цы земли и моря.
     Задумчиво бродила Феодора по дворцу, присаживалась в  одиночестве  то
тут, то там. Она исходила такой злобой, что золотыми иглами колола  рабов,
когда они не  проявляли  должной  расторопности  и  услужливости.  Как  же
поступить ей, если Исток, подстрекаемый Эпафродитом, решится бежать?  Чтоб
отомстить ему, прежде всего надо затаиться, обмануть. Она сама подготовила
императорский указ, которым отмечала варвара  и  назначала  его  магистром
педитум. Побег Ирины не очень заботил императрицу. Монашек слишком  проста
душой, пока что счастливый случай спас ее от Асбада; но  придет  время,  и
этот сластолюбивый ястреб унесет девушку, выест румянец  набожности  с  ее
щек и выклюет невинные глаза. Гораздо больше тревожил  Феодору  Эпафродит.
Весь  город  знал  его,  он  пользовался  уважением  двора.  Управда   был
благодарен ему - торговец не жалел золота, когда армия собиралась в поход.
Чтоб погубить грека, следовало придумать что-то из ряда вон выходящее.
     Жаждущая развлечений и роскоши женщина отказалась от всякого  веселья
ради своих коварных и вероломных планов.
     Чтоб  разделаться  с  Эпафродитом,  необходимо  было  любым  способом
заручиться поддержкой Управды.
     Время  шло,  императрица,  сидя  в  мягких  подушках,  наблюдала   за
звездами, словно надеясь по ним угадать хитроумное  решение.  Она  позвала
прорицательниц, чтобы те предсказали будущее; ей намекнули  на  прозрачные
капли, бесследно изгоняющие душу из тела. "Что ж, - думала она, - в  самом
крайнем случае можно  подкупить  кого-либо  из  рабов,  чтоб  от  отправил
Эпафродита на тот свет".
     Но и это мысль  не  так  уж  привлекла  Феодору.  Маленьким  кулачком
стучала она по лбу, проклиная разум свой, вдруг оказавшийся бессильным.
     Наконец ее озарило. Случилось это как раз в  тот  день,  когда  Асбад
принес весть, что Исток-Орион бесконечно рад отличию и думать не думает  о
побеге.
     - Я устроил так, - добавил он, - что сегодня ночью Исток будет здесь!
     И Асбад указал пальцем вниз, где в подземельях дворца  были  страшные
казематы для тех, кто потерял милость Императрицы.
     - Сделай осторожно, без шума! Выбери  надежных  людей!  А  когда  все
будет кончено, разошли повсюду гонцов на поимку беглого славина! Ступай!
     Асбада  удивило  непривычно  хорошее  настроение  Феодоры.  Когда  он
склонился, чтоб поцеловать ей туфлю, она не  сдержалась  и  с  нетерпением
повторила:
     - Ну, иди, только сделай все без сучка без задоринки!  Я  отблагодарю
тебя!
     После этого она торопливо вышла из комнаты и направилась к Управде.
     Юстиниан был один. Сидя  не  жестком  сиденье  у  стола,  заваленного
кипами судебных актов, он обдумывал запутанные дела и составлял приговоры.
     Император заметно обрадовался, когда вошла Феодора.  Встал,  поспешил
ей навстречу и крепко обнял. Но вдруг  отступил  на  шаг  и  вопросительно
взглянул на ее усталое лицо.
     - Что произошло  у  моей  единственной,  священной?  Отчего  ее  лицо
печально и цветы жизни покидают его?
     Феодора прижалась к нему, нежно положила руку на его плечо.
     - Если тебе  тяжело,  то  как  может  радоваться  та,  что  постоянно
бодрствует с тобой? С тех пор как я прочла печаль на твоем лице, когда  ты
не смог устлать шелком гинекей твоей верной Феодоры, печаль вонзилась и  в
мою душу, и я не спала, не развлекалась, пока святая мудрость  не  озарила
меня!
     - О добрейшая, о единственная!
     Юстиниан снова крепко обнял и поцеловал ее.
     - Говори, госпожа! Я знаю, сколь прозорлива ты, ибо  тебя  подвигнула
божья мудрость. - Он благоговейно  посмотрел  в  окно  на  церковь  Святой
Софии. - И деспот последует  твоему  совету,  дабы  возрадовалось  небо  и
бозблагодарила земля.
     Феодора опустилась на диван из персидской кожи и продолжала:
     Разве не кажется императору правильным и справедливым, чтобы  шелком,
который господь создал для тех, кого он поставил  своими  наместниками  на
земле, повелителями народов, - торговали и владели ими сами, а не грязное,
подлое племя мошенников-торговцев? Разве это не кажется тебе правильным  и
справедливым?
