писал указ,  в  котором  назначил  Асбада,  магистра  эквитум,
командующим императорской армией во Фракии и Иллирии, обязав его  прогнать
варваров за Гем и Дунай. Немедля продиктовал он особое распоряжение о том,
чтобы все крепости в Атике, Фракии и Мезии, все  города,  и  прежде  всего
Дренополь, передали под начало Асбада две трети своей  пехоты  и  конницы,
дабы он со своей армией мог очистить страну от варваров.
     Наутро Асбад был приглашен к императору, и тот собственноручно вручил
ему указ. Асбад поцеловал ковер; когда  он  принимал  пергамен,  рука  его
дрожала. Он прекрасно понимал, что с этой минуты его ждут  или  лавры  или
смерть.
     Копыта коня застучали по граниту форума, и  полководец  Асбад  бросил
последний взгляд на  императорский  дворец  -  на  ту  его  половину,  где
находились покои Феодоры. Ему почудилось, будто он слышит смех.  Он  резко
отвернулся, яростно вонзил шпоры в коня.
     К вечеру гонцы  развезли  указ  императора  по  провинциям.  Асбад  в
сопровождении нескольких офицеров прибыл В Цурулу и  принял  командование.
После долгих раздумий он решил дождаться в лагере сбора всего  войска  Но,
узнав, что славины стоят у Топера, отказался от своего замысла и  за  ночь
разработал новый план.
     Вампиром грызло его душу ужасное предчувствие.
     "Неужели проклятый варвар пронюхал, что Ирина в Топере! Он  пошел  за
ней! О, наглый варвар! Тебе не видать ее! Пока бьется сердце Асбада, ее не
получишь ни ты, ни Феодора!"
     Мысль о том, что славины  могут  взять  Топер,  не  приходила  ему  в
голову, он знал, что  город  хорошо  укреплен,  а  его  префект  Рустик  -
мужественный воин.
     "Погодите, псы варварские! Я покажу вам, вы разобьете  о  стены  свои
черепа, а потом..."
     Радостное волнение охватило его.
     "Я отомщу Рустику, отомщу Феодоре, снизойдет на меня милость Управды,
а самой большой наградой мне будет Ирина!"
     Не дожидаясь зари, он созвал офицеров и приказал, чтобы к полудню две
трети конницы были готовы. Командира оставшейся трети он поставил  Назара,
велев ему дождаться подхода всего войска и вести его в назначенное место.
     Когда солнце начало клониться к западу,  Асбад  со  своими  отборными
частями уже следовал по дороге на Топер.
     Его авангард останавливал попадавшихся навстречу беглецов, крестьян и
бродячих пастухов, и расспрашивал их о варварах. Все сведения говорили  об
одном: славины идут к Топеру.
     Асбад был доволен. Он мечтал о победоносном  сражении.  Он  ударит  в
спину этим голым варварам, а Рустик выйдет из города со своим  гарнизоном.
Они сотрут их в  порошок,  как  зерно  между  двумя  жерновами.  А  потом,
потом...
     В возбуждении Асбад то и дело нервно дергал поводья и подгонял  коня.
К исходу третьего дня войско перешло Герб. Дорога, оставив равнину, начала
петлять по склонам. Асбад был осторожен. Он  распорядился  выслать  вперед
крестьян, которые могли бы напасть на след варваров,  прежде  чем  конница
византийцев достигнет опасных ущелий. Но  посланцы  вернулись,  никого  на
обнаружив. В один голос они говорили, что население в ужасе и страхе,  что
села опустели, скот укрыт в лесах, зерно  закопано  в  землю,  что  все  с
трепетом ожидают, когда вновь раздадутся дикие вопли варваров, которые,  к
всеобщему удивлению, пока смолкли.  Одни  думали,  что  варвары  вернулись
обратно, другие утверждали, будто они застряли в Топере, осадив его.
     Чем дальше, тем больше убеждался  Асбад  в  том,  что  основные  силы
славинов сосредоточены у Топера. Его томили жажда славы и желание овладеть
Ириной.  Надменный  палатинец,  одерживавший  победы  лишь  на   дворцовых
поединках,  привыкший  к  угодливо   согнутым   спинам,   к   безропотному
повиновению, сейчас он был твердо уверен, что  судьба  сплетает  для  него
лавровый венок. Поэтому он не щадил войско, несмотря на ропот в его рядах.
Вечером к Асбаду пришли офицеры со смиренной просьбой дать  хотя  бы  один
день передышки, чтобы кони передохнули и набрались сил перед  боем.  Асбад
выругал их, размахивая хлыстом.
