оло-
гической   и    социальной.   Попытка
выделить их в чистом виде настраивает
нас по камертону эклектики.
  Рабочая   сила,   используемая   на
пределе    ее     биологических     и
психических    возможностей,    имеет

100

тенденцию  к  деградации.  Сохранение
здоровья  человека   превращается   в
глобальную  проблему   современности.
Возникает  уникальная   ситуация,   в
которой мы  не делаем  различия между
человеком и  организмом человека. Вот
это "неразличение"  и лежит  в основе
упрощенного  понимания  биосоциальной
проблемы,  стимулируя   развитие  эр-
гономики,   инженерной    психологии,
дизайна  и   генетической  инженерии,
конечная цель  которых  -  удовлетво-
рение  массового  спроса  на  рабочую
силу определенного качества.
  Теоретизация    в    этом    случае
осуществляется    довольно    просто.
Человек рассматривается, с одной сто-
роны, как элемент популяции, т.е. как
биологическое существо,  а с другой -
как элемент  социума,  т.е.  как  об-
щественное существо.  В первом случае
он описывается биологической системой
знания, во  втором - социокультурной.
Если    поведение     человека     не
укладывается   в    схемы,   заданные
социокультурной средой, то это должно
уже   восприниматься    в    качестве
симптома,  указывающего  на  то,  что
поведение  человека   детерминируется
его природным организмом, и наоборот.
  Люди  всегда   что-то  делали.   Но
человеку XX  в. очень  важно  понять,
что он делает как биологическое суще-

                                  101

ство, а  что -  как социальное.  Если
нам  встречаются  альтруисты,  то  мы
очень хотим  разобраться в том, с чем
на самом  деле встретились:  с  геном
альтруизма  или   с  его  аналогом  в
структуре  социальных   связей.   Как
будто  существует   большая   разница
между   тем,    что   наш   альтруизм
произведен  геном,   и  тем,  что  он
произведен социальной связью. Ведь ни
в  том,   ни  в   другом   случае   в
альтруизме нет ничего человеческого.
  Прикрытием биосоциальной  эклектики
служит идея  о системном  изображении
человека,   увязывании   его   разных
сторон в одно целое. Но человек - это
не петрушка, увязанная в один пучок с
укропом, а  диалектика это  не  метод
собирания сторон и качеств, но учение
о том,  как бывают  (или  становятся)
тождественными     противоположности.
Социальные качества  человека  к  би-
ологии  не  сведешь,  равно  как  эту
биологию из  них и  не выведешь.  Они
(качества) отрицают  друг  друга.  Их
тождественность  обнаруживается,  как
было  уже   сказано,  в   исторически
выработанных формах  рабочей  силы  и
связанных с  нею противоречиях.  "Тем
самым       полностью        отпадает
необходимость в  хитроумных и, с моей
точки зрения,  - замечает  И.Кант,  -
совершенно              бессмысленных

102

исследованиях  того,   каким  образом
осуществляется связь  между  органами
тела   и   мыслями"11.   Стоит   лишь
добавить,   что    в   этом    случае
становятся  бессмысленными  и  поиски
связей между  биологическими  процес-
сами   в    организме   человека    и
содержанием   социальных   отношений,
складывающихся с участием человека.


3. Существует ли нормальный человек?

  Слово  "человек"  -  термин  нашего
внутреннего       языка,        языка
самонаблюдения, порождающего  некото-
рые,   по    выражению   Фейерабенда,
естественные интерпретации.  Но  этот
же термин  переходит  в  язык  науки,
т.е. объективного  описания человека.
Двоякое     использование     термина
"человек" создает  языковую ситуацию,
в  которой  трудно  понять  до  конца
смысл   этого    слова.   И   поэтому
необходимо  точно   мыслить  в  сфере
слов,  нами   не  понятых  до  конца.
Например, Иеремия  Бентам  мыслил  не
точно.   У    него   было   "грязное"
мышление, и  это мышление  вызывало у
К. Маркса  гнев. "Если  бы я, - писал
Маркс,  -   обладал  смелостью  моего
____________________
11   Кант И. Указ. соч. С. 535.

