натурой, и то, что
стало его содержанием, стало таким навсегда, до скорбного момента его
кончины.
   Да, тупица -- неуничтожимая надежда наша. Пусть рушится вокруг мир,
пусть возвещают новое социальные реформаторы, пусть изгаляются тираны --
тупой человек будет неукоснительно продолжать раз начатое существование.
По-моему, тупицу даже убить нельзя, поскольку смерть не присутствует в его
душе и сознании; ведь там есть лишь то, что многократно повторялось в его
жизненном опыте. Приди смерть, и с ней, кажется, обойдется тупой человек
по-свойски. И оттого начинаю думать я, что тупость -- бессмертна, так же как
тупица -- посланец вечности!
   

   Нахальство подобно пене на гребнях волн. Как пена образуется на
поверхности бурлящей  стихии, так и  нахальство  выдает  чрезвычайную
жизнерадостность личности и кипение в ней жизненных соков. Но так же, как
пена быстро лопается и сходит на нет, так и нахальство нестойко. Впрягите
человека  в  круг житейских обстоятельств, заставьте его  непрестанно
трудиться, подчините его стабильному ритму и распорядку -- и не останется в
нем ни сил, ни возможностей для нахального поведения. При том условии,
конечно, если вам удастся его поймать в перечисленные ловушки. А это не
так-то просто.
   Ведь нахальная личность ускользает от всего стесняющего с такой же
легкостью, с какой менял свои обличья вещий старец Протей -- морское
божество античных  мифов.  Коль скоро  возникала нужда, он мгновенно
превращался в рыбу, скалу, водоросли; в льва, в человека, в божество. И во
всяком образе чувствовал себя прекрасно. Нахал не менее ловок. И коль уж он
получил сравнение с пеной, то вспомним: пена быстро исчезает, не оставляя
следа; однако она так же быстро появляется, стоит стихии заволноваться.
Заволнуется море -- и вот уже снова вспениваются волны, пенные клочья
разносит ветер: торжествуй, стихия! Пока будет она -- пена неистребима. ***
   В нахальстве заключена способность не смущаться ничем (и ничего не
стесняться). Там, где всякий здравомыслящий и благовоспитанный человек
отступает -- там нахал действует. Каждый ощущает определенные рамки своего
поведения, мыслей и желаний. Нахалу же подобные ощущения неведомы и он с
непосредственностью ребенка творит все, что ему заблагорассудится. И что
самое удивительное -- часто добивается своего. Нахальство, коротко говоря --
это достижение успеха без достаточных к тому оснований.
   К чести нахала надо отметить, впрочем, что он не склонен уязвлять
окружающих.  В нем  нет злобы и  болезненных амбиций, и оттого  он
"осаживается", отступает, если всерьез заденет кого-либо. Нахал инстинктивно
уклоняется от неприятностей. В отличие от наглеца нахал редко наносит
оскорбление, обиду или вызывает гнев. Гораздо чаще проявления нахальства
возбуждают удивление, недоумение и, самое большее, досаду. Причем она тем
сильнее, чем удачливей оказался нахал. В досаде на нахала благоразумный
человек старается потопить собственное разочарование тем, что "вот мог бы, а
не решился; так просто, но не сделал". Нахалу многие чуть-чуть завидуют.
   Нахальство -- это поведение без задней мысли, скрытых мотивов и
таинственных целей. Нахал -- весь здесь; в том, что он делает, говорит,
желает, он явлен сполна, во всем содержании своей натуры. Это не всегда
приятно, но, как правило, безобидно, ибо у нахала натура легкая, воздушная,
порхающая.  Ведь  иначе он  не  смог  бы  обращаться  с  жизненными
обстоятельствами, людьми и проблемами с той непринужденностью, с какой он
это делает.
   Нахальный человек готов увильнуть от малейшего давления, он не вступает
в противоборство, но как-то очень ловко занимает место победителя. И
приходится недоумевать: как он туда попал?