     В третий раз вставало солнце с тех пор, как они  выступили  в  поход,
вставало  удивительно  ясное  и  радостное.   Снова   пришли   офицеры   и
предупредили Асбада, чтобы он пощадил солдат - их ворчанье  не  предвещает
добра, оно подобно опасной зарнице, сверкающей за густыми  облаками.  Даже
адъютанты просили передышки,  ссылаясь  на  дурной  признак:  ни  один  из
высланных вечером лазутчиков до сих пор не возвратился.
     Но честолюбие Асбада не знало границ. Он  оставался  глух  ко  всяким
просьбам.
     - Трусы! Бунтовщики! Вперед без промедления!
     Он вскочил в седло и первым помчался вперед.  Облако  пыли  поднялось
над дорогой, стук копыт, звон мечей и брань солдат наполнили окрестность.
     Заранее опьяненный победой, Асбад намного опередил  остальных,  строя
новые коварные планы мести. Никто не осмеливался приблизиться  к  нему,  и
даже офицеры следовали сзади на почтительном расстоянии.
     Уже два часа войско находилось в пути. И вдруг  Асбад  заметил  вдали
всадника в сверкающих доспехах.
     Тут же позади всадника зазвучали сигналы и тучей взметнулась пыль,  в
которой поблескивали шлемы.
     Асбад побледнел, закусил губу и натянул поводья с  такой  силой,  что
его прекрасный арабский скакун встал на дыбы.
     Зависть была первым чувством, возникшим в душе палатинца.
     "Проклятый Рустик! Это топерский гарнизон! Он одолел варваров один, и
теперь, дьявол, торопится получить награду!"
     Но тут трубы заиграли сигнал к атаке.
     Асбад задрожал. К нему спешили офицеры.
     - Это славины! Исток!
     - Вперед! На бой! Фалангой!
     В отчаянии Асбад лихорадочно отдавал приказы, офицеры  передавали  их
трубачам;  ощерились  копья,  всадники,  склонившись  к  лошадиным   шеям,
устремились на врага.
     У Асбада потемнело в глазах; он выхватил свой легкий щегольский  меч,
но не успел еще как следует прийти в себя, как перед ним возник Исток.
     - Узнаешь? - по-гречески крикнул юноша  ему  в  лицо.  -  Бей,  чтобы
умереть, как подобает полководцу!
     Грозное оружие Истока просвистело над головой Асбада. Он мог  свалить
его одним ударом, но не захотел. В ужасе бросился ромей на славина. Однако
меч его, как игрушечный, легко отскочил от меча Истока.
     - Пес! - крикнул Асбад, замахиваясь снова.
     - Получай награду! - Исток нанес удар. Раскололся византийский  шлем,
рука Асбада выпустила меч  и  поводья,  магистр  эквитум  упал  со  своего
скакуна.
     Все это произошло в одно  мгновение,  оба  войска,  словно  окаменев,
глядели на поединок полководцев. А когда Асбад покатился на землю, славины
с боевым кличем бросились на византийцев. В лесу загудели трубы, по флангу
вражеской конницы ударили  палицы,  копья  и  топоры.  Византийские  трубы
заиграли сигнал отступления, прославленная императорская конница повернула
вспять, подавленная, смятая неудачной атакой, пытаясь проложить себе  путь
сквозь орду полуобнаженных  славинов  и  антов.  С  тыла  ее  преследовала
конница Истока и гнала до самого Гебра.  Перебраться  через  Гебр  удалось
лишь десятой части этого храброго войска, которое обрек на  верную  гибель
бездарный командующий, презренный интриган Асбад.
     Восторгу славинов не было границ.
     - Вперед! На Константинополь! - вопили горячие головы. Другие, словно
пораженные волшебством, падали на колени перед Истоком, называя его  сыном
Перуна. Славины  палицами,  как  скотину,  добивали  раненых  византийских
солдат, бросая в общую кучу трепещущие  тела.  Между  ранеными  обнаружили
полумертвого Асбада и поволокли его к Истоку.
     - Пощады! - простонал византиец. Он поднял заплывшие кровью  глаза  и
увидел перед собой человека, которого своими руками  привязывал  к  яслям,
выполняя приказ женщины, пославшей теперь на смерть его самого.
     - О проклятая Феодора! -  прохрипел  он,  скрипнув  зубами  и  закрыв
глаза.
     Холодный пот прошиб Истока. Отвернувшись от окровавленного  лица,  он
сказал воинам:
     - Теперь он - ваш, мстите за мои муки!
