лыл
через Дунай к Туррису.
     Они могли в тот  же  вечер  добраться  до  полуразрушенной  крепости,
однако Исток решил иначе. Воины  были  измучены,  кони  устали.  Если  они
придут к ночи, анты могут напасть и разбить их.  Он  догадывался,  что  за
поросшими лесом горами, которые тянулись вдоль реки к  Алуту,  стояло  все
войско антов. Иначе они не дерзнули  бы  подойти  вплотную  к  славинскому
граду.
     Поэтому он решил разбить лагерь в чаще на южном склоне  гор  и  ждать
наступления ночи. Пятерых самых искусных лазутчиков он  отправил  ночью  в
Туррис, чтобы они разузнали о силах антов.
     Тьма накрыла землю; луны не было, низкие яркие звезды  усыпали  небо.
Исток лег на мох, подложив под голову щит; на груди его, прикрытой сталью,
лежал могучий меч. Ни одна ночь, с  тех  пор  как  он  плыл  с  Ириной  по
Пропонтиде от виллы Эпафродита, не казалась ему столь прекрасной,  никогда
звезды не спускались так низко, никогда его собственная грудь не  казалась
ему столь тесной, как в этот вечер. Пламя разлилось в жилах. Сердце билось
под броней о письмо Эпафродита, словно тихо шептало:
     "Приди, герой, приди за своей голубкой! Она уже  расправляет  крылья,
ее голубые глаза устремлены на  север.  Она  хочет  лететь  к  тебе,  чтоб
прилечь у тебя на груди, где она отдохнет и где сбудется ее мечта, которую
она видит во сне и наяву каждую  ночь,  каждый  день,  каждое  мгновение".
Рядом с этим письмом лежала грамота  дворцовой  канцелярии.  Она  казалась
обнаженным мечом. Взмах, и покатится голова черного дракона - междоусобицы
и братоубийственного раздора, славины и анты обнимут друг друга, ненависть
обернется любовью, которая вспыхнет грозным пламенем. Затрепещет в  страхе
Константинополь, с его орлами схватятся славинские соколы.
     Волна счастья залила сердце героя, он приподнялся, облокотился на щит
и принялся снова и снова созерцать золотые звезды  над  головой,  сулившие
радость и надежду.
     - Боги, смилуйтесь над народом, приносящим вам жертвы! -  Невольно  с
губ его сорвались слова молитвы, и он испугался своего голоса.  Кто-то  из
спящих воинов шевельнулся. Загремел меч.
     Исток снова опустился на щит.
     Вспомнилась ночь, когда он, тогда еще неискушенный юноша,  точно  так
же лежал на склонах этих холмов и поджидал Хильбудия. Многое  переменилось
с тех пор, и та ночь показалась ему такой далекой, что почти  стерлась  из
памяти. Многое изменилось:  он  сам,  его  рука,  его  думы,  лишь  сердце
осталось неизменным; в нем по-прежнему жило стремление к свободе, любовь к
своему народу и где-то глубоко - трезвые сомнения.
     Еще юношей он думал: вурдалак, Морана, бесы - верно ли, что они могут
навредить ему? Почему же их не боится Хильбудий? А ныне сомнение  высунуло
свое ядовитое жало: боги смилуйтесь!  Правда  ли  это?  В  самом  ли  деле
побеждает Перун?  Ведет  ли  его  Святовит?  И  правда  ли,  что  меч  его
направляет Морана?
     Непонятный страх сжал его сердце. Он испугался своих мыслей. В кустах
зашелестели листья.
     "А если это Шетек?"
     И  тихая,  полная  боязни  вера  отцова  заставила  спрятаться   жало
сомнения. По небу проплыло пылающее облако. У Истока помутилось в  глазах.
"А если это Перун с острыми стрелами в разящей деснице?"
     Исток снова встал, взял меч и пообещал принести обильные дары  Перуну
и Святовиту.
     Но едва он закрыл  глаза,  к  нему  беззвучно  приблизилась  Ирина  с
Евангелием в руках.  Книга  излучала  пламя  любви,  озаряя  лицо  любимой
глубокой верой, она улыбалась его сомнениям. Тихо шевелились  губы  Ирины,
как некогда в лодке. Ему почудилось, будто они вспыхнули от  его  поцелуя.
Издали, с самого неба, несся ее голос  и  постучался  в  его  сердце,  как
бывало прежде:
     - Веруй, Исток, веруй в истину, и любовь наполнит сердце твое!
