вязи,  не  воспроизводятся
симпатии и  притяжения по страсти. Он
объективно становится  иным. И в этом
ином  мире  нужно  учиться  жить  без
смысла и  веры, без  памяти и надежд.
Что может  объединить людей,  если  у
них истончается  воля к  жизни,  если
они   собирают    себя   под   знаком
безразличия?    Ничто,     содержание
которого в  позитивной форме узнается
нами как "экологический кошмар".
  Иными словами,  среди того, что нас
окружает, есть  вещи, которые  нельзя
вытащить  на  свет  разума  и  прямым
аналитическим  способом  рассмотреть.
Но их  можно рассмотреть косвенно, не
называя по  имени. Таковы возвышенные
основания,   или   постулаты,   нашей
сознательной     жизни.     Например,
размышляя о  будущем, мы  понимаем не
будущее,  а  настоящее.  В  настоящем
есть  такая  сторона,  в  которую  мы
вовлекаем  то,  чего  еще  нет,  т.е.

68

будущее. Следовательно,  мы  живем  в
чувственно-сверхчувственном  мире.  И
нельзя в  нем найти  такой минимум, в
котором было  бы  только  чувственное
или сверхчувственное. Для того, чтобы
установить этот  минимум,  нам  нужно
жить, а  если  мы  живем,  это  бытие
нельзя  расщепить  так,  чтобы  бытие
стало  непонимающим,  а  понимание  -
небытием, и  в  образовавшийся  зазор
между  ними   пометить  еще  какое-то
(божественное) понимание, т.е. нельзя
отделить в  нем то,  что от  бытия, и
то, что  от понимания  бытия, ибо это
не два  онтологически разных  акта, а
один.
  Мы знаем, что существует стоимость.
Но    полная     определенность    ее
существования предполагает  акт  вос-
приятия,   т.е.    бытие    стоимости
завершается в  точке  восприятия  его
сознанием.   И   поэтому,   например,
появляются  цена,  прибыль  и  другие
объективные феномены.  Прибыль -  это
не  вещь.   Она   не   существует   в
пространстве.    Но    это    и    не
представление,  возникающее   в  про-
странстве  головы.   Она   существует
сознанием   в    мире    человеческой
деятельности.
  Субъективно мы знаем, что некоторые
вещи    стоят    дорого.    Но    эта
ментальность   задается   объективно,

                                   69

т.е. не  мы воспринимаем стоимость, а
это  она  в  нас  воспринимает  себя.
Иными  словами,   мы  сталкиваемся  с
вещами,  в   действие   которых   уже
вовлечено сознание. И отделить его от
действия нельзя.
  Точно  так   же  строится   и  наше
отношение к  природе.  Оно  полностью
определено  (индивидно),   если   за-
хватывает   неопределенность   нашего
существования. Строго говоря, мы ведь
не  пытаемся   понять  тот  стул,  на
котором сидим. Нас даже не интересует
его по-став,  т.е. тот  способ, каким
он находится в нашем распоряжении. Мы
его просто  используем  и  тем  самым
подтверждаем, что когда Адам пахал, а
Ева пряла,  нам уже тогда недоставало
сущего, того,  что есть.  В  просвете
недостающего    сущего     появляется
понимающее бытие,  а затем  техника и
потребность  в   новой  технике.   Но
существование  объективно  избыточных
вещей  отличается  от  того  способа,
каким  существуют   столы  и  стулья,
циклоны  и  антициклоны.  Избыточными
отношениями  создаются  формы  бытия,
которые  из   содержания  сущего   не
следуют. Например,  выгода -  это  не
предмет.  Сама   по   себе   она   не
существует.     Осознанием     выгоды
существует выгода,  а  не,  допустим,
Рыбинское водохранилище, т.е. один из