   Чрезвычайная подвижность нахала -- подвижность, разумеется, души и
поведения, а не обязательно тела -- делает его похожим на ртутный шарик. Он
всегда выскользнет из рук, пытающихся его удержать, Однако, выскользнув,
непременно окажется именно там, где он хотел быть. Нахал склонен играть с
жизнью в прятки, и бывает чрезвычайно забавно наблюдать за этой веселой
игрой. Будем же радоваться, глядя на нахала, а если он вам надоел и нужно
подействовать на него, то не напрягайте мускулы и не срывайте голос. Он не
обратит внимания, а если будете слишком допекать и "принимать меры", то
извернется и снова будет вас игнорировать. Не нужно, право, тратить столько
сил; тем более впустую. Я дам добрый совет, как избавиться от нахальства,
если оно станет Вам невыносимо. Просто подуйте на него, и дело с концом! Не
верите? Попробуйте!
   

   Печальной жизни лучше всего соответствует угрюмое состояние души. Даже
если погруженный в печаль человек воспламеняет себя безудержным весельем, то
и в этом веселье видится угрюмая тоска.
   Все в мире для угрюмого человека утяжелено. Даже свет кажется ему
блеклым, сероватым, льнущим к земле. Все трудно. Сделать шаг -- трудно,
вымолвить слово -- трудно; ответить на улыбку -- невозможно. Свинцовая
тяжесть хмурости все придавливает к почве; для угрюмой натуры жизнь
протекает в поле тяготения, в несколько раз превосходящем обычное. Оттого
неохотно и через силу проявляет угрюмец активность. Оттого не откликается он
на живость и радость других людей. Он, хоть и находится рядом с ними, живет
в другом мире, в котором сила притяжения много больше: и потому малейшее
движение дается большим усилием, и любое падение опасно.
   В душе угрюмого человека лежит камень. Бывают камни в почках, в желчном
пузыре. А угрюмость -- камень в душе. Иногда люди рождаются с этой тяжестью,
но чаще она образуется вследствие трагических и горестных событий жизни.
Беды и тревоги, заботы и печали никогда не уходят в  прошлое. Они
скапливаются в душе человеческой, слепляясь в единый ком и окаменевая. Так
возникает угрюмость.
   Внешность угрюмого человека лучше всего характеризуют неторопливость и
неподвижность. Кажется, что его душа не подвержена никаким колебаниям, что
вечно он остается одним и тем же. Его поступки, мысли, чувства непроницаемы
для постороннего взгляда. И он сам столь же нелюбопытен. Замкнутость
освобождает от назойливости. Но напрасно думают, что угрюмец по натуре
равнодушен. Нет, в угрюмости проявляется особая форма душевной деликатности.
Человек замыкается в себе и становится угрюм, чтобы собственным унынием и
тяготами не обременять других. Все печальное он несет в себе -- отчасти из
гордости, отчасти из неверия в других.
   Видимая отчужденность угрюмого человека от забот и радостей остальных
людей вовсе не означает, что душа его пуста и окружающие безразличны.
Напротив, угрюмая душа способна раскрыться, как створки раковины, и тогда
удивленному взору предстанет переливающаяся светом жемчужина. Согласимся,
что такое случается редко, ибо разочарование, боль и горечь, породившие
угрюмое состояние души, не  склонны  отпускать ее. Угрюмость  выдает
способность личности глубоко переживать события жизни, ее травмированность
ими. Не очень счастливая, очевидно, способность. Но если кого-то и следует
обвинять за неприятные последствия угрюмого характера, то не самого угрюмца,
а горестные обстоятельства бытия, которые внушили ему столь печальное
восприятие мира. Рассеются сумерки существования, и вся страстность души
угрюмого человека выкажет себя. Прекрасным в своей жажде жизни предстанет
он... Но что разгонит ненастье? Что сильнее горести и печали?...
   

   Ложь возникла в первобытные времена, когда наши пращуры, убив зверя,
творили  торжественные  заклинания, песнопения,  ритуальные  пляски  в
причудливых масках, что должно было внушить убитому, будто он пал жертвой
кого угодно, но не этих любящих его и благоговеющих перед ним людей. С тех
пор смысл лжи, в сущности, не переменился. Все так же, как в древности, ложь
возникает из страха и трепета перед более сильным. Как и в давние времена,
ложь остается молением, заклинающим и отводящим от человека могущественные,
опасные силы.