     Он открыл глаза, руки потянулись к Ирине, чтоб прижать  ее  к  груди,
как тогда под маслинами в саду  Эпафродита.  Но  встретили  лишь  холодные
ножны - Ирина исчезла, вокруг, погруженные в глубокий сон, храпели воины.
     Измученный думами, Исток поднялся на ноги. Провел  ладонью  по  лицу.
Сон покинул его вежды. Медленно пошел юноша по лесу,  чтоб  успокоиться  и
прийти в себя.
     И вдруг услышал говор, смех, треск сухих веток.
     "Анты!"
     Он обнажил меч и замер  на  месте.  Возможность  броситься  в  бой  и
разогнать горькие мысли обрадовала его. По шуму он  рассудил,  что  народу
немного, и решил, что справится один.  Голоса  приближались,  радостные  и
беззаботные. Исток прислушался и вскоре снова  сложил  меч  в  ножны.  Это
возвращались лазутчики.
     - Ну что? - спросил он у первого из них.
     - Опасности нет! У пяти костров лишь несколько  старейшин  с  горстью
воинов.
     - А послы из Константинополя? Они уже уехали? Есть ли у них охрани?
     - Виленец угощает их и хвастается. Мы еле насчитали десять доспехов.
     - Хорошо. Ложитесь и отдыхайте. На заре выступаем!
     Разведчики присоединились к  спавшим.  Исток  сел  на  ствол  гнилого
дерева, оперся на меч и задремал.
     Прежде чем солнце зарумянило редкие пожелтевшие  листья  на  вершинах
гор, славины двинулись к Туррису.
     Пере  наполовину  разрушенными  стенами   сверкнули   шлемы,   стража
затрубила тревогу. Анты, испуганные и растерянные,  пробуждались  от  сна.
Часовой сразу узнал Истока и в страхе прокричал его имя.
     Дрожь охватила антов, императорские послы побледнели:
     Помилуй нас, господи, помилуй!
     Распахивая  копьями,  все  кинулись   к   стенам,   несколько   стрел
просвистело над славинами, - так анты "приветствовали" братьев.
     Исток велел своему отряду  остановиться;  вызвав  двух  самых  старых
воинов, он махнул рукой в сторону стен.
     - Мир, мир братьям! - и вместе с ними  поскакал  к  разбитым  воротам
крепости.
     Анты  с  недоумением  и  неприязнью  глядели  на   гордого   славина,
восседавшего в седле, как король, подъезжающий к своим рабам.
     Увидев Виленца, Исток спешился и подошел к нему.
     - Доброе утро и тысячу счастливых дней  пусть  принесут  тебе  парки,
светлейший старейшина Виленец, хранитель братского племени антов.
     - И тебе того же, могучий сын славного Сваруна!
     Виленец говорил глухим голосом, полным желчи  и  недружелюбия.  Слова
срывались с его губ, словно удары.
     - Не обессудь, - продолжал Исток, что я разбудил тебя.  Утомлен  твой
взор, видно, допоздна ты угощал своих врагов.
     Византийские воины закусили губы под холодным взглядом Истока.
     - Они друзья нашего племени! - сказал Виленец. - Не насмехайся,  если
хочешь, чтоб тебя пощадили боги! Говори, в чем дело! Твой отряд  стоит  за
стенами. Если ты убьешь нас, боги отомстят тебе!
     - Мой меч не запятнан кровью братьев и никогда не будет  запятнан.  С
него хватает вражьей крови!
     - Если ты посол, почему ты столь дерзок? - осмелился спросить один из
ромеев, делая шаг к Истоку.
     -  Прочь!  -  загремел  соавин.  -  Как  смеешь  ты,  слуга  Управды,
разговаривать  так  со  мной,  магистром  педитум,  назначенным  священной
императрицей Феодорой!
     При звуке этого имени византийцы привычно склонились до самой земли.
     - Да, я тоже посол и горжусь тем, что одолел змея  вашего  лукавства.
Мир я несу братьям, гибель вам, недруги!
     - Змея нашего лукавства? - быстро переспросил византиец.
     - Да, ядовитого змея, отравившего сердца братьев! Знаком ли  вам  он,
императорские мошенники?
     На мгновенье  воцарилось  молчание.  Ярожир  и  воин,  сопровождавший
Истока,  стиснули  рукояти  мечей.  Ибо  анты  и  византийцы  обменивались
взглядами, в которых ясно читалось:
     "Смерть ему!"