70

вариантов ее технического исполнения.
Сознание  выгоды  от  нас  уходит,  а
техническое   исполнение    остается.
Техника вообще используется на уровне
вторичных     структур      сознания,
отделаться  от   которых  нельзя,  не
разрушив сознание. Но именно поэтому,
например,   нельзя    вернуться    от
трактора к  мотыге.  Срабатывает  не-
обратимость движения форм понимающего
бытия,     в     составе     которого
кристаллизуются  наши   интересы.  То
есть мешает не психология, а бытие.
  Предположим, что у нас нет интереса
к каким-то вещам, т.е. нет интереса в
том, чтобы  они  были.  А  понимающее
бытие говорит,  что он  есть и хорошо
просматривается   в   трансцендентной
перспективе. Выходит  так,  что  наши
интересы  существуют,   а  мы  о  них
почему-то ничего не знаем. Но если мы
свои интересы не понимаем, если у нас
нет для  них сознания, то это значит,
что за нас их понимает кто-то другой.
Понимающее себя  бытие превращается в
проблему   существования   понимающих
бытие. Могут  ли у нас быть интересы,
если мы не знаем, что они у нас есть?
В предположении  о том, что у нас нет
сознания, вводится  незаконное  пред-
ставление   об    интересах,   скрыто
существующих в  подвалах  бытия.  Нас
еще может  и не быть, а наши интересы

                                   71

уже существуют  как  вещи  в  себе  и
ждут, когда  мы появимся. Без нас они
склеивают нас в компактные социальные
структуры.  И   лишь  только   потом,
задним  числом,  мы  узнаем  о  своих
интересах.   Они    извлекаются    из
подвалов  и   им  придается  качество
сознания, т.е.  мы их  осознаем  так,
как если бы в воду подсыпали краску и
вещь в  себе превратили  в  вещь  для
нас.   Иными    словами,    осознание
интереса превращается  в рефлексивную
картинку (представление)  о том,  как
сознание получает  интерес, а интерес
получает сознание.  Конечно, все  это
составляет упрощающую схему сознания.
Во-первых, рефлексивное представление
исчезает  за   сознанием.  Во-вторых,
интерес -  это  не  представление  об
интересе, а уже само по себе событие.
В-третьих,  нет   сначала   интереса,
который затем  получает сознание  как
представление,    и    нет    сначала
сознания,  которое   затем   получает
интерес, т.е.  нет подвалов  бытия  и
сознания.     Интересы     существуют
осознанием   интересов,    в   модусе
которого сознание  выступает  не  как
рефлексивное   представление,   а   в
качестве   внерефлексивного   события
бытия.  И   в  этом  смысле  интересы
держатся  дорефлексивным   сознанием,
или (что  то  же  самое)  изначальным

72

сцеплением   понимающего    бытия   в
чувственно-сверхчувственном мире.
  Суть дела  состоит не  в  том,  что
есть сознание  и в  стороне  от  него
бытие, которое осознается или не осо-
знается, о  котором мы  что-то  знаем
только    со     стороны    сознания.
Рефлексивное  сознание  существует  в
горизонте возможностей  нашего знания
о  бытии,  а  не  в  качестве  модуса
самого бытия.  В последнем  случае мы
имеем  дело   со  структурами  бытия,
осознание  которых   есть  способ  их
существования.   Например,   все   мы
знаем, что существуют короли. Причины
их существования мы можем объяснить в
социологических    и     политических
терминах. Но  короли существуют  лишь
только потому, что мы относимся к ним
как   чему-то    действительно    су-
ществующему,    т.е.    в    качестве
подданных.   Вот    этим   отношением
рационализируется         изначальное
единство   бытия    и   сознания.   В
материале этих  изначальных  структур
выполняются все последующие политико-
экономические связи  и  экологическая
реальность.  В   этом  же   горизонте
появляются  интересы  и  потребности,
идеалы и идолы.




                                   73

    7. От упрощенного субъекта к
           бессубъектности

  Для  того,   чтобы  быть  персоной,
нужно    стать     маской.    "Маска"
происходит  от   глагола   сдерживать
(personare). Словари  не указывают на
то,  что   нам  нужно  сдерживать,  и
поэтому некоторые  рафинированные пи-
сатели  предлагают   свое  толкование
маски. Они  нас убеждают в том, чтобы
мы имели  только одно  отверстие (для
рта) и  научились управлять гортанью.
Лишь только  в этом  случае наш голос
станет   звучным    и   проникновенно
субъективным. Ведь  для  того,  чтобы
быть   персоной,   достаточно   иметь
нерассеивающийся голос.  Другие (  не
менее    рафинированные     писатели)
полагают,  что  одного  голоса  мало.
Необходимо,  чтобы  маска  своей  ма-
терией указывала  на  свою  сущность.
Например,    когда    мы    проявляем
озабоченность   о    судьбе   будущих
поколений, нам  не нужно беспокоиться
о судьбе нынешнего поколения. Оно вне
счета.  Если   лозунги   о   всеобщем
братстве заставляют  нас смотреть  на
клопов и  блох  как  собратьев  одной
морали, то  что в  нем (этом лозунге)
срабатывается: маска или дух времени?
Если   мы   требуем,   чтобы   улыбка
познанья играла  на  счастливом  лице