                                  103

друга  Г.Гейне,   я  назвал  бы  г-на
Иеремию  гением   буржуазной   глупо-
сти"12.   Глупость,   как   известно,
остается глупостью вне зависимости от
классовой принадлежности ее носителей
и   творцов.   И.Бентам   отождествил
английского  филистера   XIX   в.   с
нормальным человеком  вообще. Сегодня
же    мы     склонны    отождествлять
нормального  человека  вообще  с  его
биологически  нормальным  организмом,
забывая, что последнее - это все-таки
предпосылка.  Но  не  сама  "посылка"
человека.  Не   каждый   биологически
нормальный    человек     выдерживает
давление  социальных   обстоятельств.
Например, филистер - это слабый и от-
части  ленивый  человек,  ибо  он  не
потрудился  создать  в  себе  барьер,
плотину, которая  бы приостанавливала
действие    в     нем     общественно
необходимых      предрассудков      и
основанного   на   них   стандартного
набора      социальных       качеств.
Идеологическое  выражение   последних
срабатывает в нем, но без его ведома,
как естественный закон справедливости
и  безусловный   принцип  полезности.
Иными словами,  филистер как  феномен
свидетельствует    о     метаморфозах
____________________
12   Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23.
  С. 624.

104

"человеческого",  в   лоне   которого
проросла социальность.  Там,  где  мы
можем быть  только собственнолично (а
в  этом  бытии  состоит  человеческая
природа вообще), там, где должно быть
в  нас  человеческое  и  где  его  не
оказалось, там появляются "социально"
полезные   качества   филистера.   Но
филистер - это не норма, а отклонение
от  нормы.   С  изменением   общества
меняются и  филистеры, модифицируется
человеческая  природа   вообще,  т.е.
нечто такое,  что  не  может  быть  в
людях  сконструировано  "из  принципа
полезности" ни  в биологическом, ни в
социальном   смысле    этого   слова.
Нормальный  человек   и  человеческая
природа   вообще   складывается   вне
зависимости  от  того,  как  решается
проблема полезности  в обществе или в
биосфере.  "Если   мы   хотим...   по
принципу полезности  оценивать всякие
человеческие   действия,    движения,
отношения и т.д., то мы должны знать,
какова человеческая  природа вообще и
как  она   модифицируется  в   каждую
эпоху"13, т.е.  должны уже знать. "Но
для Бентама  этих вопросов  не  суще-
ствует. С  самой наивной  тупостью он
отождествляет            современного
____________________
13   Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23.
  С. 623.

                                  105

филистера... с  нормальным  человеком
вообще"14.
  Нам приходится вспоминать эти слова
К.Маркса не  потому, что их забыли, а
потому, что  их неправильно понимают,
понимают в  терминах  двух  сущностей
человека15.  Не   нужно  иметь  "семь
пядей   во   лбу",   чтобы   заметить
природные  различия  между  людьми  и
обусловленные    этими     различиями
характерологические       особенности
человека, равно  как  заметить  и  те
следы,       которые        оставляет
цивилизованная жизнь  человека в  его
природном организме.  Но эти различия
безразличны в  момент, когда мы люди,
ибо  человеческое,  если  оно  в  нас
есть, то  создано оно нами самими. Те
же самые  различия небезразличны  для
нас тогда,  когда мы  принимаем форму
рабочей  силы  цивилизации  и  в  нас
ценится способность  к  труду.  Люди,
писал  К.Маркс,  отличаются  друг  от
друга     по      своим     природным
способностям, в  силу  чего  они  по-
разному  выполняют   разные   работы.
Когда   мы    выполняем    какие-либо
полезные работы,  эти различия важны.
____________________
14   Там же. Соч. Т. 23. C.623.
15   Рюриков  Ю.   По  закону   Тезея
  (Мужчина   и   женщина   в   начале
  биархата) // Новый мир. 1986. N 7.