     - Что ж вы молчите? Ага,  ваши  взгляды  умоляют  старейшину  Виленца
омочить железо в моей крови и ею скрепить союз с вами! Но  грудь  магистра
педитума, любимца императрицы Феодоры, хорошо защищена,  дабы  у  него  не
похитили сердце. Ведь  эта  игрушка  нужна  вашей  священной  императрице,
бывшей блуднице александрийской! И  сам  сатана  христианский,  оседлавший
вашего  Управду,  заплачет,  узнав,  что  над  Тунюшом  и  его  товарищами
возвышается курган, который насыпал Исток.
     Лица византийцев исказились от гнева при этих  страшных  оскорблениях
святого двора. Анты загремели мечами, но, услышав о смерти  Тунюша,  снова
застыли в неподвижности. Не будь за спиной Истока страшного Ярожира,  вряд
ли они совладели бы с собой и пощадили дерзкого славина. И Сварунич  знал,
что за спиной его - надежный меч, а  у  стен  крепости  -  сильный  отряд.
Поэтому он не дрогнул, не растерялся, когда загремели мечи антов. Спокойно
полез он за пазуху и вытащил грамоту Юстиниана.
     - Старейшина Виленец, печаль охватила вас,  когда  вы  услыхали,  что
лежит в могиле пес Тунюш, ненасытный губитель нашей и  вашей  свободы.  Но
печаль растворится в радости, когда ты узнаешь, о чем говорит эта грамота,
лежавшая на подлом сердце предателя-гунна!  Найдется  у  тебя  переводчик,
почитаемый жрец? Пусть он прочитает ее!
     Кривой на один глаз горбатый волхв взял  свисток  и  стал  переводить
его.
     Византийцы побледнели, анты разинули  от  изумления  рты,  с  лиц  их
исчезла угроза.
     - Это обман! - воскликнул один из посланцев Юстиниана,  когда  письмо
было прочитано.
     - Нет, это не обман, старейшина Виленец! Это  дело  богов!  -  сказал
волхв, протянув грамоту старейшине и указывая  длинным  черным  ногтем  на
печать Управды.
     Анты  гневно  загудели.   Теперь   неприязненные   взгляды   пронзили
византийцев.
     "Сердца раскрываются!" - подумал Исток и снова заговорил:
     - Братья! Кто завязал глаза вашей мудрости, заставив  вас  принять  в
дар земли по ту сторону Дуная? Разве они не  были  вашими  и  нашими?  Кто
испокон веку дергал там  лен,  пас  стада?  Племя  славинов  и  антов  или
ненасытный волк византийский? Ведь  этот  волк  похитил  у  нас  барана  и
предлагает его вам в дар! И еще требует за него плату - чтоб вы  сражались
с братьями, чтоб вас убивали вархуны, чтоб вы своей грудью защищали мягкую
постель, на  которой  нежится  ваш  враг?  Вы  слышали  отравленные  слова
Управды, вы убедились в предательстве,  которое  таилось  в  груди  самого
подлого обманщика - Тунюша, пока он не  набил  свой  рот  землею.  Братья,
заклинаю вас нашими богами,  не  надо  ссориться!  Давайте  объединимся  и
отомстим за наших отцов и братьев! За Дунай! Хлеба созрели! Давайте сожнем
их! Смерть Византии!
     - Смерть! - прорычал Ярожир.
     - Смерть! - подхватили анты.
     - Смерть! - захрипел  высохший,  горбатый  волхв  и,  порвав  свиток,
бросил обрывки на жаровню. Вопль разнесся по Туррису и долетел до  конницы
Истока.
     - Смерть! - крикнули воины  и  хлестнули  коней.  Загудела  земля,  в
ворота грянули славины. Решив, что смерть угрожает Истоку,  они  бросились
ему  на  помощь.  Но,  ворвавшись  в  крепость,  опустили  мечи,  -  анты,
приветствуя их, протягивали им чаши с медом.
     Славины приняли мед, запылали костры, волхв зажег тыкву с  маслом  во
славу богов, братья обнимались и клялись жить в согласии.
     Византийцы поняли, что их планы лопнули,  что  веревка,  которой  они
хотели  связать  варваров,  разрублена,  и  сделали  попытку  улизнуть  из
крепости.
     Однако  славины  и  анты  окружили  их  плотным  кольцом.  Византийцы
ссылались  на  неприкосновенность  послов,  угрожали  Управдой   и   новым
Хильбудием, сулили привести могучие легионы, которые сумеют  отомстить  за
оскорбление. Но бурно радовавшиеся славины и анты не обращали на их угрозы
внимания. Ответом был всеобщий хохот. Люди подбирали с земли комья  навоза
и швыряли их в лицо византийцам, издевались над Управдой и плевали на  его
воинов. В воздухе замелькали камни. Ромеи пришли в ярость.  Обнажив  мечи,
они бросились на толпу, надеясь оружием  проложить  себе  путь  к  выходу.
