Войско стояло  в  лагере,  наблюдая,  как
набегают тени на лоб полководца. К вечеру  стали  возвращаться  лазутчики.
Первые из них ничего не  обнаружили.  Но  те  трое,  что  промчались  мимо
Истока, схватили в лесу молодого славина.  Он  долго  не  хотел  говорить.
Тогда солдаты подвесили его за руки  и  за  ноги  между  двумя  деревьями,
разложили снизу огонь и стали прижигать ему спину  горячими  угольями.  Не
выдержав мук, он рассказал, что  за  горою  находится  град  Сваруна,  что
Сварун собрал большие стада и хранит в крепости много богатства. Он скрыл,
что под стадами подразумевает воинов-славинов, объединившихся с антами,  а
не овец и коров, надеясь таким образом обмануть самонадеянного  Хильбудия;
пусть бы он взял с собою лишь часть войска, -  славинам  легче  будет  его
победить. Когда полумертвый юноша  умолк,  византиец  пронзил  ему  сердце
мечом, и лазутчики возвратились в лагерь.
     Хильбудия новость обрадовала.  Он  выбрал  лучшие  отряды  пехоты,  а
конницу взял с собой лишь на случай, если придется посылать  в  лагерь  за
подкреплением.
     Услыхав о славинском граде, он оживился - все-таки будет сражение. Да
и Сваруна, вождя славинов, ему хотелось взять в плен.
     Шесть таксиархов выстроили свои отряды. Хильбудий  вошел  в  шатер  и
препоясался тяжелым мечом. На голову он надел свой самый прочный  и  самый
красивый шлем, - голову надо было защитить от камней, которые посыплются с
валов. Шлем состоял из пяти полос,  посеребренных  и  украшенных  золотыми
бляхами. Спереди сверкал составленный из драгоценных камней  крест.  Слева
был вырезан голубь с оливковой ветвью, справа - венец. У  подножья  креста
блестели золотые буквы "альфа" и "омега".
     Когда полководец выехал из лагеря, отряды уже стояли возле моста.  Он
взмахнул рукой, доски на мосту глухо загудели.
     Хильбудий хотел ночью дойти по равнине до  ущелья,  чтоб  славины  не
заметили его и не угнали свои стада в дремучие леса, где их трудно было бы
разыскать. Он запретил трубить на марше, велел следить, чтобы щиты и  мечи
не задевали друг о друга и не гремели. Легким шагом  двигались  отряды  по
высокой  траве,  она  ломалась  и  трещала  под   ногами.   Солдаты   тихо
разговаривали  между  собой,  рассказывая  друг  другу  веселые   истории.
Озорство и беззаботность были на их лицах, словно шли они в гости,  -  так
крепка была вера в непобедимость Хильбудия, который вот уже три  года  вел
их от победы к победе.


     Сразу по приезде  Истока  в  лагерь  славинов  среди  ночи  собрались
старейшины на совет к Сваруну. Говорили долго. Никак  не  могли  прийти  к
согласию. Одни предлагали укрыться всем воинам в  крепости,  завести  туда
часть скота, чтобы надолго хватило припасов,  а  остальной  скот  отогнать
далеко в дремучие леса, куда  Хильбудий  не  пойдет.  На  этом  настаивали
старейшины антов. Славины же во главе  со  Сваруном  требовали  немедленно
поднять все отряды, выступить навстречу Хильбудию и  напасть  на  него  из
засады.  Мнения  разделились,  время  летело.  Тогда  поднялся  старейшина
Радогост и сказал:
     - Мужи, звезды скоро угаснут. Хильбудий идет на нас, а  мы  спорим  и
ждем, пока  византийские  мечи  опустятся  на  наши  головы.  Я  предлагаю
призвать Истока, благородного отрока, сына нашего вождя Сваруна,  которому
сопутствуют боги. Пусть он придет к нам и скажет  мудрое  слово.  Святовит
указал ему неприятеля в ночной тьме, Святовит подскажет ему мудрое  слово,
и наши седые  головы  склонятся  перед  горячей  мыслью  юноши,  в  голове
которого сияет ясный свет.
     Все удивились, даже сам Сварун. Не бывало  еще  такого,  чтобы  отрок
вступил в собрание старейшин! Однако никто не возразил, никто не сказал ни
слова.
     Тогда Радогост опять заговорил:
     - Удивляетесь! И молчите! Но я говорю вам: боги хотят слышать Истока!
     - Боги хотят... - зашумело собрание.
     И Радогост сам пошел за Истоком.