   Тот, кто не способен справиться с людьми и обстоятельствами своими
силами, непременно лжет. Ложью спасаются, в ней открывают магический способ
приращения собственных сил, в ней живет способность оборотничества и
превращений. Благодаря лжи человек уклоняется от того естественного течения
событий, которое они приобрели бы, не стань им поперек лживость. Ложь -- это
первое, древнейшее достояние человеческой культуры, шаг на пути из дикости в
цивилизацию. Многие считают, что лгун отстоит от истины дальше, чем кто-либо
из людей. Величайшее заблуждение. Напротив, именно тот, кто лжет, лучший
знаток истины. Лжец изведал все заблуждения -- ведь он сам творец их. Он
изучил природу всех ошибок и слабостей разума. Он, усердно протаптывающий
ложные тропы, хорошо знает истинный путь. Нельзя обманывать, не ведая
правды: а ну как промахнешься ложью своей и угодишь в самое истину! Но зная
истину, вовсе не обязательно ее раскрывать.
   Нетрудно представить, сколь многие события и процессы, предоставленные
собственной воле, привели бы к итогам печальным и пагубным. Что случилось
бы, например, начни люди искренне и честно относиться хотя бы к своим
гражданским обязанностям? Пришло бы время братства и процветания, полагаете
вы? Нет, скажу я Вам, пошел бы всеобщий разлад, порвались бы связи между
людьми, и началась бы в итоге война всех против всех. Так непременно
случилось бы, ибо до сих пор человечество не придумало и тем более не
создало совершенного общества. Гражданские же обязанности заключают в себе
требования  вполне  совершенного  социального  устройства,  а  значит
добросовестное исполнение их обнажает ущербный характер строя. Закономерно,
что из этого рождается недовольство людей обществом, растет их желание
переменить порядок жизни. В конце концов, людское негодование достигает
такой остроты, что озверелые граждане начинают чинить насилия и впадать в
буйство. Так возникает гражданская война.
   Лгущий бессознательно и инстинктивно совершает мудрое  и горькое
открытие существа жизни. Он постигает, что не  может  человек стать
ответственным за весь свет, не в силах его дать всему верное основание и
правильный ход. Мир сильнее человека, и жестоко  наказывает всякого,
стремящегося быть мироустроителем. В минуту высшего торжества, он готовит
победителю скорбный яд поражения, который безудержно честным человеком будет
выпит до дна. И поделом, добавлю л, ибо в честности и искренности, ни с чем
не соизмеряющихся, есть нечто безумное. В этих неистовых благородных
стремлениях заключена такая жестокость, такое немилосердие к человеческой
природе, что никакая подлость, кажется мне, не способна столь бесповоротно
уничтожить и унизить личность, как не знающее сомнений чистосердечное
стремление к честности.
   Догмат абсолютной честности есть не что иное, как перенос в сферу
нравственности заветной мечты упорного рационализма, в соответствии с
которой все в мире покоится на единых основаниях и согласуется с ними.
Достаточно выяснить эти основы бытия, полагает рационалист, и все дальнейшее
станет, как говорится, "делом техники", или "метода". С нравственной точки
зрения честность и представляет собой правильный метод надежно держаться
определенных оснований -- того должного, истинного, доброго, на чем зиждется
человеческая жизнь. И все было бы хорошо, если бы прихотливое течение жизни
не  обманывало всякую моральную систему, возомнившую себя абсолютной.
Только-только философ, политик, проповедник, моралист, изощрив свою мысль,
установит некоторые надежные и бесспорные основы человеческого общежития,
как тут же в чем-нибудь случится изъян. Так уж странно выйдет, что
где-нибудь неминуемо обнаружится вопиющее несоответствие между моралью и ее
последствиями. Словно дьявол ворожит!
   Однако нечего припутывать нечистого там, где он даже кончиком хвоста не
касался. Это жизнь выказывает свой подлинный нрав, разоблачая заключенные в
слепой,   чистосердечной,  безапелляционной   честности  жестокость,
несправедливость и тайную злобу. Рядом с такой честностью ложь выглядит
просто способом самосохранения человека, избегающего посредством лжи насилия
над собственным "я".