Обливаясь кровью, повалились на землю  первые  жертвы;  у  антов  не  было
шлемов, и они не несли доспехов, поэтому  они  побаивались  тяжелых  мечей
византийской конницы. На помощь  поспешил  Ярожир.  Он  заложил  ворота  и
вместе со своими воинами вступил в бой, сзади нападали  с  топорами  анты.
Если бы не вмешался Исток, византийцев перебили бы  всех  до  единого.  Он
спас двух посланцев, сказав им:
     - Идите к Управде и скажите ему, что скоро мы придем в  гости.  Пусть
готовит угощение, потому что дорога дальняя, а мы будем голодные!
     Под всеобщий хохот  униженные  завоеватели  выбрались  из  Турриса  и
помчались на юг.
     Сразу же после этого вождя и старейшины антов и славинов собрались на
совет и решили сообща ударить на Византию. Избранным мужам  было  поручено
спешно обойти племена и призвать людей к отмщению.
     Потом начался пир;  пировали  весь  день:  лили  в  огонь  мед,  чтоб
умилостивить Морану,  клялись  Перуном  люто  отомстить  Византии,  давали
клятвы горным и водным вилам, что никогда больше  не  будет  распри  между
братьями и они не сменят  боевой  топор  на  плуг  до  тех  пор,  пока  не
освободят исконные земли предков - вплоть до самого  Гема.  В  промежутках
между клятвами и посулами одноглазый волхв  прорицал  грядущие  чудеса,  о
которых он узнал по потрохам закланных ягнят и баранов.
     Дважды и трижды рассказывали славины антам о том, как они  опустошили
Мезию, какую взяли добычу, как уничтожили Тунюша и разбили гуннов;  только
глубоко заполночь лагерь затих, у костра остались лишь Исток и Виленец.
     Сварунич  и  прежде  не  сомневался,  что  сумеет  убедить  антов   в
предательстве и коварстве византийцев. Однако такого успеха не ожидал даже
он. Кровь кипела в его жилах; ни разу до сих пор не пил он  столько  меду,
как в этот вечер. Цели, к которым он стремился -  Ирина  и  поход  на  юг,
недавно выглядевшие двумя мерцающими звездочками в неоглядной дали,  вдруг
оказались совсем близкими. Мечты его осуществлялись, тоска затихала,  лишь
сердце трепетало от страха - не  слишком  ли  боги  к  нему  благосклонны.
Правда, он не забывал, что нужно еще уговориться с  антами  о  направлении
похода. Он намеревался сперва идти на Топер, а оттуда за Ириной. Купаясь в
волнах  счастья,  неожиданно  подхвативших  его,  он  с  такой   силой   и
искренностью стремился к любимой, что вряд ли бы  смог  вести  войско,  не
обняв и не прижав ее к груди.
     Он рассказал Виленцу о своем плане, о том, как  опасен  для  них  мог
быть префект Рустик, окажись он у них в тылу; в конце концов  ему  удалось
убедить антов в  том,  что  единственно  разумным  и  правильным  было  бы
разгромить сперва византийское  гнездо,  а  потом  вдоль  берега  пойти  к
длинным константинопольским стенам.  Виленец  не  прекословил.  С  той  же
силой, с какой раньше он ненавидел молодого славина, теперь он полюбил его
и без конца повторял:
     - Святовит избрал тебя, Исток! Исток! Исток  -  освободитель  народа!
Мститель за наших отцов!
     Воины беззаботно храпели, и  только  Ярожир  позаботился  об  охране.
Пятерых самых трезвых воинов поставил  он  на  стены.  И  смотри-ка!  -  в
полночь раздался сигнал. Сонные, хмельные воины в суматохе искали шлемы  и
мечи, испуганные пастухи гнали из степи коней.
     Исток еще не  спал.  Прозвучал  его  голос,  сон  покинул  славинских
воинов, все немедленно пришли в себя. Зазвенели поводья, в  мгновенье  ока
были натянуты доспехи, и всадники молниеносно взлетели в седла. Изумленный
таким  порядком,  Виленец  не  мог  вымолвить  ни  слова  -  анты  бегали,
суетились, собрать их вместе никак не удавалось.
     Исток поднялся на стену  и  прислушался.  С  северо-запада  доносился
сильный шум, словно приближалась перепуганная толпа. Он приложил ладони  к
ушам. Беспокойство его возрастало.
     - Это кричат славины! Это наше  войско!  Что  произошло?  Почему  они
идут?
