И  вот  я  тоже взял свою сардельку руками и тоже, не чистя, стал
грызть  ее, и из нее брызгал горячий пахучий сок. И мы с Мишкой так грызли
на пару, и обжигались, и смотрели друг на дружку, и улыбались.
   А потом я ему рассказал,  что мы будем сатирики,  и он согласился, и мы
еле досидели до конца уроков, а потом побежали в малый зал на репетицию.
   Там  уже  сидела  наша  вожатая  Люся,  и  с  ней  был  один  парнишка,
приблизительно из  четвертого,  очень  некрасивый,  с  маленькими ушами  и
большущими глазами.
   Люся сказала:
   - Вот и они! Познакомьтесь, это наш школьный поэт Андрей Шестаков.
   Мы сказали:
   - ЗдОрово!
   И отвернулись, чтобы он не задавался.
   А поэт сказал Люсе:
   - Это что, исполнители, что ли?
   - Да.
   Он сказал:
   - Неужели ничего не было покрупней?
   Люся сказала:
   - Как раз то, что требуется!
   Но  тут  пришел наш учитель пения Борис Сергеевич.  Он  сразу подошел к
роялю:
   - Нуте-с, начинаем! Где стихи?
   Андрюшка вынул из кармана какой-то листок и сказал:
   - Вот. Я взял размер и припев у Маршака, из сказки об ослике, дедушке и
внуке: "Где это видано, где это слыхано..."
   Борис Сергеевич кивнул:
   - Читай вслух!
   Андрюшка стал читать:

                    Папа у Васи силен в математике,
                    Учится папа за Васю весь год.
                    Где это видано, где это слыхано, -
                    Папа решает, а Вася сдает?!

   Мы  с  Мишкой  так  и  прыснули.  Конечно, ребята довольно часто просят
родителей  решить за них задачу, а потом показывают учительнице, как будто
это  они такие герои. А у доски ни бум-бум - двойка! Дело известное. Ай да
Андрюшка, здОрово прохватил!
   А Андрюшка читает дальше, так тихо и серьезно:

                    Мелом расчерчен асфальт на квадратики,
                    Манечка с Танечкой прыгают тут.
                    Где это видано, где это слыхано, -
                    В "классы" играют, а в класс не идут?!

   Опять  здОрово.  Нам  очень понравилось! Этот Андрюшка просто настоящий
молодец, вроде Пушкина!
   Борис Сергеевич сказал:
   - Ничего,  неплохо! А музыка будет самая простая, вот что-нибудь в этом
роде.  -  И он взял Андрюшкины стихи и,  тихонько наигрывая, пропел их все
подряд.
   Получилось очень ловко, мы даже захлопали в ладоши.
   А Борис Сергеевич сказал:
   - Нуте-с, кто же наши исполнители?
   А Люся показала на нас с Мишкой:
   - Вот!
   -  Ну что ж, - сказал Борис Сергеевич, - у Миши хороший слух... Правда,
Дениска поет не очень-то верно.
   Я сказал:
   - Зато громко.
   И мы начали повторять эти стихи под музыку и повторили их, наверно, раз
пятьдесят или тысячу,  и  я  очень громко орал,  и  все меня успокаивали и
делали замечания:
   - Ты не волнуйся! Ты тише! Спокойней! Не надо так громко!
   Особенно горячился Андрюшка. Он меня совсем затормошил. Но я пел только
громко,  я не хотел петь потише,  потому что настоящее пение -  это именно
когда громко!
   ...И  вот  однажды,  когда я  пришел в  школу,  я  увидел в  раздевалке
объявление:

                                ВНИМАНИЕ!
                       Сегодня на большой перемене
                    в малом зале состоится выступление
                             летучего патруля
                        "Пионерского Сатирикона"!
                         Исполняет дуэт малышей!
                              На злобу дня!
                              Приходите все!