74

дурака, то  что же  мы хотим:  улыбки
или  познания?   Не  вдаваясь  в  эти
тонкости, отметим, что, встречая пер-
сону, каждый  из нас вправе спросить:
где маска,  что она  сдерживает и кто
субъект сдерживания?  Эти же  вопросы
мы  задаем   себе  и   тогда,   когда
размышляем об экологии.
                  
                * * *
                  
  Чем проще, тем лучше. Этой формулой
выражается  дух   нашего  времени   -
времени упрощений.  Не укладываемое в
схему упрощающего  сознания  вызывает
сегодня презрение и именуется заумью,
тем,  что  лежит  за  пределами  ума.
Запредельное   мало   кого   из   нас
вдохновляет. Но  чем лучше становится
мир,  тем   чаще  в  нем  встречаются
предметы, для  обозначения которых  у
нас нет языка. Если нет языка, то нет
и наименований. Но если нет имени для
запредельного, то  нет и того, во имя
чего  мы   можем  что-либо   сделать.
Почему? Потому  что нет  веры. А если
нет веры,  то нет и того, что живет в
нас  только   верой,  нашей  верой  в
пределах разума.
  В этой безъязыковой ситуации нужно,
казалось бы, жить просто. Нужно всего
лишь предположить, что история знает,
куда она  идет, чтобы  идти с  ней  в

                                   75

ногу. Например,  все знают,  что есть
экологически  чистое  производство  и
экологически грязное. Но почему суще-
ствует      экологически      грязное
производство? Потому  что  существует
капитализм. Мы еще не подумали, а уже
знаем: для  того, чтобы  производство
стало чистым,  необходимо, чтобы  оно
перестало быть  грязным,  т.е.  капи-
талистическим. Эта  упрощающая  схема
думает  в   нас   вместо   нас.   Она
заступает место  утерянной истины.  А
вместе с  ней  теряется  и  понимание
того,  что   2000  лет   тому   назад
случилось  в   долине  реки   Инд   с
культурой   Хараппа    и   продолжает
случаться   сегодня   повсеместно   с
культурой Машины.
  После   того,    как    прогрохотал
экологический   кризис,    проявилась
потребность в  решении  экологических
проблем. Эта  потребность существует,
но   проблемы    не   решаются.   Все
понимают,   что    из    потребностей
интересы  не  сконструируешь,  а  без
интереса    не     заставишь    людей
двигаться. Для  того, чтобы  появился
интерес, требуется  еще  и  сознание.
Ведь интерес - это осознанная потреб-
ность. Но  если интересы  существуют,
то они  существуют объективно.  Мы их
можем  осознавать,   а  можем   и  не
осознавать. Т.е.  сознание появляется

76

дважды: один  раз на стороне бытия, а
другой -  в виде  нашей  способности,
как субъективная  реальность. В одном
случае оно  рефлексивно, в  другом  -
оно существует  до всякой  рефлексии,
как  конкретное   событие.  Сознание,
которым живут интересы, появляется не
через рефлексию,  а из  бытия. И если
его нет,  то это  значит, что  нет  и
бытия. А  бытие выдумать  нельзя. Оно
либо есть, либо его нет.
  Иными словами,  есть  экологические
интересы и  осознание  интересов,  но
нет воли,  ибо нет субъекта, т.е. нет
решимости  осуществить  интересы.  Но
что делать,  если на  этом  пути  нет
того, что  может быть,  если мы очень
хотим, чтобы оно было. Если возникают
потребности, в  которых  нет  никакой
потребности,     если      появляются
интересы,   в    которых   никто   не
заинтересован.    Если     идеи    не
овладевают   массами,   то   интересы
превращаются в пустой звук, а лозунги
-     в     манифестацию     сознания
интеллектуалов,  работающих   не   на
массу, а на публику. Проблема состоит
не в  том, понимаем  ли мы  свои (или
общечеловеческие)  интересы   или  не
понимаем.  Из   понимания   дела   не
следуют.    Даже     если    интересы
осознанны, а потребности очевидны, то
все это  не имеет  никакого значения,

