокруг -  и трава,  и тоненькие березки,  -  и ветерок
пахнул чем-то  зеленым,  как будто ничего не случилось.  И  мы так ехали и
молчали,  и,  хотя я  держал руки на руле,  я  не играл ни во что.  Мне не
хотелось. А дяденька с голубым лицом вдруг сказал своей помощнице:
   - Ты посмотри,  Фирка, какой папаня у этого огольца! Ведь это не каждый
рискнет...  Не схотел,  значит, чужую девочку жизни решить. Машину разбил!
Хотя машина что,  она железка,  туды ей и дорога, починится. А вот ребенка
давить не схотел,  вот что дорого... Не схотел, нет. Сыном родным рыскнул.
Выходит,  душа у человека геройская, огневая... Большая, значит, душа. Вот
таких-то, Фирка, мы на фронте очень уважали