     Бешено набросились славины на византийца, сорвали  с  него  одежду  и
швырнули в огонь еще живое тело.
     Высоко взметнулись языки пламени, затрещали искры, и костер  поглотил
византийского полководца.



                                    24

     На другое утро Исток хотел со всем войском возвратиться в  Топер.  Он
созвал на совет старейшин. Однако  те  не  успели  еще  подойти,  как  его
окружило озверевшее войско, требуя, чтоб он вел  его  на  Константинополь.
Юноша понял, что  ему  не  справиться  с  людьми.  Ловкими  и  хитроумными
уговорами ему, однако, удалось кое-как успокоить их.
     - Конница вернется в Топер, потому что по лесам и горам, где прячутся
византийцы, она двигаться не может. Пешие пускай  за  добычей  идут  сами:
ловят христиан, грабят скот, а потом двигаются к Топеру, чтобы всем вместе
отправиться домой! Зима нынче мягкая, дорогу через Гем снегом не  занесет.
Если мы зазимуем здесь, Управда начнет собирать новое войско. Это  нам  не
страшно, но у нас много добычи, она будет мешать, и мы потеряем  все,  что
собрали.
     Людей  это  удовлетворило.  Пешие  воины,  простившись  с  конниками,
разбрелись по лесам и ущельям. Исток отправился в Топер -  ждать  Ирину  и
Любиницу, оставив командовать анта Виленца  и  славина  Ярожира  и  строго
настрого приказав им не допускать, чтоб  воины  далеко  расходились.  Хотя
никаких видов на то, что византийцам удастся собрать новую армию, не было,
Исток потребовал, чтобы ему каждый день докладывали обо всех событиях.  Он
обещал вернуться через две недели.
     Глубокая тревога охватила воеводу,  когда  после  громких  прощальных
приветствий он поехал во главе своих всадников. Пустив  галопом  коня,  он
ускакал вперед. Даже Радо в эти минуты был лишним.
     Когда далеко позади утих топот копыт, Исток бросил поводья, снял шлем
и задумался.
     "Слишком  много  радости  вы  мне  послали,  боги,   слишком   много.
Смилуйтесь!"
     Мысль о том, что сейчас он сможет  приникнуть  к  сладостной  чаше  -
увидеть Ирину, испугала его.
     "Смилуйтесь! Даруйте мне еще только это, отдайте только  ее,  и  мера
наполнится. И тогда я готов на все!"
     Но страшная змея уже подняла голову в его сердце и зашипела:
     "Чего теперь бояться? Разве боги победили? Что такое Перун? Святовит?
Твоя собственная рука победила, твой собственный  разум  вел  войско!  Кто
спас Ирину? Перун, Святовит, парки? Она смеется над ними, не  приносит  им
даров! Кто ее спас? Христос? Бог, которому она  молится?  Спас  для  того,
чтоб ты, варвар, обладал ею? О нет! И все-таки она верует во Христа и  его
Евангелие, молится ему за себя и за меня, поразившего  стольких  христиан!
Неужто Христос разгневается на меня и отнимет Ирину в  тот  миг,  когда  я
протяну руки, чтоб ее обнять?"
     Ужас охватил героя; сердце, не ведавшее страха в самой  лютой  битве,
затрепетало.
     "О боги, о Христос, смилуйтесь, пощадите!"
     Он закрыл глаза, чтоб не видеть грозных теней, плывших под  облаками,
будто вестники Перуна, вестники Христа. Потом среди теней возникла  Ирина,
в  глазах  ее  светилась  вера,  на  лице  сверкала  радостная  надежда  и
блаженство любви, губы улыбались его сомнениям.


     "Веруй, Исток, веруй в истину  -  и  любовь  Христова  наполнит  твое
сердце", - властно зазвучал в груди знакомый голос.
     Стук  копыт  привел  его  в  себя.  Всадники  догнали   задумавшегося
командира.
     - Не горюй, Исток! Через несколько дней мы будем гулять на свадьбе! А
если они не приедут в Топер, пойдем  на  Фессалонику!  Клянусь  богами!  -
Озаренное радостью лицо Радо было обращено к Истоку.
     Твердой рукой Сварунич собрал поводья, надел шлем, словно  это  могло
уберечь его голову от печальных раздумий, и заговорил с Радо  о  свадебном
пиршестве.
     Когда Исток со своим отрядом снова появился под Топером, из  лесов  и
пещер сбежались девушки, пастухи и дети, сторожившие добычу и  пленных.  В
первый день Сварунич никому не сказал худого слова, не упрекнул  взглядом.