                                   77

если   у    нас   нет    желания   их
осуществить, т.е.  нет воли. Интересы
-  это   не  воля,   а   потребность,
держащаяся  за   сознание.  Проблема,
следовательно, состоит в том, есть ли
у нас воля или нет ее. И если ее нет,
то откуда она берется.
  Воля коренится  не  в  нечто,  а  в
ничто. Если  ничто покинуло  нас,  то
нас оставила  и воля. Можем ли мы со-
здать    ситуацию,     которая     бы
детерминировала  осуществление  наших
(и   общечеловеческих)    целей   вне
зависимости  от   того,  как  решится
вопрос о  нашей субъективной воле? Но
именно такие ситуации воспроизводятся
в XX  веке в массовом порядке. Они-то
и      породили       безволие      и
бессубъектность.    Порочный     круг
безволия бытия требует объяснения.
  Воля -  это модус  субъекта,  того,
что  само   себя   делает   в   ином.
Классический   пример    субъекта   -
капитал. Он  себя производит  в ином,
но производит  для себя.  Безволие  -
это чистая  бессубъектность, т.е. то,
что само  себя не делает. Для нее нет
иного  ни   в  себе,   ни  вне  себя.
Классический  пример   -  выгода  как
модус бытия.
  Всем  известно,   что  в   одиночку
экологические проблемы  не  решаются.
Потому что  нет выгоды,  а для  того,

78

чтобы  их  решить  без  выгоды  -  не
хватает воли. Для того, чтобы все эти
проблемы решить,  нужны  усилия  всех
стран  и   классов.  Но   ничего   не
угрожает классам  и нациям, и поэтому
у них  нет субъективности и нет воли.
Существуют  классы,   но   нет   воли
класса.  Есть   нации,  но  нет  воли
наций, а,  значит, нет  и веры,  если
вера   -    это   просто   осознанная
бессубъектность.  Но   существуют  ли
классы, если нет воли класса?
  В   мире   существует   более   160
государств. Для  того,  чтобы  в  нем
появилась  одна   воля,  нужно  чтобы
вместо 160  голов была  одна  голова,
т.е. мировое  правительство. Но  одна
голова -  это чистая  субъективность,
т.е.   своеволие.    Иными   словами,
организм,  у   которого  160   голов,
порождает   безволие;   организм,   у
которого   одна    голова   порождает
своеволие. Метание  между безволием и
своеволием   составляет    содержание
наших решений  экологических проблем.
Если же  механизм порождения каких-то
вещей формируется  в обход или помимо
нашей   воли,    то   этот   механизм
выступает      как      безличностный
(анонимный)  субъект.   Он  отчуждает
нашу  силу,   т.е.   превращается   в
механизм насилия.  Но субъект  -  это
человек,  а   человек  всегда  звучит

                                   79

гордо.   Гордо    звучащий    человек
оказался, как потом выяснилось, одной
из  схем   упрощенного  сознания,   а
заверения в  том, что  субъект -  это
человек,  есть   ни  что   иное,  как
философское выражение этого сознания.
  Наше  сознание  содержательно.  Оно
всегда о  чем-то.  Мы  что-то  видим,
что-то делаем,  о чем-то  думаем. Со-
знательные  действия   техничны.   Их
можно    исправить,    настроить    и
скорректировать,   предполагая,   что
есть  нечто  неизменное  относительно
наших меняющихся состояний. Но что мы
видим  в   момент,  когда  испытываем
изменения, источником  которых мы  не
являемся?  Перед   нами  все   та  же
проблема цен  и товаров.  Но ситуация
радикально переменилась.  Теперь  уже
важно выяснить  не то, что мы видим и
делаем,  не  рефлексивное  содержание
наших действий, а то, что в нас видит
и делает  себя. Но  если в нас что-то
делает   себя,    если    из    нашей
субъективности  выкраивается   чье-то
объективное  движение,   а  сами   мы
превращаемся в  сознательных  агентов
бессознательных  субстанций,   то  мы
бессубъектны. И  важно не  то, кем мы
хотели бы быть, а то, персонификацией
чего  мы   стали.  В   этой  ситуации
напрашивается вопрос:  кто же субъект
и  что  же  мы  персонифицируем,  что

80

превращает   нас   в   маску   бытия,
источником которого мы не являемся?
































