Сердце забилось!
     В глазах его загорелась надежда.
     Юношу вынесли из лагеря, раскинули шатер и положили его  там.  Сварун
призвал волхва - у него была слава ведуна, которому  боги  открывают  свои
тайны.
     Волхв  стащил  с  Истока  доспех,  снял   шлем   и   осторожно   омыв
окровавленное тело, стал искать рану. Приложив ухо к сердцу,  он  довольно
закивал головой.
     - Жив он, Сварун, жив твой Исток!
     Рану волхв найти не смог. "Одурманен? Оглушен?"  -  бормотал  он  про
себя.
     Шлем Хильбудия на голове Истока был измят и разрублен.
     - Оглушен он! По голове его сильно ударили. Проснется Исток. Надейся,
отец, и обещай жертву богам!
     Сварун решил принести в дар  самого  крупного  бычка,  если  сын  его
придет в себя и поправится.
     Волхв велел отцу выйти и оставить его одного с Истоком.
     Сварун,  с  почтением  вняв  его  словам,  пошел  со  своей  мукой  к
старейшине и опустился около них на землю.
     Время тянулось бесконечно.  Старик  рассматривал  звезды,  глядел  на
луну, и ему казалось, что они  прикованы  к  небу.  Ничего  не  двигалось.
Сварун думал, что не выдержит таких сомнений и ожидания, умрет прежде, чем
настанет утро. Когда кто-нибудь подходил  к  огню  и  раздавался  ликующий
возглас, он вздрагивал, поднимал голову  и  озирался.  Он  ждал  волхва  с
радостною вестью. Но того все не было.
     Старейшины укладывались на покой и засыпали. На траве уже растянулась
добрая половина войска, огни затухали. Лишь молодежь шумела, диким песням,
ссорам и перебранкам не было конца.
     Сварун затыкал уши,  сидя  в  мучительном  ожидании.  Он  все  больше
сгибался, словно утес, уходящий в землю.
     Звезды побледнели, стали гаснуть и исчезать  с  посеревшего  неба.  И
тогда плеча Сваруна мягко коснулась чья-то рука.
     Старец затрепетал.
     Волхв призывал его, лицо волхва озаряла радость.
     - Сварун, славный старейшина, твой  род  не  исчезнет.  Слава  богам,
Исток пьет воду!
     Старец быстро встал и бросился в шатер.  Исток  радостно  смотрел  на
него, на губах юноши играла улыбка. Отец опустился на колени и зарыдал:
     - Исток, Исток, сын мой...
     Когда  выплыло  солнце,  изнемогла  и  молодежь.  Самые   неугомонные
повалились на землю. Солнечные лучи  никого  не  разбудили,  равнина  была
покрыта спящими телами, словно  мертвецы  лежали  на  ней.  Только  Сварун
расхаживал перед шатром Истока, благодарно  протягивая  руки  к  солнцу  и
шепча молитвы.
     Около полудня зашевелились, загомонили люди, утомленное войско  вновь
ожило. А с севера к Дунаю потянулась длинная вереница  нагруженных  коней,
заблеяли стада овец. Это из града подвозили еду и питье.
     Многие отроки пошли встречать своих, вскоре  они  пригнали  в  лагерь
коней и скот.  Приехали  и  девушки,  между  ними  на  разукрашенном  коне
восседал Радован с лютней. Он пел новую победную песнь  и  так  ударил  по
струнам, что они гудели.
     Разгрузили жито и мед, расхватали овец и принялись их резать. Равнина
из ложа превратилась  в  огромный  пиршественный  стол.  Отовсюду  неслись
крики, смех, люди пели и плясали.
     Радован устроился среди девушек и окруживших его молодых  воинов.  Он
сидел на старом  пне,  играл,  сколько  выдерживали  пальцы  и  струны,  и
рассказывал веселые побасенки о своих странствиях. Молодежь хохотала  так,
что дубрава дрожала от неистового веселья.
     - Эй, Радован, а ты чего спрятался? Почему не пошел с нами и не  пел,
когда мы били византийцев? - поддел певца молодой воин.
     - Благодари свою матушку, что ты лет на десять раньше не родился.  Не
то я двинул бы тебя по черепу лютней, своей  драгоценной  лютней,  за  эту
болтовню так, что у тебя бы язык к небу присох. Но ты молод и дерзок,  как
жеребенок, и Радован прощает тебя!
     - Препоясался бы ты мечом, спрятал лютню в шатер к девушкам  и  пошел
бы с нами!