Он дал народу полную свободу,  позволил  праздновать  победу:  пусть  люди
упьются и наиграются вволю,  пусть  наедятся  до  отвала,  пусть  поют  до
изнеможения. Но на другой день зазвучали его суровые речи. Он согнал отряд
в  тесный  овраг  и  поставил  всех  на  работу.  Плотники  валили  лес  и
сколачивали  громоздкие  деревянные  телеги  для  перевозки  зерна.   Одни
готовили ярма для волов,  другие  резали  прутья  и  плели  корзины,  чтоб
навьючить их на спины  волам  и  лошадям,  нагрузив  богатствами,  которые
принесет  с  собой  войско,  грабившее  по  Фракии.  Пастухам   он   велел
отправляться в луга, чтобы серпами нарезать увядшие  травы  и  связать  ее
лозой в тугие тюки. Он предвидел, что на обратном пути  в  опустошенных  и
сожженных краях скотине придется не сладко.
     Воинам велено было заняться снаряжением, почистить  оружие,  наточить
мечи, заострить копья. В кузнице Рустика они обнаружили  много  подков,  и
кузнецы принялись подковывать лошадей, непривычных к каменистой дороге.
     Девушкам он поручил раненых и подготовку провианта для  воинов.  Рабы
мололи на жерновах ячмень и пшеницу, девушки пекли хлеба и  укладывали  их
впрок в корзины. Работа закипела, словно они были не в походе,  а  у  себя
дома, в славинских ил антских поселениях.
     Исток осмотрел преторий и подготовил покои для Ирины. Надо было также
убрать с форума следы крови и  грабежей,  похоронить  мертвых  в  глубокой
могиле за городскими стенами.
     Когда все  было  готово  к  приходу  невесты,  Исток  стал  частенько
подниматься  на  башню  на  морском  берегу.  Глядя  оттуда   на   людской
муравейник, кишевший вокруг города, он удовлетворенно улыбался.
     "Как настоящий деспот, - думал он про себя и  испуганно  оглядывался,
ибо боялся самой этой мысли, боялся, как бы она не вылетела из его  головы
и таинственной искрой не вспыхнула среди людей. - Но я  делаю  это  только
ради нее, - оправдывался он. - Ради тебя,  Ирина,  чтобы  твое  сердце  не
дрогнуло при виде ужасов войны, чтобы не устыдилась твоя душа и чтобы  ты,
привыкшая к роскоши, не зарыдала, оказавшись среди  варваров.  Тебя  будут
приветствовать воины, каких нет в Византии, тебя будут приветствовать, как
палатинцы приветствуют Феодору, когда она приезжает в их лагерь. А ты, мой
Эпафродит!... "Мехеркле! [Клянусь Гераклом! (греч.)] - скажешь  ты.  -  Не
напрасно я тратил на него золотые монеты". Как вспыхнут твои глаза,  когда
ты увидишь мое  войско  и  мое  племя!  Ведь  это  они  отомстили,  кровью
отомстили   и   еще   будут   мстить   Константинополю,   преступному    и
неблагодарному, осудившему тебя на смерть. Месть, Эпафродит, за тебя и  за
твои страдания!"
     Прошла неделя.
     Радо начал беспокоиться, на лице Истока появились тени.
     - О боги, - молился он, - смилуйтесь. Христос, сохрани ее!
     Море волновалось, беспокойные волны набегали на берег.
     Радо резал ягнят одного за другим, приносил на костер дары  Деване  и
паркам. Потом выбегал на берег, смотрел в морскую даль, лил масло в волны,
надеясь  успокоить  их,  бросал  рыбам  куски  мяса  в   надежде   отвести
надвигавшуюся бурю.
     - Они не придут по морю, Исток, они приедут по суше!
     Радо вскочил на коня и помчался по дороге в Фессалонику. Очень  скоро
он вернулся, разыскал Истока и принялся уговаривать его:
     - Идем! Мы должны пойти в Фессалонику! За Любиницей, за  Ириной!  Ох,
уж этот Радован! Он вконец там упился! Заболтался, может  быть,  даже  все
выдал! Клянусь Перуном, певец, я убью тебя и не стану раскаиваться в этом!
     Девушки грустными взглядами провожали героев,  томившихся  на  башне,
встречавших на морском берегу восход и заход солнца.
     - Герой, спаси свою невесту! - шептали они. - Для чего же войско! Для
чего же сила! На Фессалонику!