                                   81




   Глава II. Реабилитация природы
              человека

  Что делает человека человеком, а не
животным? Почему  мы  существует  как
люди, а  не как "твари земные", ведь,
по замечанию  М.Хайдеггера,  ничто  в
нас ничтожит, и человеком быть в этом
мире  вовсе   необязательно  и   даже
совсем невыгодно. Человечность нам не
предписана    порядком     вещей    и
структурой мира.  Тем не  менее она в
нас существует. Но каким образом?
  Попытка ответить  на эти и подобные
им   вопросы   составила   внутренний
импульс    классического     философ-
ствования,  очертив   его  границы  и
возможности   вне    зависимости   от
успехов  в   исследовании  устройства
человеческого тела.  Если в  феномене
человека  есть   нечто  зависимое  от
случайности устройства  его тела,  то
эти зависимости составляют предмет не
философского,  а  какого-то  другого,
например, биопсихологического  иссле-
дования.    Различая    человека    и
животное,    философское     сознание
превращает  это   различие  в   метод
исследования.   Дело   здесь   не   в
констатации  того  очевидного  факта,

82

что,  с   одной  стороны,  существуют
люди, а  с другой - звери и нельзя их
перепутать. Ни  один философ  не  со-
мневался в  том, что  в человеке есть
что-то от  животного. Но понимая это,
философия интересовалась другим, тем,
что в человеке от человека. Ведь даже
"животность" в  нем может быть понята
как  отсутствие  человеческого,  т.е.
отличив одно  от другого,  мы обязаны
само это различие видеть и понимать в
терминах, скажем так, одной сущности,
а не  разных. И  тогда методы  нашего
мышления будут  диалектическими, а не
эклектическими. На первый (и довольно
основательный) взгляд, человеческое в
человеке связано  с жизнью сознания и
субъективной деятельностью.  Животные
сами себя  не  знают,  и  в  этом  их
преимущество.   Они   не   живут   по
принципам,  но   они  и   не   делают
глупостей.


 1. Человеческое в человеке: феномен
  субъективности или субъектности?

  Первый шаг к философскому пониманию
человека сделал, если верить Платону,
Сократ.     Философствуя,      Сократ
открывает так называемую субъективную
реальность. То есть какую реальность?
Ту, в которой человек не тождественен

                                   83

самому себе.  Для человека она так же
естественна, как  естественны земля и
огонь, вода  и воздух.  Под давлением
субъективной  реальности,   т.е.  тех
специфических   предметов,    которые
живут  усилиями   людей,  в  человеке
кристаллизуется человеческое. Что это
за предметы?  Прежде всего благо, ум,
истина, красота.  Эти предметы  живут
стремлением человека к человеческому.
Если с  истиной или красотой что-то и
выживает,  то   это  что-то  называют
человеком.  Но   человеческое  в  нас
слишком   субъективно,    ибо   "тело
наполняет нас  желаниями,  страстями,
страхами и  такою массою всевозможных
вздорных признаков,  что  ...  совсем
невозможно  о   чем  бы  то  ни  было
поразмыслить"1.
  "Подлунный    мир"     человеческой
субъективности превращается  Платоном
(и  не   только  Платоном)   в  нечто
божественное,  в   себетождественную,
универсально   упорядоченную    сферу
идей. Например,  ум и  красота  -  не
могут не быть, т.е. не могут зависеть
от   случайности    того,   состоялся
человек  или  не  состоялся,  повезло
кому-то с истиной или не повезло. Нам
уже повезло,  считает Платон,  только
нужно увидеть (и узнать) свет знания,
____________________
1 Платон. Соч. М., 1970. Т. 2. С. 25.

84

порождаемый в  наших  головах  идеями
божественных пр