     - Я не пошел с вами. Это верно. Но  верно  и  то,  что  вой,  который
поднимаете вы, молодые волки, способен навсегда оглушить меня. А кто потом
будет настраивать струны? Уж не ты ли? Ведь для твоих ослиных ушей  ивовая
ветка и то слишком тонка. Кто бы  кормил  Радована,  коли  он  не  мог  бы
бродить с лютней по свету? Уж не ты ли? Да ведь у тебя  не  найдется  даже
козьего молока, чтобы напоить голодного пса. Молчи уж, паршивец!
     Все засмеялись, а Радован гордо заиграл, затянув  веселую  песнь.  Но
парней забавляла злоба Радована.
     - А что ты делал в граде, пока мы сражались за свободу?
     - За девушками бегал!
     Девицы зафыркали.
     - Смотри, Радован, несдобровать тебе!
     - Коли ваши девушки могут польститься на меня,  старика,  мне  они  и
даром не нужны!
     - Так ведь ты  недавно  врал,  будто  сама  царица  любовалась  твоей
красотой!
     - Императрица Феодора - мудрая женщина, глупцы!  А  было  это  тогда,
когда лоб мой еще не покрывался морщинами  и  не  было  гусиных  перьев  в
бороде!
     - Если бы Хильбудий напал на град, ты, Радован, убежал бы в лес,  как
барсук в свою нору! Жалко, что он погиб и избавил тебя от такой забавы!
     - Убежал? Когда это я убегал? А ну,  девушки,  скажите,  разве  я  не
сидел день и ночь на валах и не  сторожил  град,  словно  рысь  в  буковом
дупле?
     - Притаился на валах и дрожал.
     - Конечно, дрожал! Не терпелось хоть раз показать миру,  каков  герой
Радован, когда приходит беда...
     Загудела лютня, девушки взялись за руки, и хоровод закружился  вокруг
веселого певца.
     Отдохнув, Радован отобрал несколько отроков и пошел с ними в лагерь.
     - Найдем, наверняка найдем, знаю я византийцев! Они  шагу  не  ступят
без этого  божественного  напитка.  О  меде,  конечно,  ничего  худого  не
скажешь, пиво тоже - добрый напиток, но вино...
     Радован жадно облизнулся.
     Скитаясь по свету, он много раз играл  византийским  воинам,  которые
даже в походах не таили своего пристрастия  ко  всякого  рода  зрелищам  и
цирку.  Любой  бродячий  плясун,  придурковатый  певец,  болтливый  актер,
распутная танцовщица - все были тут желанными  гостями,  всех  их  ласково
привечали, всем щедро  платили.  Радован  знал  об  этом  и  потому  любил
заходить в пограничные лагеря, где  всегда  уютно  устраивался.  Ему  было
хорошо известно, что во всех лагерях имелись обильные запасы вина.
     Вот и сейчас он пошел на поиски зарытых в землю сосудов.  Лагерь  был
разгромлен и разбит. Торчали лишь  отдельные  колья,  и  между  ними  были
рассыпаны, втоптаны в грязь пшеница и ячмень.
     - Тут! Коли здесь житница, - вино где-нибудь неподалеку!
     Они принялись тщательно искать, отваливая колоды и  оттаскивая  прочь
трупы, так и оставшиеся непогребенными.
     Старик осторожно  постукивал  ногой  по  земле.  Вдруг  по  звуку  он
определил, что под ним пустота.
     - Стоп, юность глупая, есть,  есть!  Погреб  тут!  Моя  пятка  больше
стоит, чем ваши носы!
     Отроки отвалили несколько бревен, оттащили перевернутую двуколку -  в
земле  показалась  дощатая  дверца.  Нагнувшись,  они  ухватились  за  нее
сильными руками, запоры лопнули, открыв вход в подземелье с  узкой  крутой
лесенкой.
     Радован первым кинулся вниз.  С  ликующим  криком  он  поднял  первый
попавшийся глиняный кувшин и прильнул к нему с такой жадностью,  что  вино
громко заклокотало в его  горле.  Запасы  были  обильными.  Высокие  узкие
кувшины с большими ручками из красноватой глины выстроились вдоль стены. С
потолка свисали мехи, также наполненные вином.
     Славины стали выносить вино из  погреба.  Всем  хватило  по  кувшину.
Радован тянул из большого меха - он прогрыз его, чтобы снять пробу,  и  не
мог оторваться. Вино было отменное!
     Скоро все прослышали о погребе и сломя  голову  бросились  в  лагерь.
Люди толкались у входа, пили прямо из кувшинов, тащили их  к  кострам,  на
которых жарились бараны.