106

Но   труд    свободы   строится   вне
зависимости   от    этих    различий.
Природные   различия,   влияющие   на
природные  способности   к  труду,  в
какой-то мере  нивелируются  машинной
технологией,    задающей    параметры
рабочей силы  вне жесткой зависимости
от   этих    различий    и    поэтому
ориентированной на природный организм
человека  как   на  некоторую   норму
вообще. Собственно,  сама  эта  норма
создается   и    задается   действием
технологических    связей,    а    не
эволюционных.
  Разрыв     между      требованиями,
предъявляемыми технологией  к рабочей
силе  и  возможностями  осуществления
природы   организма,    на    котором
основано ее  действие, преодолевается
либо  за   счет  изменения   техноло-
гических условий  производства,  либо
за  счет  усовершенствования  рабочей
силы,       возможности       которой
расширяются,     например,     генной
инженерией и инженерной психологией.
  Биологическими   методами    нельзя
создать в  человеке человеческое,  но
разрушить его можно. Редуцированный к
рабочей  силе  человек  -  прекрасный
материал для  "безлюдных" технологий.
Причем     сама     эта     редукция,
осуществленная         биологическими
средствами,  перекрывает  возможность

                                  107

становления  в   человеке  личностных
структур    более    надежно,    чем,
например,  действие   технологических
или социальных  связей.  В  последнем
случае рабочая  сила  мыслится  всего
лишь  как  отсрочка  человеческому  в
человеке. Самопроизвольным  движением
ума отсроченный  человек изображается
в качестве  существа  биосоциального.
Но человеческая  культура завязана не
на  индексе  непохожести  человека  и
шимпанзе, а  на  тождественности  тех
искусственных  образований,  которыми
воспроизводится  и   удерживается   в
человеке  человеческое.  Генетическое
различие шимпанзе  и гориллы примерно
того же  порядка, что  и генетическое
отличие  человека  и  шимпанзе,  т.е.
около  одного  процента  генетической
информации16. Но  не на этом проценте
биологической   информации   держится
человеческая культура,  а  на  усилии
редуцированного    человека     стать
нормальным человеком.
  Рабочую силу можно продать, если ее
покупают. Но человек не товар. Анализ
методов обобществления  способности к
труду, форм  собственности на рабочую
силу    может,    видимо,    показать
____________________
16   Фролов   И.Т.      Человек   как
  комплексная   проблема   //   Вопр.
  философии. 1983. N 10. С. 44.

108

действительную  историю   превращения
человека в  рабочую  силу  и  рабочей
силы   в   товар.   Представление   о
биосоциальной    сущности    человека
порождено  этой   историей   как   ее
отражение  в   языке  самонаблюдающей
субстанции человека.  И в этом смысле
популярная   сегодня    социобиология
является      интеллектуализированным
криком    отчаяния    редуцированного
человека; предрассудком,  поданным  в
форме науки  для утешения отсроченной
личности.
  Объективное   (научное)    описание
человека строится  вне зависимости от
языка, на  котором люди себя понимают
и осознают,  т.е. вне  зависимости от
количества тех  сущностей, в терминах
которых строится самоотчет человека в
обществе,   формирующем    как   свою
рабочую силу, так и своих филистеров.
Последнее обстоятельство  как  раз  и
служит  основанием  для  того,  чтобы
можно было,  повторяя  слова  Маркса,
вновь     спросить:     что     такое
человеческая   природа    вообще    и
существуют  ли   сегодня   нормальные
люди?






                                  109

        4. Испытанное словом

  "Природа   человека"    как    тема
сознания  вовлекает   тексты   людей,
причастных к  делу  мысли.  Сама  эта
встреча не имеет для них силу закона.
Словами одного  не выполняется  мысль
другого.   Например,   чтобы   понять
"элементарное мышление"  А.  Швейцера
нам не  нужно прислушиваться  к тому,
что Юнг  говорит об  архетипах; мысль
Хайдеггера о  бытии и  сущем строится
вне   зависимости    от   того,   что
подумалось  Тейяру   о  стремлении  к
божественному в бога забывшем мире.
  Случайная  встреча  самодостаточных
представителей мысли,  размышляющей о
себе  самой,   исключает  возможность
того,  чтобы   кто-то  из   них  стал
ступенькой на  пути к другому. Каждый
текст  сам   говорит  о   себе.   Эту
особенность    философских    текстов
необходимо иметь в виду, понимая, что
любые тексты  существуют в  культуре,
если они говорят то, что от них хотят
услышать.          "Прослушиваемость"
культуры,  или  ее  публичность,  ис-
ключает то,  что  не  прослушивается,
то,  что  не  было  бы  уже  испытано
словом. "Испытанное"  выставляется на
всеобщее  обозрение   для   всеобщего
пользования.