     Встревоженный, он спустился вниз, вскочил  на  коня,  и  славины  без
лишних слов помчались за ним следом.
     Виленец пришел в ужас.
     "Что случилось?  Может,  славины  решили  напасть  на  них?  Или  это
вархуны? Почему ускакал Исток? Может быть, это ловушка?" Сомнения стиснули
грудь, страх лишил разума, он перестал верить  славинам.  Но  что  делать?
Бежать? Далеко не уйдешь. Виленец созвал  своих  мужей.  Анты  совещались,
обсуждали, призвали волхва, время шло, а они оставались в растерянности  и
тревоге.
     Занималась заря.
     И тут в степи засверкали доспехи: возвращался Исток  с  частью  своих
воинов.
     -  Проклятие  Византии!  -  произнес  он,  въезжая  в  Туррис.   Анты
растерянно  смотрели  на  взмыленного  Сварунича,  глаза  которого  метали
молнии. - Византия подняла против нас герулов. Проклятие!  Они  напали  на
наше войско, отняли добычу, освободили пленных ромеев и обратили в бегство
славинов! Проклятие!
     - Смерть им, смерть! - кричали славины.
     - Отмщение! - ревел  взбешенный  Сварунич.  -  За  дело,  братья!  На
Византию!
     Пламя мести сильнее вспыхнуло в  душах  антов.  Сидя  на  конях,  они
повторили  клятву  и  разъехались,  чтоб  повсюду   рассказать   о   мире,
заключенном между братьями, призвать к мести обитателей даже самых дальних
уголков славинской и антской земли.
     Исток ярился больше на соплеменников, чем на герулов.
     - Орда, пьяная орда, они совсем потеряли голову, потому их и разбили!
Бараны, я железной рукой поведу вас к победам! Клянусь богами, так будет!



                                    22

     Спустя несколько недель земля вокруг разрушенной  крепости  Хильбудия
на правом берегу Дуная заполнили славинские и антские воины. День  и  ночь
реку пересекали плоты с людьми, лошадьми, скотом и припасами. Весть о мире
и о великом совместном походе братских племен на  страну  ромеев  вызывала
волны восторга. Ненависть и гнев, разжигаемые коварными происками гуннов и
Византии, угасали. С душ упал тяжкий груз,  люди  вздохнули  свободнее,  и
насильственно подавленная  любовь  вспыхнула  жарким  пламенем.  С  трудом
удавалось старейшинам оставлять часть людей дома,  чтоб  они  смотрели  за
скотом, охраняли женщин  и  детей.  Старики,  которые  уже  много  лет  не
препоясывались ремнями, словно помолодев, принялись острить боевые топоры,
чистить мечи и препоясываться ими. Девушки отложили веретена, бросили овец
и, вооружившись колчаном и луком, с песней отправились вместе с юношами на
войну. За Дунаем в условленном  месте  встречались  славинские  и  антские
старейшины, протягивали друг другу руки, соседи, некогда добрые друзья,  а
в  недавнем  времени  -  смертельные  враги.  Они  обменивались   плащами,
одаривали друг  друга  разукрашенными  стрелами,  приглашали  на  трапезы,
угощали медом и клялись богами и тенями пращуров хранить вечное  согласие.
Славинские юноши влюблялись в антских  девушек,  каждый  день  справлялись
свадьбы,  в  лагере  шло  сплошное  пиршество  -  торжественный   праздник
примирения. Ведуньи прорицали будущее молодым супругам, волхвы с  утра  до
ночи приносили щедрые жертвы во славу  братской  дружбы.  Последним  через
Дунай переправился Исток. Четыреста бронированных  всадников,  вооруженных
по византийскому образцу, следовало за ним.
     Когда толпа увидела Сварунича во главе отборного отряда, на мгновенье
воцарилась тишина. А потом юноши и девушки, старики и  подпаски,  вожди  и
старейшины разом кинулись к герою. В солнечных лучах сверкал его шлем,  на
драгоценных камнях доспеха играли яркие блики, и  он  весь  горел,  словно
пламя его мужества пробивало броню и зажигало все вокруг.  А  позади  него
блистали доспехи всадников, сияли их ослепительные копья и  гремели  цепи,
на которых красовались мечи.
     Но вот тишину безмолвного восторга  неожиданно  нарушил  приглушенный
возглас, исполненный безмерного почитания и даже робости, он пронесся  над
головами, и, словно капля прорвала  плотину,  восторженная  буря  потрясла
воздух: стучали колчаны, взлетели ввысь дротики  и  копья,  звенели  мечи,
сверкали боевые топоры.