Верили  им,  разумеется,  мало.  Русский  народ
стремительно постигал науку чтения между строк.
     Стало известно об экстренном  прибытии  в  Москву  Троцкого  с  двумя
эшелонами охраны из мадьяров и китайцев и с личным штабом, о том,  что  ЦК
заседает непрерывно и готовится переезд правительства не то в Кострому, не
то в Вологду, поближе к Архангельску и пароходам.
     Чрезвычайка свирепствовала, как никогда. Прокатилась очередная облава
на заложников, все больше из семей военспецов, даже из тех,  кто  считался
вполне надежным и имел награды.
     И вот  теперь  появился  аэроплан!  Знающие  люди  тут  же  принялись
об®яснять всем  желающим,  что  фронт,  получается,  совсем  рядом.  Верст
двести, не больше.
     ...Новиков, заросший трехдневной щетиной, в стоптанных и сто  лет  не
чищенных солдатских сапогах, в суконном бушлате  и  картузе  с  треснувшим
козырьком сидел на ступеньках проходного  под®езда  углового  дома,  через
который в случае внезапной облавы легко было скрыться в  лабиринте  дворов
между Первой и Второй Мещанскими.
     Рядом примостился Басманов и еще один офицер,  поручик  Рудников,  до
войны служивший репортером в "Ведомостях  московского  градоначальства"  и
знавший Москву не хуже самого Гиляровского.
     Они закусывали ржаным  хлебом,  салом  и  печеными  яйцами,  скучающе
озирая раскинувшуюся перед ними панораму Сухаревки.
     Даже появление аэроплана, неведомо что предвещающее, не вывело троицу
- не то дезертиров, не то мешочников средней руки  -  из  сосредоточенного
процесса насыщения. И не такое, мол, видали...
     - Кремль бомбить  прилетел!  -  пронеслась  неизвестно  кем  пущенная
весть, и в толпе началось возвратно-поступательное  движение  -  часть  ее
устремилась в сторону  центра  -  посмотреть,  как  это  будет,  а  часть,
наоборот, от греха подальше, потянулась к домам со стенами потолще.
     "Илья Муромец" тем временем завершил свой первый  медленный  круг  со
скоростью обычного московского такси второй половины века.
     Со стороны  Кремля  действительно  загремели  нестройные  винтовочные
выстрелы, несколько очередей с Никольской башни дал пулемет.
     Скорее со злости, нежели надеясь попасть.
     Новиков с группой из пятнадцати рейнджеров появился в городе утром, в
районе Павелецкого вокзала. Все они были одеты разнообразно и пестро  -  в
домотканые поддевки, старые шинели, бушлаты и ватники, с  расчетом,  чтобы
привлекать минимум внимания, и изображали кто огородников из ближних  сел,
доставивших на рынки свою  продукцию,  кто  пильщиков  дров  с  козлами  и
завернутым в тряпки  инструментом,  кто  артель  плотников  или  печников.
Главное, что каждый, не внушая подозрения заградотрядам,  мог  пронести  в
город пару пудов должным образом замаскированного снаряжения.
     Одновременно в Москву просочились еще две аналогичные  группы,  одной
из которых командовал Шульгин, а другой - штабс-капитан Мальцев.
     Заранее поделенные на тройки  и  пятерки  с  коренным  москвичом  или
хорошо знающим город офицером во главе, десантники рассеялись  по  улицам,
имея все необходимые инструкции и постоянно включенные на прием рации.
     Снизившись до трехсот сажен, так, что отчетливо  стали  видны  фигуры
пилотов в застекленной носовой кабине, оглушая  москвичей  ревом  моторов,
бомбардировщик пронесся над самым центром барахолки и  выбросил  из  брюха
облако, похожее на пух из вспоротой перины, листовок.
     Вторую партию он сыпанул прямо внутрь кремлевской ограды.
     Переглянувшись, Новиков с товарищами не спеша завернули в не  слишком
чистые  тряпицы  остатки  трапезы,  затянули   шнурки   вещмешков,   разом
поднялись.
     Кружась и колыхаясь в потоках нагретого многотысячной толпой воздуха,
листовки опускались в гущу людского моря, на плечи и  головы  продающих  и
покупающих, на мостовую, на ветки деревьев и крыши окрестных домов.