   

   Еще Сократ выявил разницу между множеством прекрасных вещей и сущностью
прекрасного. С тех пор человеческая мысль напряженно пыталась постигнуть
сущность  красоты,  одновременно собирая  тайную коллекцию  проявлений
прекрасного. Вряд ли мне удастся внести вклад в разрешение первой проблемы,
но вот на один из странных случаев любования прекрасным хочется обратить
внимание.  Речь  идет о человеческой  натуре, способной пленяться  и
очаровываться... рабством; будто оно художественный шедевр, замечательное
лицо или выдающийся подвиг.
   Поистине удивительно разнообразие человеческих страстей и эта --
раболепие -- одна из наиболее вычурных, но и широко распространенных. В
раболепии заключено умиление и восхищение рабством, причем не со стороны
господина, а, как это ни покажется странным, со стороны раба. Глубокая
униженность стала нормальным самоощущением этой натуры, а безропотная
покорность -- вторым ее естеством.
   Напрасно думают, будто рабское состояние -- примета давно ушедших
древних времен. В моральном смысле рабом становится всякий, кто отрекся от
свободы, беспрекословно и полностью передав свою волю в распоряжение другого
лица, которое отныне получает имя господина. Однако человеку, по природе
обладающему  свободной  волей,  в  рабстве  жить  противоестественно.
Следовательно, его необходимо облагородить хотя бы своим чувством, сделав
приемлемым и нормальным. Лишь раболепие, любовь к своему рабству спасает от
смерти рабское "я".
   Известно, что крайности сходятся. Это правило действует и в отношении
любви. Это чувство, принято считать, возвышает личность, сообщает ей
ощущение собственного  достоинства. Но рабство, угнетение, уничтожение
личности также способно внушить любовь жертве рабства и насилия. Раб, чье
достоинство сломлено, падает в любовь к своему господину. Он, разбитый и
униженный, самосохраняется в этом извращенном чувстве. Никакое действие --
свое или чужое -- раболепный человек не может представить без указки
господина, и оттого всякое проявление самостоятельности тревожит, возмущает
и раздражает его. В независимости других людей он чувствует молчаливый укор
собственному ничтожному состоянию,  и оттого такие люди вызывают его
неукротимую злобу  и ненависть. Нет для него ничего сладостнее, чем
подтвердить, что все люди -- рабы. Единственно, в чем раболепный человек
оказывается смел и инициативен, так это в повсеместном насаждении рабства.
Эта обуянная раболепием личность -- "холоп", составляет основной ингредиент
верноподданного, обескураживающе бескорыстного в своей преданности.
   Но разве способен человек жить, нисколько не любя своей жизни? А если
жизнь такова, что не оставляет иной возможности, как быть рабом? Отказаться
от нее? Умереть, уничтожить себя? Вероятно, именно так поступают герои. Но
будь все люди героями -- обезлюдел бы мир. Не будем же хвалить раболепие,
нет. Однако и осуждая его, не забудем -- именно оно помогало человечеству
выжить в условиях, в которых выжить -- нельзя!

    

   Мне неловко оправдывать глупость, ибо я сам неразумен, о чем искренне
поведал в предисловии к этой книге. Преодолевая себя, начертал я название
"Глупость". Неловко и стыдно мне. Ведь имей я разум оправдать глупость, то
солгал бы, назвавшись дураком. И в то же время, зная о малых силах своих, не
могу оставить глупость без утешения, а глупцов, родных братьев своих, --
неприкаянными. Хорошо ведаю, сколь печально быть глупым, как часто причиняют
неумному унижение и как горько оно для личности с убогим сознанием, лишь
много спустя после нанесения обиды понимающей, что с ней в самом деле
стряслось.