     - Велика и справедлива твоя мысль, августа! Продолжай!
     Пусть поэтому  начертает  рука  справедливого  государя,  величайшего
почитателя справедливости и законов из всех, кого до  сих  пор  знала  или
узнает земля, вплоть до самого Судного  дня,  пусть  твоя  рука  начертает
закон,  по  которому  шелк  станет  монополией,  исключительной  и  полной
собственностью императора, для которого он и создан!
     - Безгранична милость божья, давшая мне такую  жену!  Все  мои  мысли
угасли перед пустой казной, все источники пересыхают, и скоро стройки  мои
прекратятся. В эту минуту приходишь ты, августа, божий день  привел  тебя;
одно твое слово, одна мысль - и все спасено. Мне  бы  должно  стать  твоим
рабом,  ибо  не  нашел  я  еще  реки  изобилия,   которая   наполнила   бы
государственную казну.
     Изможденный властитель упал на колени перед Феодорой  и,  обнимая  ее
ноги, целовал тончайший виссон на ее теле.
     - Поскольку все торговцы - мошенники и воры, то никто из них  сам  не
продаст и не отдаст шелк государству. Нужно будет их обыскать:  нарушители
священного закона предстанут перед судом, и у них конфискуют их богатство,
как у преступников,  дабы  им  воспользовался  государь,  несущий  счастье
народам.
     -  Безгранична  твоя   мудрость,   -   шептал   Управда,   опьяненный
находчивостью Феодоры.
     - Выполняя твой совет, я утором же издам новый  закон.  А  сегодня  я
устрою пиршество  и  приглашу  в  гости  двор,  чтоб  достойно  прославить
мудрейшую из мудрых на земле!
     Кровь кипела в жилах Феодоры, когда она возвращалась от мужа.
     "Недолго теперь придется владеть тебе роскошными  домами,  Эпафродит.
На твоем шелке будет нежиться Феодора, и драгоценную ткань  будет  топтать
моя нога, а ты отправишься в каземат, на камни, на голую  землю,  чтоб  до
конца своих горько сожалеть о том, что посмеялся над императрицей!"
     А в доме  Эпафродита  три  человеческих  сердца  упивались  счастьем:
Ирина, оправившись от  страха,  вдохновенно  толковала  Истоку  о  Христе,
спасающем праведников и наказующем грешников. Очарованный, сидел возле нее
Исток. Ее речи звучали для него пеньем соловья, в ее  горящем  взгляде  он
видел свою прекрасную родину, куда он мечтал, вернувшись  скоро,  принести
счастье. Отогревалась  и  холодная  душа  торговца  Эпафродита;  он  вдруг
почувствовал всю пустоту  своего  существования,  казавшегося  ему  теперь
скучным и ничтожным. Вечер его жизни был уже на пороге, а он до сих пор не
ведал ласки, ничья  рука  не  прикасалась  с  нежностью  к  его  усталому,
пылающему лбу. Он, Эпафродит, может устлать пол золотом, может погрузиться
с головою в шелк. Но ведь ни золото, ни шелк не греют. Он лишен того,  что
дает человеческой жизни сладость, утешение, цель  в  борьбе,  -  он  лишен
искренне любящего сердца. И Эпафродит решил защитить этих птенцов, дать им
то, чего сам он уже не мог испытать, что для него было потерянным раем.
     Вечером Истоку пришлось проститься; надо было идти проверять караулы.
Он обещал дать знать о себе, когда возвратится  из  казарм  и  покончит  с
делами в Пентапирге, обещал не задерживаться и во дворце,  чтобы  подольше
побыть с Ириной.
     Эпафродит проводил его до ворот.
     - Надень прочный доспех, Исток, припояшь самый острый  меч,  берегись
подозрительных теней, - предупреждал он. - Говорю это потому, что не  верю
твоему золотому орлу.
     Исток последовал его совету. Но уходил он беззаботно. Он был убежден,
что среди солдат не найдется ни одного, кто  поднял  бы  на  него  оружие.
Нападения он не боялся - надеялся на своего скакуна и еще больше  на  свой
меч.
     Когда совсем стемнело, Ирина заснула;  Эпафродит  запретил  шуметь  в
доме, а сам зашагал по перистилю, обдумывая план побега.
     Темная, темная ночь накрыла Константинополь.  Тонкой  нитью  светился
фонтан в перистиле, совсем неприметный  сейчас,  кабы  не  журчание  воды.
Вдруг перед Эпафродитом возникла фигура евнуха Спиридиона.