110

  То,  что   в  нас   остается  (если
остается), когда все уже выставлено и
использовано по назначению, - все это
и получило  странные обозначения в ХХ
в. Что  же не испытано словом? Бытие,
если верить  Хайдеггеру. Но  то,  что
Хайдеггер  говорит   о   бытии,   Юнг
усматривает в  архетипах, Фромм  -  в
природе человека.  Все они говорят об
одном и  том же,  но никто  никого не
слушает. Почему? Потому что нет слов.
Ведь бытие  -  не  публично,  природа
человека не  выставлена  на  всеобщее
обозрение, а  душа "вслух"  -  просто
нонсенс.   Для    того,   чтобы   ди-
станцироваться от  публичной культуры
и прислушаться  к непубличному бытию,
требуется молчание,  вокруг которого,
ускоряясь, вращаются головы не только
философов. Этим  вращением, например,
была рождена  социобиология, а до нее
- "бессознательное".  Сегодня  появи-
лись     очертания     новой     темы
"экологической этики".
  Иными словами,  произошел сдвиг  от
идеи  человека   в  сторону   природы
человека, от  публичного сознания - к
непубличной душе.  Следы этого сдвига
преследуют нас.  Ведь идея  есть  то,
что никогда  не  может  быть,  но  не
бывшее мы  знаем заранее,  а  природа
есть то,  что уже  случилось и  будет


                                  111

вечно  и  об  этом  вечном  мы  можем
узнать только задним числом.
  Идея человека  расшифровывается  на
языке свободы как призыв к "самости",
с   которым,    например,    выступил
А.Швейцер. Но читая новых гуманистов,
трудно  отделаться  от  чувства,  что
вслед  за   ними  ты  совершаешь  пу-
тешествие в  эпоху Просвещения, когда
гремели слова  о свободе и о том, что
ты можешь  сделать  только  сам.  Эти
слова навевают сегодня "сон золотой".
И требуется  немало усилий  для того,
чтобы отказаться  от красивой сказки.
То  есть  проснуться  и  понять,  что
живем-то мы  в этом мире, а не в том;
что  сон  разума  рождает  не  только
чудовищ. Сегодня он выпускает ангелов
свободы.
  Для того,  чтобы возникла  свобода,
необходимо  сцепление  усилий  многих
"Я". Но раз возникнув, она существует
в качестве привилегии немногих.
  "Просвещение"     настаивало     на
свободном  делании   того,  что  иным
образом  сделать   нельзя.   Но   это
наставление оказалось иллюзией в двух
смыслах.  Во-первых,  оказалось,  что
нет ничего такого, что нельзя было бы
не сделать  "иным  образом",  т.е.  в
обход    свободы.    Во-вторых,    на
следующий день  после своего рождения
свобода  начинает   существовать  как

112

привилегия  всех  или  немногих.  Как
привилегия свобода  "тонет" в  праве.
Сила права  обессиливает  свободу,  а
наша самость давно уже стала куколкой
рабочей силы.
  К природе  человека  относится  все
то,   что   рождается   в   нас   вне
зависимости от  права  и  привилегий.
Например, право  на сновидения  - это
правовая глупость,  а  привилегия  на
душу  -   самообман   самости.   Если
публика  любит  свободу,  то  человек
ищет душу,  т.е. то,  что рождается в
общении с  непривилегированной точкой
интенсивности его сознательной жизни,
символом которой стал бог. Что значит
"сам",  если   эту  самость  оставила
душа? Автоматизм работы рефлексивного
сознания. Для  того,  чтобы  возникла
самость и  свобода,  требуется  сцеп-
ление усилий  многих  ненормированных
"Я".   И    эти   невольные    усилия
составляют природу  человека, которая
онтологически предшествует  свободе и
самости,   рыскающей    по   рыночным
площадям.  Иными   словами,   истиной
эпохи Просвещения  стало просвещенное
забвение природы  человека. На  волне
забвения произошло  превращение того,
что  было   когда-то   делом   только
логики, в  логику дела.  Разрыв между
деланием и жизнью образовал пропасть,