     Робея, со  смиренно  склоненной  головой,  вступил  юноша  в  высокое
собрание. Слово взял Сварун:
     - Сын мой, молчанием встречает тебя совет мужей и  искушенных  воинов
славных племен антов и славинов,  молчанием,  говорю  я,  ибо  нас  удивил
старейшина  Радогост,  предложивший,  чтобы  ты,  отрок,  копье   которого
обагрено лишь кровью вепрей и медведей, чтобы ты, да осенит тебя Святовит,
сказал свое слово о том, как нам встретить Хильбудия.
     Исток скрестил на груди руки и низко поклонился.
     - Я мчался вихрем. Моих спутников  еще  нет.  Кто  поддерживал  моего
коня, если не боги? Почему конь мой пал дома, а не там, далеко в ущелье, и
тогда войско наше спокойно спало бы до сих  пор,  не  зная,  что  близится
гроза всех славинов - Хильбудий? Святовит  зажег  месяц,  чтобы  я  увидел
блеск боевых доспехов, Морана убежала в лес и не  захотела  тронуть  моего
коня - я пожертвую ей лучшую овцу, - и коль  скоро  вы  призвали  меня,  я
убежден, это вам внушил сам Перун. И я  говорю  вам,  старейшины  и  мужи,
храбрые воины, пойдем быстрее со  всем  войском  навстречу  Хильбудию.  Мы
окружим его  с  четырех  сторон,  ибо  понадобится  много  топоров,  чтобы
расколоть их щиты, много копий, чтобы пронзить их  доспехи,  много  мечей,
чтобы разбить шлемы на головах византийцев.
     - Ты сказал! Мужи, говорите вы! - предложил Сварун.
     И совет в один голос ответил:
     - На Хильбудия! Велик Исток!
     Старейшины  разошлись  по  лагерю.  Каждый  собирал   своих   воинов.
Верховным командующим был  Сварун.  Возле  него  собрались  самые  славные
герои. Они были обнажены до пояса. И вряд ли нашелся бы среди них воин без
шрама на широкой груди. Они сражались, не ведая  страха.  Этой  сплоченной
стене, этим могучим  мужам  предстояло  выступить  в  долину,  напасть  на
Хильбудия с фронта и закрыть ему  путь  к  крепости.  Они  были  вооружены
тяжелыми копьями, которые метали больше чем  на  тридцать  шагов  с  такой
силой, что пробивали любой щит и пронзали любые доспехи. На толстых ремнях
у них висели мощные мечи, у  многих  в  руках  были  топоры.  И  только  у
некоторых - небольшие щиты. Все воины были пешие, на  коне  восседал  лишь
один Сварун. Его грудь поверх шкуры ягненка прикрывал  доспех  из  конской
кости - дар гуннов.
     Самое трудное доверили Истоку. Под его команду отдали  всех  отроков,
которых он должен был поскорее  вывести  окольными  тропами  по  холмам  к
густому лесу, чтобы из засады засыпать воинов Хильбудия стрелами из луков.
Молодые воины окружили Истока. Колчаны  у  них  были  полны  стрел,  юноши
пробовали тетивы на луках и дрожали от нетерпения.  У  каждого  за  поясом
торчал короткий нож - на случай, если дело дойдет до рукопашной схватки  с
византийскими пращниками.
     Один из отрядов вел Радогост, самый уважаемый старейшина.  Его  воины
несли шестоперы, боевые молоты, которые они со страшной  силой  обрушивали
на шлемы противника. Получивший удар шестопером по голове как  подкошенный
падал на землю, коли не мертвый, то, во всяком случае, оглушенный.  Воинам
Радогоста предстояло вступить в  дело  в  самом  разгаре  боя,  когда  все
смешается и начнется сумятица.
     Отдельным отрядам - трубачами - командовал Крок. У  них  было  разное
оружие и множество рогов. То были не воины, а смелые лазутчики, пастухи  и
слуги, мастера на кулачную расправу. Им надлежало внезапным громом,  шумом
и воплями сбивать неприятеля с толку. Они выполняли  также  весьма  важную
роль сторожей. Самые ловкие  должны  были  занять  все  возвышенные  места
вокруг и следить, не переменит ли  направление  Хильбудий,  не  пойдет  ли
горой. Хорошо известно, что византийцы избегают ущелий и, чтоб обезопасить
себя от засад, охотнее прокладывают дороги по склонам  гор,  чем  в  узких
лощинах.
     Когда отряды построились, Сварун призвал всех к  молитве;  потом  дал
знак, и воины без  шума,  лязга  и  крика  исчезли  в  лесу,  словно  чаща
поглотила их. Сам Сварун тронулся последним. Его отряд двигался  стороной,
вдоль ручья, чтобы не оставлять следа. После стольких сражений Сварун  был
очень осторожен. Он хорошо знал, что Хильбудий вышлет вперед лазутчиков на
резвых конях. Стоит им обнаружить примятую траву, и Хильбудий  повернет  -
обманет, перехитрит славинов.