     Грек испугался и обрадовался одновременно.
     - Веди меня, господин, в свою самую укромную  комнату,  речь  идет  о
жизни, о жизни!
     Они проворно скрылись за толстыми занавесями в тесной комнатке.
     - Говори, Спиридион! С чем пришел?
     - С новостями, Эпафродит! Только помни, сегодня ночью я рискую  своей
головой! И  все-таки  я  пришел,  потому  что  почитаю  тебя  как  второго
императора!
     - Не виляй! Говори прямо!
     - Утром будет объявлен новый закон, двор  уже  знает  о  нем  и  даже
готовится к пиру, потому что его придумала императрица. Великое  пиршество
в ее честь состоится во дворце!
     - А о чем этот новый закон?
     - Шелк становится монополией с завтрашнего дня, господин!  А  у  тебя
есть шелк, я уверен - есть. Теперь ты знаешь все, но моя голова... если  я
потеряю ее...
     Ни один мускул не дрогнул на лице Эпафродита.
     - Спасибо за весть. Пользы мне от нее немного, шелк мой почти целиком
распродан, а корабль с новой партией еще в море. Но я  все  равно  награжу
тебя. Погоди!
     Когда он возвратился, рука евнуха дрогнула под тяжестью  кошелька  со
статерами и номисмами.
     - Твоя весть того не стоит. Но возьми это и  дальнейшем  сообщай  мне
обо всем, что узнаешь об Ирине и об Истоке. За это я благодарю тебя.
     Евнух принялся клясться всеми святыми, что он  готов  обмануть  самое
августу, чтоб только услужить Эпафродиту. Крепко прижав  кошель  к  груди,
он, согнувшись, с опаской  проскользнул  через  перистиль  и  закутался  в
темную,  поношенную  одежду  бедного  раба,  чтоб  не  вызвать  подозрений
роскошным костюмом.
     "Итак, теперь ты целишься в меня, продажная тварь! Монополия на  шелк
означает  смерть  Эпафродита,  у  которого  этого  добра  много.  И   тебе
захотелось понежить свое утомленное развратом  тело  на  тонкой  индийской
ткани. Что ж, сразимся! Я принимаю бой, как ты того хочешь!  Возможно,  ты
одолеешь меня! Но морские волны поглотят шелк прежде, чем хоть один лоскут
попадет в твои руки. Ты не получишь его!"
     Эпафродит расхаживал по мозаичному полу, что-то  бормотал  про  себя,
проклиная Феодору, пока в его голове не созрел  четкий  план,  который  он
собирался осуществить этой же ночью, дабы  царские  соглядатаи  не  смогли
обнаружить у него ни единого лоскутка шелка.
     Раб возвестил, что кто-то снова желает говорить  с  ним.  Недовольным
тоном грек  велел  пригласить  его.  Маленькая  фигурка  в  одежде  рабыни
проскользнула между  белыми  колоннами.  Темнота  не  помешала  Эпафродиту
узнать ее.
     - Чего ты хочешь? - обеспокоенно спросил он.
     - Я Кирила!
     Рабыня встала перед ним на колени и сложила на груди руки.
     - Что случилось? Или уже заговорили об Ирине?
     - До сих пор никто не спрашивал! Но сегодня собирается весь  двор,  и
августа особо пригласила Ирину. Как мне сохранить тайну?
     - Никто не может заставить больную идти на пир!
     - А если императрица пошлет кого-нибудь в комнату? Или придет сама?
     - Запри дверь, сядь возле и говори, что входить никому нельзя.  Ирина
нуждается в покое.
     - Я так и сделаю, господин, но боюсь, они войдут силой.
     - Тогда сразу же беги сюда. А сейчас ступай, и поскорее!
     Когда она ушла, по-прежнему  закутавшись  в  свою  одежду,  Эпафродит
нервно зашагал по перистилю.
     - Началось. Спектакль осложняется. Если мне хоть на  секунду  изменит
разум, мы погибли!
     Он позвал Мельхиора.
     - Иди в ткацкую, останови станки и разбери их. Весь  шелк  несите  на
барку; выбери самых сильных рабов и самых надежных  матросов.  К  полуночи
склады должны быть пусты и барка должна отчалить. На острове  Хиосе  ждите
дальнейших распоряжений; их привезет быстроходный парусник. Возьми с собой
побольше оружия, ты пойдешь на  барке;  отчаливайте  тихо,  без  сигналов.
Ступай!
     Мельхиор остолбенел,  и  Эпафродиту  пришлось  еще  раз  все  сначала
повторить ему.