                                  113

в которую  попытались  заглянуть  фи-
лософы XX столетия.
  Философия есть  эпоха, схваченная в
мысли.    Эта    фраза    принадлежит
классике. Ее  произнес Гегель.  Но  с
таким  же   успехом  она  могла  быть
высказана  Декартом  или  Соловьевым.
Эту же  фразу любил  повторять Маркс.
Однако  ее  едва  ли  мог  произнести
Гуссерль   или   Витгенштейн,   а   у
Хайдеггера она  просто застревает  на
кончике языка  и  поэтому,  когда  он
говорит,она     обволакивает      его
метафизически  красивое  косноязычие.
Молчание, по  словам Хайдеггера,  это
вообще аутентичная  форма слов.  Ведь
молчит лишь  тот, кто способен что-то
сказать.
  В   XX   в.   философия,   кажется,
окончательно онемела. Для того, чтобы
ухватить суть эпохи, она обратилась к
вещам, которые, как заметил Р.Музиль,
трудно  выразить   словами.  "О   чем
невозможно говорить,  о  том  следует
молчать". От  этих слов Витгенштейна,
брошенных в  первой  четверти  нашего
столетия,   до    мысли   Хайдеггера,
нуждающейся в  словах-пристройках для
того, чтобы  сделать  себя  понятной,
проложена тропа  невольников "воли  к
воле".   На    этой    тропе    стоят
опознавательные                знаки:
"Бессознательное"   (Фрейд,    Фромм,

114

Юнг), "Бытие"  (Хайдеггер),  "Единое"
(Тейяр), "Жизнь"  (Швейцер),  "Смысл"
(Налимов).
  Но ведь совсем недавно мы ходили по
другим тропинкам  сознания и  сверяли
свой путь  по иным  знакам:  "Наука",
"Логика",      "Опыт",      "Истина",
"Деятельность". Что же заставляет нас
менять вехи,  которые с  таким трудом
расставляла классическая философия? И
почему   мы   строимся   под   новыми
знаменами с надеждой, что уж они-то и
приведут нас  к молчаливому пониманию
человека?  Разве   сущность  человека
изменилась  и,  например,  кантовские
прозрения  уже   больше   ничего   не
значат? Ведь  человек  вроде  бы  как
был, так  и  остался  тем  существом,
которое само  себе дает  законы, себя
определяет. Тем  не менее мы с какой-
то поспешностью проскакиваем вопрос о
сущности,  на   котором   "сломалась"
гегелевская  философия,  и  вопрошаем
почему-то о  "природе человека".  Нас
интересует  не  сущность,  а  природа
человека, т.е.  все, что  осталось  с
нами после  того,  как  нашу  самость
покинули боги.  Вернее,  после  того,
как мы  их  выгнали.  И  вот  теперь,
когда их  нет  и  наше  сознание  за-
цепилось за  быт, т.е. обломок бытия,
на   смену   "божественному"   пришло
"человеческое". И  зазвучала  песенка

                                  115

ребенка,  испуг   которого   передает
тревогу каждого человека:
  
         "Ой, там чудище в чулане
         И страшилы на стене!
         "Что ж ты шепчешь?
         Их там нету, все привиделось
тебе.
         Они там ведь, я их вижу,
         Каждой ночью я дрожу,
         Вот опять они крадутся.
         Обними меня, прошу"!17.
         
  Самое удивительное  в этой нехитрой
песенке  состоит   в  том,   что  она
передает  человечески  возможное  со-
стояние,  которое  нельзя  описать  в
терминах   истины    и   лжи.   Можно
построить       систему       знания,
аналитическую истину  и показать, что
все  эти   "страшилы"  -   самообман,
иллюзия. Но  ведь иллюзия-то от этого
не  исчезнет.   И  кто-то  совершенно
точно знает,  что "вот опять они кра-
дутся".  А   если  "они"   -  это  те
"чудища",  которые   видит   какой-то
класс или нация? Что если нам не дают
____________________
17   Лебак  К.   Страшилы  на  стене.
  Притча,  касающаяся