   И  во  мне  сразу  что-то  екнуло. Я побежал в класс. Там сидел Мишка и
смотрел в окно.
   Я сказал:
   - Ну, сегодня выступаем!
   А Мишка вдруг промямлил:
   - Неохота мне выступать...
   Я прямо оторопел.  Как - неохота? Вот так раз! Ведь мы же репетировали?
А как же Люся и Борис Сергеевич?  Андрюшка?  А все ребята, ведь они читали
афишу и прибегут как один? Я сказал:
   - Ты что, с ума сошел, что ли? Людей подводить?
   А Мишка так жалобно:
   - У меня, кажется, живот болит.
   Я говорю:
   - Это со страху. У меня тоже болит, но я ведь не отказываюсь!
   Но  Мишка все равно был какой-то  задумчивый.  На  большой перемене все
ребята кинулись в малый зал,  а мы с Мишкой еле плелись позади, потому что
у  меня тоже совершенно пропало настроение выступать.  Но в  это время нам
навстречу выбежала Люся,  она крепко схватила нас за  руки и  поволокла за
собой,  но у  меня ноги были мягкие,  как у куклы,  и заплетались.  Это я,
наверно, от Мишки заразился.
   В зале было огорожено место около рояля,  а вокруг столпились ребята из
всех классов, и няни, и учительницы.
   Мы с Мишкой встали около рояля.
   Борис Сергеевич был уже на месте, и Люся объявила дикторским голосом:
   - Начинаем  выступление "Пионерского Сатирикона" на  злободневные темы.
Текст  Андрея  Шестакова,  исполняют всемирно  известные сатирики  Миша  и
Денис! Попросим!
   И  мы с  Мишкой вышли немножко вперед.  Мишка был белый как стена.  А я
ничего, только во рту было сухо и шершаво, как будто там лежал наждак.
   Борис Сергеевич заиграл.  Начинать нужно было Мишке,  потому что он пел
первые две  строчки,  а  я  должен был петь вторые две строчки.  Вот Борис
Сергеевич заиграл,  а Мишка выкинул в сторону левую руку,  как его научила
Люся, и хотел было запеть, но опоздал, и, пока он собирался, наступила уже
моя очередь, так выходило по музыке. Но я не стал петь, раз Мишка опоздал.
С какой стати!
   Мишка тогда опустил руку на место. А Борис Сергеевич громко и раздельно
начал снова.
   Он ударил,  как и следовало, по клавишам три раза, а на четвертый Мишка
опять откинул левую руку и наконец запел:

                    Папа у Васи силен в математике,
                    Учится папа за Васю весь год.

   Я сразу подхватил и прокричал:

                    Где это видано, где это слыхано, -
                    Папа решает, а Вася сдает?!

   Все,  кто  был  в  зале,  рассмеялись, и у меня от этого стало легче на
душе.  А  Борис  Сергеевич  поехал  дальше.  Он  снова  три раза ударил по
клавишам, а на четвертый Мишка аккуратно выкинул левую руку в сторону и ни
с того ни с сего запел сначала:

                    Папа у Васи силен в математике,
                    Учится папа за Васю весь год.

   Я  сразу  понял,  что  он  сбился! Но раз такое дело, я решил допеть до
конца, а там видно будет. Взял и допел:

                    Где это видано, где это слыхано, -
                    Папа решает, а Вася сдает?!

   Слава богу,  в  зале было тихо -  все,  видно,  тоже поняли,  что Мишка
сбился, и подумали: "Ну что ж, бывает, пусть дальше поет".
   А музыка в это время бежала все дальше и дальше.  Но Мишка был какой-то
зеленоватый.
   И  когда музыка дошла до  места,  он  снова вымахнул левую руку и,  как
пластинка, которую "заело", завел в третий раз:

                    Папа у Васи силен в математике,
                    Учится папа за Васю весь год...

   Мне ужасно захотелось стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым,  и  я
заорал со страшной злостью:

                    Где это видано, где это слыхано, -
                    Папа решает, а Вася сдает?!

   Мишка,  ты,  видно,  совсем  рехнулся! Ты что в третий раз одно и то же
затягиваешь? Давай про девчонок!
   А Мишка так нахально:
   - Без тебя знаю!  -  И вежливо говорит Борису Сергеевичу: - Пожалуйста,
Борис Сергеевич, дальше!
   Борис  Сергеевич заиграл,  а  Мишка вдруг осмелел,  опять выставил свою
левую руку и на четвертом ударе заголосил как ни в чем не бывало:

                    Папа у Васи силен в математике,
                    Учится папа за Васю весь год...

   Тут  все  в  зале  прямо  завизжали от смеха, и я увидел в толпе, какое
несчастное  лицо  у  Андрюшки,  и  еще  увидел,  что  Люся,  вся красная и
растрепанная,  пробивается  к  нам  сквозь толпу. А Мишка стоит с открытым
ртом,  как  будто  сам  на  себя  удивляется.  Ну,  а я, пока суд да дело,
докрикиваю:

                    Где это видано, где это слыхано, -
                    Папа решает, а Вася сдает?!