     Утром, едва занялась заря, из крепости вышла Любиница, а  с  нею  все
девушки; они собрались под липой и принесли  в  жертву  Перуну  упитанного
ягненка - чтобы отцы одержали победу. Охранять крепость остался  небольшой
отряд. С ним был и певец Радован, он карабкался на вал,  прижимая  к  себе
свою лютню и со страхом ожидая грядущего. Он боялся  крови,  боевые  клики
"оскорбляли его тонкий слух", как  он  сам  утверждал.  Радован  тщательно
обдумывал, куда лучше ему дать тягу, если  вестники  сообщат  о  поражении
славинов.



                                    5

     Ночью Хильбудий перешел равнину и  к  утру  остановился  на  отдых  у
подножия горы, возле которой начиналось ущелье,  что  вело  к  славинскому
граду. Отряды укрылись в  густом  дубняке.  Хильбудий  запретил  разводить
огонь, и воинам не на чем было  сварить  ячменную  похлебку.  Поэтому  ели
всухомятку: кто вяленую рыбу, кто копченое мясо, закусывая чесноком.
     Полководец  решил  дождаться  полудня,  а  потом  двинуться  ущельем,
полагая занять крепость на рассвете. Ему и в голову не приходило,  что  он
может оказаться побежденным. Засады он не  боялся,  но  воинов  терять  не
хотел. Каждый из этих хорошо  обученных  и  бывалых  солдат  стоит  десяти
новобранцев.
     Он позвал отличного наездника, варвара-фракийца. Год назад тот пришел
к нему и попросился на военную службу. Хильбудию он понравился, и не зря -
уже скоро ему не было равных.
     Его-то и призвал к себе  Хильбудий.  Фракиец  был  смугл,  рыжеволос,
статен, очень похож обликом на славина. Хильбудий велел ему  снять  одежду
византийского  воина  и  надеть  короткие  холщевые  штаны,  какие  носили
славины. Он приказ ему также расседлать коня и под видом кочевника-пастуха
осторожно проехать по ущелью. Фракиец неплохо понимал язык славинов.  Если
ему встретится какой-нибудь славин, он должен расспросить его об  овцах  и
конях, прикинувшись, будто послан азиатским купцом,  едущим  торговать  со
славинами. И пусть внимательно посмотрит, нет ли в долине  следов  военных
отрядов.
     Фракиец мигом превратился из византийского всадника в пастуха-варвара
и уехал. Глядя по сторонам, он  беззаботно  пел  пастушью  песнь.  Поводья
свободно висели на конской шее. Словом, лазутчик ехал с таким видом, будто
ничто вокруг его не волновало. Однако лисьи глаза подмечали каждый след  в
траве, тщательно обшаривали густые кусты на склонах. Конский след! Фракиец
спешился и стал рвать щавель, росший возле ручья. Он жевал листья,  ползал
в траве, словно искал еще кислые стебли.  На  самом  же  деле  он  измерял
ширину следа, оставленного прошлой ночью конем Истока.
     Потом опять лениво взобрался на коня и поехал дальше. Он то  пускался
галопом, то останавливался, внимательно осматривая все кругом. И в  разных
местах он видел все тот же широкий  распластанный  след  бешено  мчащегося
коня. Чем дальше, тем больше возникало  у  него  подозрений,  тем  быстрее
вертел он головой по сторонам  и  тем  тревожнее  поблескивали  его  лисьи
глазки. И однако ничего другого он не мог  обнаружить.  Кусты  дремали,  в
лесу порой осыпались листья -  это  птица  садилась  на  ветку.  Вдруг  он
придержал коня. В ручье лежала падаль. Он спешился и подошел поближе.
     Конь! Через мгновение фракиец был в воде. Со всех сторон  он  оглядел
коня, но не нашел ни малейшего  признака  узды.  Дикая  лошадь!  Ее  гнали
волки, она пала и свалилась в ручей. Понятно, почему остались такие следы!
     Довольный, прыгнул он на коня, посмотрел чуть дальше - следы исчезли.
Ведь Исток мчался по воде.
     Однако фракиец ошибся. Конь  этот  принадлежал  одному  из  товарищей
Истока. Он пытался угнаться за Истоком, но конь его изнемог и  пал.  Юноша
задушил его ремнем, снял узду, столкнул труп  в  воду,  а  сам  скрылся  в
лесной чаще. Два других отрока поскакали в гору, решив добираться до  дому
таким путем, а не ущельем.