     Лагерь захлестнули пьяные крики и песни, кто  плясал,  кто  бранился,
кто  дрался.  Лишь  поздней  ночью,  уставшие  и  хмельные,  люди  заснули
мертвецким сном.  Радован  задремал  было  с  лютней  на  коленях,  потом,
покачнувшись, растянулся на земле, сунув под голову  лютню  с  оборванными
струнами.
     В то время как юное войско безумствовало в пьяном угаре, Исток  лежал
у шатра. Любиница поставила возле него рог с лучшим медом  и  села  у  ног
брата, не сводя с него глаз.
     - Исток, это Перун отнял тебя у Мораны. Когда ты  пришел  в  себя,  я
принесла ему в жертву самого жирного ягненка. Милостив Перун!
     Брат с благодарностью посмотрел  на  сестру.  На  лице  его  боролись
сомнения и вера. Он приподнялся на локте.
     - Не нежно, брат, тебе надо лежать. Так велел волхв.
     - На бойся, Любица! Мне совсем почти не больно.
     Он ощупал свою голову.
     - Расскажи, Исток,  как  ты  сражался.  Тебя  вытащили  из-под  груды
мертвых и ты жив! Велик Перун!
     - Мрак в моей памяти. Помню только,  что  я  первым  ворвался  сквозь
ворота в лагерь. За мной, как овцы, кинулись наши отроки.
     - И все погибли!
     - Все погибли? О Морана!
     - Над тобой она смилостивилась, возблагодарим ее!
     - Ты, Любиница, не знаешь,  как  дерутся  византийцы!  Они  поставили
передо мной стену из щитов, и мечи из-за нее сверкали, как молнии.  Я  бил
по шлемам, но они были, как наковальни. Мой меч треснул и раскололся.  Вот
тогда-то меня и задело по голове, все перед глазами завертелось, я упал, и
меня прикрыли собой товарищи.
     - Но ощупай свою голову, там нет раны! О велик Перун!
     - Милая, не будь на мне шлема, меня не спасли бы и боги!
     - Шлема?
     - Шлема Хильбудия, он в шатре. Принеси его.
     Исток взял в руки рассеченный шлем и долго рассматривал его.
     - Как он красив, сколько на нем драгоценных камней.
     - Он спас меня от смерти, Любиница!
     Ножом Исток извлек из креста жемчуг.
     - Половину тебе, сестра, половину мне, нанижи его на золотые обручи и
носи в височных гривнах.
     - В память о твоей победе!
     - А я в память о товарищах!
     Он высыпал камни в маленький, окованный серебром рог,  который  носил
на поясе, - талисман знаменитой знахарки.
     Вечер опускался на землю. В воздухе клубился туман. Лагерь утих.
     Только Исток бодрствовал в своем шатре и раздумывал,  подперев  рукой
еще болевшую голову.
     "Мы победили. Это верно. Но ведь на самом-то деле победила  отцовская
мудрость. Лукавство победило, а не мы. И все-таки с тремя я бы справился в
бою, каждый славин и ант может уложить трех или  четырех  византийцев!  Но
оружие у нас топорное, сражаться мы толком не  умеем!  А  одной  силой  не
возьмешь".
     Он  вспомнил,  как  когда-то   маленькое   племя   славинов   продало
византийцам свой град, отдало в рабство своих дочерей, отдало много  скота
и овец, чтобы выкупить себя. И  когда  пришли  византийские  воины,  чтобы
получить купленное, женщины плевали в лицо своим мужьям и кричали: "И этих
лукавцев вы испугались? Вы, воины? Позор!"
     Исток думал  о  том,  каким  замечательным  войском  могли  бы  стать
объединенные племена, умей они  хорошо  сражаться.  Они  подступили  бы  к
воротам  самого  Константинополя.  Насколько  малочисленнее  было   войско
Хильбудия! Славины напали на  византийцев  из  засады,  заняли  лагерь,  и
все-таки убитых у них больше, чем у византийцев. А стоит  нагрянуть  ночью
сотне всадников во главе с таким вот Хильбудием, и  они  разобьют  большое
войско славинов в пух и прах. Орда завыла бы,  и  не  помогли  бы  никакие
приказы; горстка людей одолела бы тысячи.
     Исток был опечален. Впервые участвовал он в битве, но уже понял,  что
дикая, необузданная сила - еще не все. Он знал,  что  скоро  ему  придется
занять место  Сваруна,  что  через  несколько  лет  он,  возможно,  станет
старейшиной, поведет за собой войско...
     Тяжелая голова скользнула с руки на ложе; черные мысли о грядущем  не
давали душе покоя.