     - На Фессалонику! - говорили между собой воины, печалившиеся  печалью
Истока; не задумываясь, они бросились бы по первому зову  своего  любимого
командира на сотни вражеских копий.
     На восьмой день пригнали добычу пешего войска. Гонец  передал  Истоку
слова  Виленца  и  Ярожира:  "Мы  не  встречаем  никакого   сопротивления,
византийцев нигде нет. Крепости сдаются без боя, гарнизоны разбегаются".
     - Смилуйтесь, боги! - Истока встревожили эти радостные вести.
     И вдруг до его ушей донесся крик Радо:
     - Парус, парус, парус!
     Исток взлетел  на  башню.  Солнце  озаряло  пенящиеся  валы  багряным
золотом, далеко-далеко, на горизонте, в самом деле виднелся парус - словно
чуть позолоченное белое крыло птицы.
     - Парус! - повторил Исток.
     - Подходит! - воскликнул Радо, сжимая его руку.
     Сердца богатырей затрепетали в этот миг, как у  молоденьких  девушек,
услышавших шаги своих  милых.  Юноши  онемели,  весь  мир  исчез,  исчезло
войско, исчезли ратные дела,  песни  соловья  умолкли,  все  пропало,  все
поглотило одно желание, одна мысль, одна страсть. Их  души  устремились  к
далекому белому парусу, и стоило ему чуть колыхнуться,  накрениться  влево
или  вправо,  как  оба   одновременно   вздрагивали.   Руки   сами   собой
протягивались вдаль, тоскуя и призывая:
     - Придите, голубки, прилетайте, милые!
     Белое крыло  на  пучине  постепенно  росло.  Море,  вспененное  южным
ветром, билось о берег, словно чувствуя, какую безмерную радость несет оно
на своих волнах. Порывы ветра усилились, зашумел  лес,  парус  наполнился,
корабль быстро понесся к берегу.
     Исток пришел в себя и бросился вниз по лестнице, за ним побежал Радо.
     - На форум, на форум! Они подходят, подходят!
     Из уст в уста передавались  его  слова,  лагерь  забурлил.  Застучали
копыта коней, девушки оставили на кострах ягнятину и поспешили  в  гавань,
толпа с криками теснилась на берегу.
     Пылающий золотой шар солнца коснулся морской глади, затрепетали в его
ласковом свете пурпурные  вуали  Ирины  и  Любиницы.  Засверкали  шлемы  и
панцири, конница уже выстраивалась вдоль всего пути от гавани до форума.
     - Зажечь огонь на маяке!
     Этим сигналом Исток давал знать Радовану, что можно безопасно входить
в гавань.
     Солнце, словно вдруг удивившись,  поднялось  над  морем  и  мгновенно
исчезло. Багровое пламя вспыхнуло во мраке на верхушке башни, озарив город
и море.
     На корабле загорелся факел и описал огненную дугу за бортом.  За  ним
второй, третий.
     - Подходят, это Эпафродит, Ирина, о боги!
     Исток обезумел от радости, рука, сжимавшая рукоятку меча, дрожала.
     - Факелы! Костры на берегу!
     Юноши бросились к грудам хвороста и смолистыми факелами подожгли их -
образовалась сверкающая огнями улица.
     Волнение Истока передалось его племени - воины, женщины, дети, -  все
стояли как завороженные. Девушки, одетые в белые одежды, окружили  причал.
И чем темнее становилось, тем все более волшебным светом озаряло их  пламя
- казалось, будто морские вилы вышли из моря и танцуют на берегу.
     Когда свет костров достиг корабля, шум стих, тысячи глаз  устремились
к прекрасному паруснику, гордо и торжественно подходившему к причалу. Тени
людей качались на его мачтах - матросы увязывали и убирали паруса.  Слышны
были удары весел, и тонкий слух уже мог различить струны Радована.
     Тут толпа больше не выдержала, море огласили крики радости.
     Корабль встал почти  возле  самого  берега.  Заскрипел  ворот,  якорь
вонзился в  песок,  прочно  удерживая  судно.  С  палубы  спустили  лодку,
закачалась веревочная лестница, по ней спускались люди.
     И снова наступило безмолвие,  нарушаемое  лишь  прерывистым  дыханием
толпы. Фонарь на носу лодки танцевал на волнах, струны  грянули  свадебную
песнь. Тихими  взмахами  весла  вели  лодку  к  берегу.  Последние  удары,
последние взмахи, и вот она коснулась причала. Выскочив на сушу, проворные
матросы  подтянули  ло