     Обрадованный  фракиец  повернул  коня  и  бешеным  галопом   помчался
докладывать Хильбудию, что все спокойно, что врагов нет.
     Неожиданно в самом узком месте долины прямо  перед  ним  возникла  из
травы человеческая фигура. Фракиец так рванул поводья, что конь  встал  на
дыбы.
     - Эй, пастушок, что ты тут делаешь?
     - Овец ищу; сотня овец у моего отца пропала. Три дня их  ищу.  Ты  не
видал? Откуда путь держишь?
     - Эх, парень, я тоже, вроде тебя, овец  ищу.  Только  я  их  ищу  для
византийских купцов. Кожи им нужны, шкуры; ты случайно не знаешь,  кто  из
славинов мог бы их продать?
     - В одном дне пути отсюда -  град  отца  моего,  Сваруна.  Там  груды
драгоценных мехов, горы буйволовых кож, много дорогих камней. Он охотно бы
продал, да сидит за Дунаем  этот  пес  Хильбудий,  и  не  выедешь  никуда.
Приводи купцов, накупят они здесь столько, что  им  и  не  снилось,  стоит
только приехать!
     - Иди, пастух, помоги тебе Даждьбог, ищи овец!  Да  сопутствует  тебе
Велес и скажи отцу, пусть ждет богатых купцов. Они хорошо заплатят...
     Молнией умчался фракиец, а вслед ему с любопытством  смотрел  пастух,
помахивая длинным прутом. Когда всадник скрылся за поворотом,  он  стиснул
кулак и погрозил: "Только придите, дьяволы, за мехами! Мы вас так обдерем,
что вы повезете в Константинополь меха из собственной шкуры!"
     И пастух, как дикая кошка, кинулся в лес. Это был Исток.
     Когда Сварун дал сигнал выступать, первым исчез из глаз отряд  легких
лучников во главе с Истоком. Они понеслись  прямо  в  гору.  Словно  дикие
звери, преследующие добычу, пробирались юноши между кустов,  ползли  через
пещеры, карабкались на кручи. Они двигались уверенно и осторожно, ни  одна
сухая ветка не  треснула  под  их  ногами,  ни  в  одном  из  колчанов  не
забренчали стрелы, они даже дышали беззвучно, хотя вождь  вел  их  быстро,
как молодой волк, бегущий по лесу.  Выйдя  на  гребень,  они  рассыпались,
утонув в высокой траве и ежевичных кустах, и в  темноте  -  луна  зашла  -
успешно двигались дальше. Когда рассвело, Исток взобрался на серую скалу и
осмотрелся. Кругом стояла тишина, как будто бы в лесу  не  было  ни  одной
живой души. Лишь изредка раздавался шелест листьев, словно  из  кустарника
выпорхнула дикая куропатка, да иногда на поляну то здесь,  то  там  падала
тень, мгновенно исчезая во мраке деревьев.
     Исток улыбался. Взгляд его горел,  как  у  сокола,  он  туже  затянул
ремень, на котором висел колчан, слез со скалы и пошел дальше.
     Уже половину своего утреннего пути прошло солнце, когда молодой вождь
остановился и клекотом ястреба дал сигнал, что отряд прибыл в  назначенное
место. Исток стоял в дубовой чаще на  крутом  сколе,  нависшем  над  самой
узкой частью долины. По его сигналу точно из-под земли выросли товарищи  -
из-за каждого куста, из-за каждого дерева, из травы, из расщелины скал, из
ложбин - отовсюду поднимались молодые воины.
     Исток бесшумно повел их вниз.  Ни  один  камешек  не  сорвался  и  не
полетел в долину. Они неслышно одолели крутизну и вскоре  достигли  густых
зарослей молодого леса. То было самое  удобное  место  для  лучников,  чьи
стрелы должны были лететь в долину. Исток  отдал  приказ  развернуться  по
склону в длинную тройную цепь, залечь в траве и  кустарнике  и  ждать  его
знака. Пока он не пустит стрелу, не двигаться.
     Затем Исток нарезал веток, воткнул их в щель на мшистой скале,  залез
туда и притаился на этом наблюдательном пункте.
     Отсюда-то он и  углядел  всадника,  лазутчика  Хильбудия.  Сперва  он
подумал, что это кто-нибудь из его вчерашних спутников,  и  чуть  было  не
вышел из своего укрытия, чтоб его окликнуть. Но тут  он  обратил  взор  на
высокого коня, на каких ездили византийцы. У славинов  таких  не  было.  В
голове его мелькнуло подозрение. Рука  сама  собой  потянулась  за  спину,
чтобы вытащить стрелу и послать ее в  грудь  иноземцу.  Но  он  удержался.