                                    8

     На другое  утро  Сварун  созвал  всех  вождей,  старейшин  и  опытных
ратников на военный совет,  чтобы  установить  мир  и  порядок  в  войске.
Собрались седовласые мужи, и сказал Сварун:
     - Мужи, старейшины, славные ратники, сражение закончилось, однако  не
совсем. Великий Перун принял нашу жертву под липой и сказал  свое  громкое
слово. Враг разбит, нам светит солнце свободы, вольно пасутся наши  стада.
Славины и анты снова стали тем, чем были когда-то и чем  должны  пребывать
во веки веков. Хвала Перуну, и под липой  мы  принесли  ему  новую  жертву
благодарности!
     Но говорю вам, сражение не совсем  закончено.  Возможно  ли  оставить
плуг посреди нивы и в ясную погоду удалиться  домой?  Мы  глубоко  вонзили
плуг, пошла широкая борозда, - значит,  вперед,  братья!  Вернем  хотя  бы
крохи того хлеба, который три года забирал у нас Хильбудий. До морозов еще
далеко, ударим же по вражеской земле, возвратим отнятое  у  нас.  Овцу  за
овцу, корову за корову, а христиан и христианок пригоним домой, чтобы  они
пасли скот, сеяли и жали вместо наших погибших сынов. Таковы  думы  вашего
старейшины, которого вы сами  избрали,  дабы  в  преклонные  годы  он  шел
впереди и вел вас в сражения. Старейшины, мужи, молвите мудрое слово!
     Поднялся старейшина Велегост, богатый и уважаемый славин.
     - Много своих людей потерял я в этом бою, два сына  моих  полегли  на
поле брани. Но я говорю: жив я, есть у меня еще два сына, и пусть  все  мы
падем, если нужно, но прежде отмстим и получим долг сполна.  Мудр  Сварун,
его слово - воля богов.
     - Отомстим! - подхватили славины.
     Старейшины антов молчали. Зорко поглядел  на  них  Сварун.  Забота  и
страх отразились на его лице.
     - Братья наши, анты, вы живете дальше  нас  и  не  так  страдаете  от
византийцев,  как  мы.  Но  если  вы  хотите  пребывать  в   безопасности,
воздвигните впереди себя стену! Эта стена мы, ваши братья! Пусть же и ваши
камни будут в этой общей стене, ваши могучие камни, и вы сможете  спокойно
спать со своими семьями и вольно пасти свои стада!
     Встал старейшина антов Волк.
     - Братья славины, зима стоит у дверей и стучит в них.  Она  застигнет
нас в горах и возьмет в капкан. Не станем искушать богов! Они  много  дали
нам на сей раз! Возвратимся мирно по домам! А  весной  соберемся  вновь  и
пойдем через Дунай!
     Анты громогласно одобрили слова своего старейшины. Славины  хмурились
и ворчали.
     Стремясь добрым словом унять распрю, поднялся Сварун.
     Ты мудро сказал, старейшина Волк. Но, говорю я, не так уж  мудр  тот,
кто заколов и изжарив ягненка, оставляет его и уходит с пустым желудком!
     - Мы не уйдем, мы хотим досыта наесться, - зашумели славины.
     - Не вы одни! Надо быть справедливыми. Анты были верными  соратниками
и издалека пришли нам на помощь. Разве напрасно  трещали  копья,  напрасно
ломались мечи, напрасно летели головы?  Нет.  Награда  принадлежит  им  по
праву. Мы не можем дать ее  сейчас,  но  там,  куда  мы  идем,  они  будут
вознаграждены с лихвой.
     Встал ант Виленец, богатый и хвастливый человек.
     - Волк верно сказал. Не надо  награды.  В  погоне  за  нею  мы  можем
попасть в лапы зимы,  и  тогда  горькая  расплата  ждет  нас.  Поэтому  мы
возвращаемся.  Дом  наш  далек.  Мы  поступим  мудро,   если   не   станем
уподобляться тому алчному мужу, что умер от обжорства.
     Зашумели анты, единодушно требуя возвращения домой.
     Горько было Сваруну. Опечалила его междоусобица. На границе совсем не
осталось вражеских гарнизонов, можно беспрепятственно проникнуть за  Дунай
и взять богатую добычу, но вот анты не хотят. Старый вождь решил  еще  раз
убедить их.
     - Похвально, что вы стремитесь  домой.  Мы  проводим  вас  с  большим
почетом. Но спросите своих воинов, может, не откажутся они всего  лишь  за
один месяц получить больше, чем  дают  им  стада  за  целый  год?  Давайте
спросим воинов!