   Эта горечь, в которой мне мало кто сочувствовал, а чаще насмехались,
побуждает меня произнести добрые слова о глупости. Прошу у людей умных
снисхождения к тем, кто глуп. Ведь глупец не проницает истину, он игрушка
внешних сил. Любое обстоятельство или чье-то намерение может оказать на него
фатальное действие и повлечет с прямого пути в чащу. Словно утлый челн в
бурном море, движется по жизни глупец. Однако странность: этот прохудившийся
челн, колеблемый малейшим движением морской или воздушной стихии, редко
когда идет ко дну.
   Истинно сказано: познание умножает скорбь. Слишком многое открывается
умному, и что? Лишь возрастает уныние, обозленность и отчаяние. Человек
становится мизантропом, его недоверие к людям приобретает  все более
уродливые и жестокие формы. Дурак, напротив, делает мир добрее. Каждый имеет
право быть дураком. Это такое же святое и нерушимое право, как право на
жизнь, на свободу, на крышу над головой. И отнимать его так же преступно.
   Ум  -- насилие над личностью; он прельщает нас отвлеченными  и
устремленными в неведомую бесконечность идеалами. Кому он принес счастье? И
кто смог достичь его? Действительность оказывается хитрее, изворотливее
самого умного; и нет такого мудреца, который никогда бы не обманулся.
   Падают с возвышений своих надменные честолюбцы. Изощрившийся разум
приводит обладателя своего к гибели. Стойкость и мужество встречаются
наконец с силой, чей натиск не в силах выдержать. Хитрец, лгун, плут,
лицемер попадают в собственный обман, превращаясь из ловцов в жертвы. И вот
уже могучие корабли иных душевных качеств покоятся на дне, а маленький
кораблик глупости все еще покачивается на волнах жизненного моря. Отчего
так?
   Случается сие по причине того, что глупость -- наиболее извинительное и
безопасное качество. Никто не видит в глупце угрозы для себя и, наоборот,
всякий прикидывает, как использовать его для своей пользы. Дурак --
образцовый исполнитель многих дел. Достаточно ему втолковать, что следует
совершить, и он сделает, не особенно задумываясь о цели, своей пользе,
возможных следствиях и прочих привходящих материях. Глупца готовы простить,
к нему снисходят. Особенно же любят дураков люди сами недалекие, но
активные, амбициозные, чванливые. Им, любящим потешить свое самолюбие,
чрезвычайно лестно снисходить к кому-нибудь. Вот они и радуются дураку. А
он, неразумный, еще и тронут их расположением, льнет к ним всей душой и
позволяет творить с собой совершенно несуразное.
   Все это показывает, что дурак обыкновенно добр и отходчив. Таков он не
по причине врожденной мягкости характера, а просто потому, что не может
долго сосредоточится на одном. Говорит, бывало, о чем-нибудь, и вдруг
спохватится: к чему я это говорю? -- ибо за разговором успел забыть его
зачин и цель. В достижении цели, кстати сказать, немало хитростей. Некоторые
думают попросту: поставил себе цель и иди к ней. Но как поставить, как
удержать, как двигаться к ней? И где она есть, когда еще не достигнута?
Сложные вопросы.
   Однако не соображу, зачем я поставил их и к чему завел речь о цели?
Видно, снова забрел мыслью не туда, куда следовало. А куда следовало я уже
позабыл. Раз позабыл, то, видно, повод к разговору был незначащий и потому
оставим его.
   

   Детство  почитается  самой  беспорочной  частью  человеческого
существования. На самом же деле с детьми происходят столь странные -- и с
общего взгляда недостойные -- вещи, которые и привидеться не могут взрослым.
Эта неосведомленность взрослых людей тем более непостижима, что они сами
были детьми и имели подобные переживания. Слепота взрослого мира объясняется
разве что тем, что события и впечатления детства, о которых идет речь,
происходят не при ясном свете сознания. Их течение подобно движению
подземных рек, прокладывающих свой путь во мраке. Только изредка отдельное
причудливое впечатление явится в памяти взрослого человека, как подземные
воды, прорвавшиеся на поверхность родником. Но и тогда взрослый собственным
недоумением заслонит себе таинство становления своего "я".
   Дети, осваивая мир во всем его многообразии, делают это простейшим,
чудеснейшим и эффективнейшим способом. Они попросту перевоплощаются во все
явления и предметы