     Сотни рук мгновенно принялись за дело, тихо, без шума исчезал шелк из
складов, тяжкие свертки утопали в чреве большого корабля.
     Эпафродит пошел проверить выписки из счетов; он вычеркнул весь шелк и
составил купчую на два оставшихся корабля, исключая быстроходный парусник,
на все свое имущество и на  все  то,  что  намеревался  продать.  Цены  он
поставил небольшие; просмотрев еще раз документ, он отложил его в  сторону
и загадочно ухмыльнулся.
     Близилась полночь, Исток ненадолго вернулся домой, чтоб хоть  немного
побыть с Ириной. В полночь он должен был снова идти во дворец.
     Прощаясь, он поцеловал Ирину, она крепко обняла его и зарыдала.
     - Не горюй! Я вернусь, прежде чем займется утро.
     - Я боюсь за тебя, Исток! Страшное предчувствие мучает меня. С  тобой
случится беда! Бежим!
     В этот момент вошел Эпафродит. Он слышал, как она сказала: "Бежим".
     - Пока нельзя, дети мои, нельзя еще бежать. Доверьтесь мне! Даже если
вас упрячут на дно Пропонтиды, Эпафродит спасет вас!
     Исток спешил, вслед ему устремились заплаканные глаза  Ирины,  полные
страха и тоски. Исток  с  мольбой  смотрел  на  Эпафродита,  словно  хотел
сказать: "Защищай, береги и утешай мою голубку!"



                                    25

     Драгоценные  занавеси  бесшумно  и  легко  сомкнулись  над  входом  в
сказочную комнату, где лежала Ирина. Ее тоскливые взгляды были прикованы к
занавесям,  ее  думы  летели  вслед  за  Истоком  в  Большой  дворец.  Она
чувствовала  себя  утомленной;  впечатления  минувшей  ночи  и  дня   были
настолько сильны, настолько  полны  смертельного  ужаса  и  благословенной
радости, страха и упований, что скоро ее утомленная голова  опустилась  на
шелковые подушки. Тяжелые веки сомкнулись, фиолетовый огонек  драгоценного
светильника усыпил девушку, над нею распростерся свод тихой,  ясной  ночи,
рука скользнула вдоль тела.  На  губах  ее  заиграла  улыбка:  ей  снилось
грядущее счастье.
     Тяжело было на душу у Эпафродита. Его маленькие глаза горели, со  лба
ни на секунду не исчезли острые глубокие морщины, сходившиеся  над  седыми
бровями, словно раскрытые крылья сторожевого орла.
     Провожая до ворот Истока, он снова и снова озабоченно твердил:
     - Берегись подозрительных теней! Держи  руку  все  время  на  рукояти
меча. Феодора в союзе с самим  сатаной.  Поверь  мне,  Исток!  Весь  город
толкует об этом!
     Когда раб запер ворота, Эпафродит  удалился  в  дом,  обмотал  голову
теплым шерстяным платком, укутался в  серый  плащ  из  верблюжьей  шерсти,
кликнул шестерых рабов; ровно в полночь он вышел  в  сад  и  направился  к
оливковой роще. Бесшумно, без  плеска  опустились  весла  на  воду,  лодка
молнией скользнула по водной глади.  На  руле  сидел  сам  Эпафродит.  Нос
челна, украшенный Посейдоном с  трезубцем,  смотрел  в  глубь  Пропонтиды,
туда, где огромным черным пятном выделялся парусник.
     - Стоп! - отрывистым шепотом приказал Эпафродит. Шесть весел зарылось
в воду, лодка вздрогнула и почти мгновенно замерла на  месте.  Вскоре  она
стукнулась  о  борт  большого  корабля.  С  ловкостью  опытного   морехода
взобрался старый купец по спущенной к самой  воде  лестнице.  Наверху  его
поджидал Мельхиор. Протянув руку  хозяину,  он  помог  ему  взобраться  на
палубу.
     - Готово?
     - Да, господин!
     - Никаких несчастий?
     - Один из рабов вывихнул ногу!
     - Пустяки. Гребцы на веслах?
     - Ждут сигнала опустить их на воду.
     - Паруса не поднимали?
     - Еще нет, господин!
     - Хорошо. Вот письмо к купцу Тимофею на Хиосе. Продай шелк  по  любой
цене, продай корабль и рабов. Парусника не  ожидай,  как  я  тебе  сказал.
Покончишь с делами, садись на корабль и отправляйся в Афины. Где мой  дом,
ты знаешь. Там жди меня. Береги деньги! Можешь  оставить  восьмерых  самых
крепких и самых надежных рабов, чтоб доставить деньги в Афины. Понял?