     Слово взял Волк.
     - Быть по сему. Отложим совет до завтра!
     Старейшины разошлись: славины - вправо, анты - влево.
     - Сварун хочет, чтобы всем заправляли славины, - негодовали анты.
     - Не бывать тому!
     - Как он смеет приказывать свободным мужам!
     - Мы ему не слуги!
     - Надо сказать воинам!
     - Никто не пойдет с ним, напрасно старается!
     Славины бранили антов:
     - Баламуты!
     - Им бы только свару заварить.
     - Пусть их ведут в Византию крутить царские мельницы!
     - К бабам пусть идут, те им спины погреют, коли они так зимы боятся.
     - Далась им зима! Волк он и есть волк!
     Опечаленный Сварун остался один. К нему подошел Исток.
     - Печально твое лицо, отец, - сказал он.  -  Что  решено  на  совете,
почему грустишь?
     - Исток, сын мой, запомни: не видать счастья славинам, пока не  будет
у них согласия. Облака затянут солнце их свободы, и такие густые,  что  не
пробиться сквозь них лучу радости.
     - Когда я буду старейшиной, отец, я постараюсь научить их воевать. Мы
должны учиться у врага, иначе нас будут бить.
     - Я скоро умру, Исток; дыхание Мораны уже близко. И умру без надежды.
Только бы уйти мне свободным к праотцам!
     Голова старика поникла. Исток не посмел нарушить его великую печаль.
     В тот день среди воинов было много споров и толков.  Обсуждали  слова
старейшин, одних хвалили, других ругали.  Анты  склонялись  к  возвращению
домой, славины высказывались за поход на юг.
     Внезапно распри утихли. На востоке у Дуная показались всадники. Воины
схватились за оружие. Девушек и раненых быстро переправили через мост,  на
случай битвы. Исток, забыв о боли, собрал лучших стрелков и  расставил  их
таким образом, чтобы они осыпали стрелами фланги конницы.
     Но чем ближе подъезжали всадники, тем яснее становилось, что  это  не
византийцы. Не сверкали их доспехи, да и скакали они беспорядочной толпой.
     - Гунны! Гунны! - пронесся над лагерем громкий клич.
     Опустив оружие, все с любопытством ждали их приближения.
     Впереди мчался вождь гуннов Тунюш. Под ним был худой и стройный  конь
- тонконогий, с гибкими и крепкими, словно воловьи жилы,  мускулами.  Гунн
полагал, что приехал в византийский лагерь, поэтому очень удивился, увидев
войско славинов.
     В мгновенье ока Тунюш понял, что произошло. С притворной  любезностью
он спросил, где старейшина Сварун. Подъехав к  самому  шатру,  он  с  коня
приветствовал старейшину.
     Тунюш был коренастый угловатый человек с бычьей шеей. Крупная  голова
его глубоко ушла в плечи, нос был  сплющен,  на  подбородке  росли  редкие
волосы, маленькие и живые глазки все время бегали, сверкая  двумя  черными
искорками подо лбом. На голове его была остроконечная шапка,  на  груди  -
тонкий пластинчатый доспех,  поверх  которого  развевался  багряный  плащ.
Худые бедра прикрывали косматые козловые штаны.
     - Ты самый великий герой, Сварун, ибо  ты  победил  Хильбудия.  Самый
великий в мире, так говорит тебе Тунюш, потомок Эрнака, сына Аттилы.
     - Куда путь держишь? Сходи с коня, подсаживайся к нам и ешь!
     Тунюш спешился.
     - В Константинополь, хочу обмануть царя и получить денег, - сказал он
и захохотал.
     Управда - могучий государь, разве ты не боишься его?
     - Могучий? Ты могуч и я могуч, потому что нам знаком меч и  шестопер.
А он сидит на золотом троне, крутит исписанные ослиные кожи и  холит  свою
красотку, такую блудницу, что Тунюш ее к хвосту своего  коня  не  привязал
бы. Стоит только Управде услышать: "О царь,  варвары  подходят!",  как  он
сразу отворяет сундук, насыпает золота и молит: "Успокой их, Тунюш, дай им
денег, вот бери золото и серебро!"
     - Не верю! Управде служил Хильбудий! Это демон! У кого  такие  воины,
тот может спокойно сидеть на золотом троне!
     - Хильбудий был один! Теперь путь в страну свободен. Можешь  идти  до
самой столицы, коли есть охота!
     - Эх, я-то пошел бы, да вот анты, анты...
     Глаза Тунюша вспыхнули.
     - Позволь моим людям переночевать в лагере. З