     Кто-то первый,  любопытствуя,  поймал  спланировавший  прямо  в  руки
листок, и тут произошло непонятное.
     Гражданин в  поношенной  темно-серой  паре  и  не  идущей  к  костюму
шляпе-канотье скользнул глазами по бумаге без особого интереса,  но  вдруг
глаза его странным образом округлились, рот полуоткрылся...
     Неуловимым движением он сунул смятый  в  кулаке  листок  в  карман  и
метнулся вперед, расталкивая окружающих. Листовки этот странный гражданин,
через секунду потерявший свое канотье, хватал обеими руками,  пихал  их  в
карманы и за пазуху, подпрыгивал, чтобы поймать бумажку на лету,  припадал
к земле, яростно работал локтями...
     И пока растерявшийся  народ  с  изумлением  наблюдал  за  клинической
картиной внезапного помешательства, несчастный  успел  ухватить  никак  не
меньше двух десятков листовок. И тут неподалеку раздался вопль, еще  один,
еще. По толпе прокатился слитный  гул,  сквозь  который  то  там,  то  тут
прорезались отдельные наиболее пронзительные крики и возгласы -  яростные,
испуганные, истерически-отчаянные.
     Сухаревка забурлила. Такое обычно бывало здесь во время  устраиваемых
чекистами массовых облав.
     Толпа  кружилась  и  раскачивалась,  в  ней  возникали  водовороты  и
разрежения, народ то сбивался в кучу - там, где листовки ложились гуще, то
бросался в стороны.
     Приливная волна выкатилась на тротуар -  часть  листовок  нанесло  на
стены  окружающих  площадь  зданий,  и  они  тихо,  как  осенние   листья,
скользили, прижимаемые  ветром,  вниз,  к  сотням  рук,  жадно  протянутых
навстречу. Новиков с товарищами отступил в глубь под®езда - смешиваться  с
теряющей человеческий облик толпой им было явно не с  руки.  А  неподалеку
вдобавок вспыхнула свирепая потасовка...
     Хорошо еще, что почти никто из торгующих не раскладывал свой товар на
земле, иначе не обошлось бы без жертв.  Но  драки  затевались  теперь  уже
поминутно - все за те ж листки  бумаги.  Еще  миг,  и  наиболее  проворные
кинулись в окрестные дворы, оттуда, по пожарным и внутренним  лестницам  -
на крыши!
     А в небе наконец появились два красных "Ньюпора". Можно  представить,
сколько  криков  и  ругани  по  начальственным  телефонам   их   появлению
предшествовало.
     Отпугивая  истребители  огнем  из  всех  своих  восьми  пулеметов   -
малиновые огоньки трассеров были хорошо видны и днем, "Илья Муромец" круто
пошел  вверх,  причем  настолько  быстро,  что  "Ньюпоры"   сразу   начали
отставать. Само  по  себе  это  было  невероятно  -  истребитель,  даже  с
изношенным мотором и на плохом  горючем,  должен  превосходить  устаревший
бомбардировщик в скорости километров на семьдесят.
     Третью порцию листовок белый аэроплан высыпал над  Замоскворечьем  и,
покачав крыльями, еще прибавил газу. Под самой кромкой облаков развернулся
на юго-запад, блеснул на прощанье серебристыми ореолами  винтов  и  исчез,
растворяясь в густеющей дымке.
     "Ньюпоры",  поняв  бессмысленность  преследования,   с   раздраженным
жужжанием повернули обратно.
     Новиков, Басманов и Рудников, закурив  козьи  ножки,  с  видом  людей
степенных и на всякую ерунду не падких, наблюдали за овладевшим москвичами
психозом,  изредка  обмениваясь  мнениями   о   действиях   охотников   за
листовками. Пока, наконец, один, самый азартный,  стараясь  дотянуться  до
повисшего на  краю  водосточного  желоба  листка,  сорвался,  мелькнул  со
сдавленным вскриком вдоль краснокирпичного брандмауэра и исчез за  крышами
дровяных сараев.
     - Кхм! - подавился дымом Басманов. - Это уже  и  лишнее.  Стоило  ли,
Андрей Дмитриевич?
     - Что тут... Глуп, конечно. Черт его понес... - Новиков отвел  глаза.
- А вы могли предложить лучший способ маскировки?
     Басманов не ответил.