     - Да, господин! - преданно подтвердил Мельхиор  и  низко  поклонился.
Одного, правда, он не мог понять: что случилось с Эпафродитом. "Продай  по
любой цене", - сказал он. Чтобы он, Эпафродит,  продавал  по  любой  цене?
Нет, это не умещалось в голове Мельхиора. Если бы он  не  видел  в  глазах
хозяина  холодной,  трезвой  решимости,  если  б  на  лице  его  не   было
спокойствия и уверенности, Мельхиор подумал бы, что тот сошел с ума.
     - Счастливого вам и благополучного пути! Дует мягкий восточный ветер.
Можете сразу ставить паруса! Пусть благословение Христа усмирит бури!
     Эпафродит поднял руку, как бы благословляя корабль и  скрытое  в  его
темном чреве богатство. Лишь на одно мгновенье его будто пронзила  молния,
словно он отрывал от своего сердца самое дорогое в жизни. Но лишь на  одно
мгновенье. Пламя ненависти к Феодоре, пылкое желание победить ее,  вырвать
у нее из рук добычу победили страсть, которую он питал к  каждому  статеру
столь заботливо созданного богатства. Он проворно перелез через борт, тень
скользнула по лестнице, и в один миг  в  морской  ночи  исчезли  очертания
лодки Эпафродита.
     Вскоре до него донесся глухой удар молотка, давшего  сигнал  гребцам:
весла на воду! Темная громада  ожила,  и  корабль  двинулся.  С  берега  в
последний раз проводил его взглядом Эпафродит, в  последний  раз  защемило
сердце  и...  большая  часть  его  богатства  скрылась  в  морской   дали.
Возвратившись домой, он и не  подумал  об  отдыхе.  Он  хорошо  знал,  что
промедление для него смерти подобно. Он  написал  письмо  еврею  Абиатару,
известному молодому купцу, прося его немедленно прийти к нему. Письмо  это
он отправил с Нумидой, послав  одновременно  носилки  с  тяжелыми  темными
занавесками.
     В ожидании Абиатара грек прилег на воздушные шелковые подушки, и  его
тщедушное тело утонуло в мягком ложе. Мерцал  светильник.  Языки  пламени,
рожденные чистейшим маслом, тянулись высоко  вверх  и  перегибались  через
края позолоченных чаш в форме граната. Хмуро и тревожно  глядел  Эпафродит
на потолок.  Сухими  пальцами  он  барабанил  себя  по  лбу,  хладнокровно
вынашивая планы отмщения.  Когда  он  сталкивался  с  запутанным  узлом  и
остроумным решением рассекал его, подобно тому как меч Александра рассекал
узел фригийского царя Гордия, на губах его мелькала довольная улыбка.
     Услышав тихие шаги  и  узнав  Абиатара,  Эпафродит  не  встал,  чтобы
встретить его.
     - Мир тебе, Эпафродит! - приветствовал его удивленный Абиатар.
     - Мир Христов да пребудет и с тобой, Абиатар!
     - Ты призываешь меня в полночь, сам же лежишь, словно всласть поел  и
ждешь друга, чтоб перекинуться в кости!
     Если мы бросим кости, Абиатар, я предсказываю, что в выигрыше  будешь
ты!
     Эпафродит поднялся.
     - Присаживайся и сразу начнем!
     - Клянусь Моисеем, я не понимаю тебя!
     - Скоро поймешь и без Моисея и без талмуда, если только ты не оставил
свой разум у прекрасной Сарры!
     - Ты в хорошем настроении, Эпафродит! Я не обижаюсь!
     - Послушай! Время идет!
     Он повернул песочные часы.
     - Заступает вторая полуночная стража. Я  спешу!  Ты  молод,  Абиатар,
решителен, и я часто удивлялся таланту, с которым  ты  совершаешь  сделки.
Поэтому я уважаю тебя, поэтому-то и призвал тебя. Согласен ли ты купить  у
меня дом, пристань, сад, - короче,  все,  кроме  меня  самого.  Я  слишком
старый товар, и тебе ни к чему!
     Абиатар меньше бы изумился, услышь он, что Феодора уходит спасаться в
пустынь. Желание Эпафродита продать лучший торговый дом в  Константинополе
было непостижимо.
     - Не шути со мной, Эпафродит! Я работал до  полуночи,  устал,  и  мне
жаль ночи и отдыха.
     - Не трать попусту слова! Отвечай!
     - Согласен!
     - Вот купчая с ценами до мельчайших деталей. Прочти и  подпиши,  если
ты согласен. Если нет, скажи сразу, я продам другому!
     Бледное лицо гостя вспыхн