   Тут уж началось что-то ужасное. Все хохотали как зарезанные, а Мишка из
зеленого стал фиолетовым. Наша Люся схватила его за руку и утащила к себе.
Она кричала:
   - Дениска, пой один! Не подводи!.. Музыка! И!..
   А  я  стоял  у рояля и решил не подвести. Я почувствовал, что мне стало
все равно, и, когда дошла музыка, я почему-то вдруг тоже выкинул в сторону
левую руку и совершенно неожиданно завопил:

                    Папа у Васи силен в математике,
                    Учится папа за Васю весь год...

   Я даже плохо помню,  что было дальше. Было похоже на землетрясение. И я
думал,  что  вот  сейчас провалюсь совсем под землю,  а  вокруг все просто
падали от смеха - и няни, и учителя, все, все...
   Я даже удивляюсь, что я не умер от этой проклятой песни.
   Я наверно бы умер, если бы в это время не зазвонил звонок...
   Не буду я больше сатириком!



КУРИНЫЙ БУЛЬОН

   Мама  принесла  из  магазина курицу,  большую,  синеватую,  с  длинными
костлявыми ногами.  На голове у курицы был большой красный гребешок.  Мама
повесила ее за окно и сказала:
   - Если папа придет раньше, пусть сварит. Передашь?
   Я сказал:
   - С удовольствием!
   И мама ушла в институт.  А я достал акварельные краски и стал рисовать.
Я хотел нарисовать белочку,  как она прыгает в лесу по деревьям,  и у меня
сначала здорово выходило,  но потом я  посмотрел и увидел,  что получилась
вовсе не белочка,  а какой-то дядька,  похожий на Мойдодыра.  Белкин хвост
получился как его нос,  а  ветки на дереве как волосы,  уши и  шапка...  Я
очень удивился, как могло так получиться, и, когда пришел папа, я сказал:
   - Угадай, папа, что я нарисовал?
   Он посмотрел и задумался:
   - Пожар?
   - Ты что, папа? Ты посмотри хорошенько!
   Тогда папа посмотрел как следует и сказал:
   - Ах, извини, это, наверное, футбол...
   Я сказал:
   - Ты какой-то невнимательный! Ты, наверно, устал?
   А он:
   - Да нет, просто есть хочется. Не знаешь, что на обед?
   Я сказал:
   - Вон, за окном курица висит. Свари и съешь!
   Папа отцепил курицу от форточки и положил ее на стол.
   - Легко сказать,  свари! Сварить можно. Сварить - это ерунда. Вопрос, в
каком виде нам  ее  съесть?  Из  курицы можно приготовить не  меньше сотни
чудесных  питательных  блюд.  Можно,  например,  сделать  простые  куриные
котлетки,  а можно закатить министерский шницель - с виноградом! Я про это
читал!  Можно сделать такую котлету на косточке -  называется "киевская" -
пальчики оближешь.  Можно сварить курицу с  лапшой,  а  можно придавить ее
утюгом,  облить чесноком и  получится,  как в  Грузии,  "цыпленок табака".
Можно, наконец...
   Но я его перебил. Я сказал:
   -   Ты,   папа,  свари  что-нибудь  простое,  без  утюгов.  Что-нибудь,
понимаешь, самое быстрое!
   Папа сразу согласился:
   - Верно,  сынок!  Нам что важно? Поесть побыстрей! Это ты ухватил самую
суть. Что же можно сварить побыстрей? Ответ простой и ясный: бульон!
   Папа даже руки потер.
   Я спросил:
   - А ты бульон умеешь?
   Но папа только засмеялся.
   -  А  чего  тут  уметь?  - У него даже заблестели глаза. - Бульон - это
проще  пареной  репы:  положи  в  воду  и  жди,  когда сварится, вот и вся
премудрость.  Решено!  Мы  варим бульон, и очень скоро у нас будет обед из
двух  блюд:  на  первое  -  бульон  с  хлебом, на второе - курица вареная,
горячая, дымящаяся. Ну-ка брось свою репинскую кисть и давай помогай!
   Я сказал:
   - А что я должен делать?
   - Вот погляди!  Видишь,  на  курице какие-то  волоски.  Ты их состриги,
потому что я не люблю бульон лохматый.  Ты состриги эти волоски,  а я пока
пойду на кухню и поставлю воду кипятить!
   И  он пошел на кухню.  А  я  взял мамины ножницы и  стал подстригать на
курице волоски по одному.  Сначала я думал, что их будет немного, но потом
пригляделся и  увидел,  что  очень много,  даже  чересчур.  И  я  стал  их
состригать,  и старался быстро стричь,  как в парикмахерской, и пощелкивал
ножницами по воздуху, когда переходил от волоска к волоску.
   Папа вошел в комнату, поглядел на меня и сказал:
   - С боков больше снимай, а то получится под бокс!
   Я сказал:
   - Не очень-то быстро выстригается...
   Но тут папа вдруг как хлопнет себя по лбу:
   - Господи!  Ну  и  бестолковые же  мы с  тобой,  Дениска!  И  как это я