Быстро отстегнул ремень, колчан соскользнул у  него  со  спины,  рядом  он
положил лук, а боевой нож спрятал в коротких штанах из овчины. Все приметы
воина исчезли, и Исток тихо скользнул вниз по склону. В ущелье  он  сорвал
прут и принялся поджидать всадника.
     Он дождался его и сумел хитро и умно убедить фракийца,  будто  Сварун
один, без войска, сидит в своем граде. Теперь он был  твердо  уверен,  что
Хильбудий пойдет по ущелью.
     Когда фракиец возвратился и  доложил  Хильбудию  о  том,  что  видел,
полководец вновь помрачнел. Его огорчило, что настоящей  битвы  не  будет,
грабеж ему был противен.
     - Грабить по обычаю варваров, на забаву  императора,  чтобы  насытить
алчные толпы,  которые  зимой  нагрянут  в  город.  Тратить  миллионы!  На
дурацкий цирк, на увеселения!
     Разгневанный, он лег на траву. Воины со страхом смотрели  на  него  и
разговаривали только шепотом.
     В полдень Хильбудий встал и велел выступать.
     Тяжело вооруженные,  закованные  в  железо  пехотинцы  -  с  большими
щитами, копьями и мечами - шагали впереди. За ними ехал верхом Хильбудий в
сопровождении небольшого конного  отряда,  в  задачу  которого  входило  в
случае необходимости быстро передавать его приказы. Потом  шли  лучники  и
пращники - они представляли особую  опасность  на  расстоянии.  На  крутых
палках пращников были прикреплены  кожаные  пращи,  с  их  помощью  они  с
непревзойденной  ловкостью  метали  продолговатые,  заостренные  на  конце
кусочки свинца, называемые желудями; тот, кого  угощали  таким  "желудем",
наверняка выходил из строя.
     Войско медленно двигалось по ущелью. Солнце садилось и  необыкновенно
теплыми осенними лучами било в спины воинов. Хильбудий задумался. Шлем его
болтался за спиной на красном ремне. Многие  всадники  и  пехотинцы  также
расстегнули ремни и сняли шлемы. Шлемы весело поблескивали, а на  камешках
креста Хильбудия плясали озорные солнечные зайчики.
     Под чистым небом стояла гробовая тишина. Воины молча шагали  друг  за
другом. Лишь шум шагов раздавался в ущелье да ровно журчал ручей.
     Солнце  не  спеша  близилось  к  горизонту.  Долина  сужалась,   тени
сгущались над войском. Недалеко было самое узкое место ущелья.
     У молодых славинов, прятавшихся на склонах, кипела кровь. Они слышали
шум, изредка до них долетал звон мечей. Руки юношей потянулись к стрелам и
вставили их в луки, пальцы судорожно сжимали  оперения,  уже  лежавшие  на
тетиве. Вскоре в просветах  между  кустами  показались  передовые  шеренги
врагов.  Волнение  одолевало  юношей.  Нужна  была  железная  воля,  чтобы
сдержать эту лавину молодых воинов, жаждавших битвы и крови. Исток,  будто
окаменев, сидел на скале. Он поставил на землю свой  могучий  лук,  верная
стрела лежала на тетиве, мышцы на правой руке вздулись. Сердце  колотилось
так, что дрожал ремень, на котором висел колчан. Тяжело вооруженная пехота
уже проходила под ним. Он мог бы пустить свою стрелу, но глаза его  искали
Хильбудия, искали - и нашли.  Из-за  поворота  выехал  всадник  в  богатых
доспехах со шлемом за спиной. За ним по двое следовала вереница конников.
     Полководец Хильбудий! Едет один, беззаботно о чем-то  думая.  Вот  он
все ближе, все ближе.  Еще  пятьдесят  шагов  сделает  конь,  и  Хильбудий
окажется прямо под ним, Истоком.
     Исток крепче взялся за лук, тетива напряглась,  лук  согнулся...  Еще
десять шагов.
     Исток поднялся, изо всех сил натянул тетиву. "Дрн" -  запела  струна,
стрела зашипела в воздухе. Хильбудий внизу дико закричал: "Кирие елейсон!"
[Господи помилуй], взмахнул руками, коснулся виска, - там торчала  стрела,
- зашатался и упал с коня. В то  же  мгновение  засвистало  и  зашумело  в
воздухе, туча стрел сорвалась  со  склона  и  обрушилась  на  византийцев.
Раздался такой во