позабыл!  Кончай стрижку!  Ее  нужно опалить на огне!  Понимаешь?  Так все
делают.  Мы ее на огне подпалим,  и все волоски сгорят, и не надо будет ни
стрижки, ни бритья. За мной!
   И  он схватил курицу и  побежал с нею на кухню.  А я за ним.  Мы зажгли
новую горелку,  потому что на одной уже стояла кастрюля с  водой,  и стали
обжигать курицу на  огне.  Она  здорово горела и  пахла  на  всю  квартиру
паленой шерстью. Папа поворачивал ее с боку на бок и приговаривал:
   - Сейчас,  сейчас! Ох и хорошая курочка! Сейчас она у нас вся обгорит и
станет чистенькая и беленькая...
   Но  курица,  наоборот,  становилась  какая-то  черненькая, вся какая-то
обугленная, и папа наконец погасил газ.
   Он сказал:
   -  По-моему,  она  как-то  неожиданно  прокоптилась.  Ты любишь копченую
курицу?
   Я сказал:
   -  Нет. Это она не прокоптилась, просто она вся в саже. Давай-ка, папа,
я ее вымою.
   Он прямо обрадовался.
   - Ты молодец!  -  сказал он.  -  Ты сообразительный. Это у тебя хорошая
наследственность.  Ты весь в меня. Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую
курицу и вымой ее хорошенько под краном, а то я уже устал от этой возни.
   И он уселся на табурет.
   А я сказал:
   - Сейчас, я ее мигом!
   И  я подошел к раковине и пустил воду,  подставил под нее нашу курицу и
стал  тереть ее  правой рукой изо  всех  сил.  Курица была очень горячая и
жутко  грязная,  и  я  сразу  запачкал свои  руки  до  самых локтей.  Папа
покачивался на табурете.
   - Вот,  -  сказал я,  -  что ты,  папа,  с  ней наделал.  Совершенно не
отстирывается. Сажи очень много.
   - Пустяки,  -  сказал папа,  -  сажа только сверху. Не может же она вся
состоять из сажи? Подожди-ка!
   И  папа пошел в  ванную и  принес мне оттуда большой кусок земляничного
мыла.
   - На, - сказал он, - мой как следует! Намыливай!
   И  я  стал намыливать эту несчастную курицу. У нее стал какой-то совсем
уже  дохловатый  вид.  Я  довольно  здорово ее намылил, но она очень плохо
отмыливалась,  с  нее  стекала  грязь, стекала уже, наверно, с полчаса, но
чище она не становилась.
   Я сказал:
   - Этот проклятый петух только размазывается от мыла.
   Тогда папа сказал:
   - Вот щетка! Возьми-ка, потри ее хорошенько! Сначала спинку, а уж потом
все остальное.
   Я  стал тереть.  Я  тер изо всех сил,  в некоторых местах даже протирал
кожу.  Но мне все равно было очень трудно,  потому что курица вдруг словно
оживела и  начала вертеться у  меня в  руках,  скользить и  каждую секунду
норовила выскочить.  А  папа  все  не  сходил  со  своей  табуретки и  все
командовал:
   - Крепче три! Ловчее! Держи за крылья! Эх, ты! Да ты, я вижу, совсем не
умеешь мыть курицу.
   Я тогда сказал:
   - Пап, ты попробуй сам!
   И  я  протянул ему курицу.  Но  он  не  успел ее  взять,  как вдруг она
выпрыгнула у меня из рук и ускакала под самый дальний шкафчик.  Но папа не
растерялся. Он сказал:
   - Подай швабру!
   И  когда я  подал,  папа  стал шваброй выгребать ее  из-под  шкафа.  Он
сначала  оттуда  выгреб  старую  мышеловку,   потом   моего  прошлогоднего
оловянного солдатика,  и  я ужасно обрадовался,  ведь я думал,  что совсем
потерял его, а он тут как тут, мой дорогой.
   Потом папа вытащил,  наконец,  курицу.  Она была вся в пыли. А папа был
весь красный.  Но  он  ухватил ее  за лапку и  поволок опять под кран.  Он
сказал:
   - Ну, теперь держись. Синяя птица.
   И  он  довольно  чисто ее прополоскал и положил в кастрюлю. В это время
пришла мама. Она сказала:
   - Что тут у вас за разгром?
   А папа вздохнул и сказал:
   - Курицу варим.
   Мама сказала:
   - Давно?
   - Только сейчас окунули, - сказал папа.
   Мама сняла с кастрюльки крышку.
   - Солили? - спросила она.
   - Потом, - сказал папа, - когда сварится.
   Но мама понюхала кастрюльку.
   - Потрошили? - сказала она.
   - Потом, - сказал папа, - когда сварится.
   Мама вздохнула и вынула курицу из кастрюльки. Она сказала:
   - Дениска,   принеси  мне  фартук,  пожалуйста.  Придется  все  за  вас
доделывать, горе-повара.
   А я побежал в комнату, взял фартук и захватил со стола свою картинку. Я
отдал маме фартук и спросил ее:
   - Ну-ка, что я нарисовал? Угадай, мама!
   Мама посмотрела и сказала:
   - Швейная машинка? Да?



...БЫ

   Один раз я сидел,  сидел и ни с того ни с сего вдруг такое надумал, что
даже сам удивился.  Я  надумал,  что вот как хорошо было бы,  если бы  все
вокруг на свете было устроено наоборот.  Ну вот, например, чтобы дети были
во  всех делах главные и  взрослые должны были бы  их  во  всем,  во  всем
слушаться. В общем, чтобы взрослые были как дети, а дети как взрослые. Вот
это было бы замечательно, очень было бы интересно.
   Во-первых, я представляю себе, как бы маме "понравилась" такая история,
что я хожу и командую ею как хочу, да и папе небось тоже бы "понравилось",
а  о  бабушке и  говорить нечего.  Что и говорить,  я все бы им припомнил!
Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:
   "Ты  почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди
на  себя  в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе
говорят!  -  И  она  бы  стала есть, опустив голову, а я бы только подавал
команду:  -  Быстрее!  Не  держи  за  щекой! Опять задумалась? Все решаешь
мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!"
   И тут вошел бы папа после работы,  и не успел бы он даже раздеться, а я
бы уже закричал:
   "Ага,  явился!  Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует,
как следует мой, нечего грязь размазывать. После тебя на полотенце страшно
смотреть.  Щеткой три и не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти! Это ужас, а не
ногти.  Это просто когти!  Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не
режу,  а стригу очень осторожно.  Не хлюпай носом,  ты не девчонка...  Вот
так. Теперь садись к столу".
   Он бы сел и потихоньку сказал маме:
   "Ну как поживаешь?"
   А она бы сказала тоже тихонько:
   "Ничего, спасибо!"
   А я бы немедленно:
   "Разговорчики за столом!  Когда я ем,  то глух и нем!  Запомните это на
всю жизнь.  Золотое правило!  Папа!  Положи сейчас же газету, наказание ты
мое!"
   И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы
прищурился, всплеснул руками и заголосил:
   "Папа!  Мама!  Полюбуйтесь-ка  на  нашу  бабуленьку!  Каков вид!  Грудь
распахнута, шапка на затылке! Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего
сказать.  Признавайся,  опять в хоккей гоняла! А это что за грязная палка?
Ты зачем ее в дом приволокла?  Что?  Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих
глаз - на черный ход!"
   Тут я бы прошелся по комнате и сказал бы им всем троим:
   "После обеда все садитесь за уроки, а я в кино пойду!"
   Конечно, они бы сейчас же заныли и захныкали:
   "И мы с тобой! И мы тоже хотим в кино!"
   А я бы им:
   "Нечего,  нечего!  Вчера ходили на день рождения, в воскресенье я вас в
цирк водил!  Ишь!  Понравилось развлекаться каждый день. Дома сидите! Нате
вам вот тридцать копеек на мороженое, и все!"
   Тогда бы бабушка взмолилась:
   "Возьми хоть меня-то! Ведь каждый ребенок может провести с собой одного
взрослого бесплатно!"
   Но я бы увильнул, я сказал бы:
   "А на эту картину людям после семидесяти лет вход воспрещен. Сиди дома,
гулена!"
   И  я  бы  прошелся мимо них,  нарочно громко постукивая каблуками,  как
будто я не замечаю,  что у них у всех глаза мокрые, и я бы стал одеваться,
и долго вертелся бы перед зеркалом,  и напевал бы, и они от этого еще хуже
бы мучились, а я бы приоткрыл дверь на лестницу и сказал бы...
   Но я не успел