     С треском распахнулась перекошенная балконная дверь на третьем этаже,
и краснорожий дебелый мужик заорал дворнику, что ручкой метлы  гнал  перед
собой прошмыгнувших под запертые ворота беспризорников:
     - Никитич, какого ... они там с ума посходили? Чего с крыш сигают?
     Дворник, изгнав посягнувшего на его законную добычу врага, ответил, с
трудом сдерживая торжество, поскольку карманы его фартука отдувались:
     - Да вот, слышь... листки с неба  падали...  а  на  каждом  листке...
десятка  николаевская  пришпандолена,  не  иначе  клеем  столярным,   хрен
оторвешь!
     - Ну? ....! Врешь небось! Я сбегу счас, погляжу-ко...
     Дверь так и оставалась открытой, а мужик исчез.
     -  Поглядишь,  поглядишь...  -   пробурчал   дворник   с   отчетливым
владимирским выговором, скрываясь в  свою  дворницкую.  Слышно  было,  как
лязгнул наброшенный крюк...
     ...Идея принадлежала как раз  Новикову.  Каким  еще  образом  отвлечь
внимание  ВЧК  и  милиции  от  внезапного  появления  в  Москве   большого
количества золота? А пользоваться им, в целях подкупа, для  финансирования
единомышленников и просто для обеспечения потребностей своих бойцов Андрей
собирался широко.
     Ну и создать в городе  необходимое  настроение  тоже  следовало.  Как
любил  повторять  В.И.Ульянов-Ленин:  "Коль  воевать,  так   по-военному".
Кстати, листовки, сброшенные на Кремль, "золотого обеспечения" не имели.
     Попозже, когда золотая лихорадка  стихла,  и  в  радиусе  двух  верст
вокруг Сухаревки, Ордынки, Арбата  не  осталось  ни  одной,  хоть  раз  не
подхваченной с земли дрожащими руками бумажки, листовки, пусть и далеко не
все, были прочитаны.
     Подкрепленное, словно гербовой печатью, монетой с  царским  профилем,
содержание  отпечатанных  изящным  шрифтом  лазерного   принтера   листков
сенсационным не было, но проясняло многое.
     Прежде всего сообщалось, что линия фронта проходит сейчас от  Ростова
до Одессы, через Курск и Киев. Взятие Москвы, если большевики не пойдут на
мирные переговоры, обещалось  к  исходу  следующей  недели.  Экономическое
положение на территории "Свободной России"  было  названо  блестящим,  что
подтверждалось Указом о восстановлении отмененного  в  четырнадцатом  году
размена на золото банковских билетов Российской империи и  приравненных  к
ним денежных знаков правительства Юга России. Отпускные цены на хлеб также
об®являлись в золотом  исчислении  и  не  превышали  довоенных.  Верховный
главнокомандующий,  сочувствуя  бедственному  положению  москвичей,   счел
возможным накануне освобождения послать тем небольшую денежную  помощь,  в
надежде, что хоть какая-то ее часть дойдет  до  истинно  нуждающихся.  Для
утешения остальных сообщалось, что гарантируется поставка  миллиона  пудов
продовольствия на следующий же день после взятия столицы.
     Далее  до  сведения  населения  доводилось,   что   любая   поддержка
коммунистических узурпаторов лишь продлит страдания народа, и предлагалось
в любой форме оказывать сопротивление красной тирании.
     Особо обращаясь к служащему у  большевиков  офицерству,  П.Н.Врангель
обещал полную амнистию всем, кроме занимающих  высшие  командные  посты  и
сотрудничающих с ВЧК и иными карательными учреждениями...
     Если бы в Москве тех дней возможно было проведение квалифицированного
социологического исследования, оно бы показало, что две трети населения  и
так никогда не принимали советскую власть, считая  ее  неизбежным  злом  и
надеясь, что рано или поздно она как-нибудь да исчезнет,  а  до  того  дня
необходимо  любой  ценой  выжить  и   приспособиться.   Теперь   же   люди
по-настоящему воспрянули духом. От Курска до Москвы едва четыреста  верст,
и раз большевики не смогли сбросить  Белую  армию  в  море  весной,  когда
разразилась катастрофа на Кубани и Дону, а она, оправившись, вновь перешла
в генеральное наступление, значит, долгожданный конец недалек!
     ...Новиков снова, как совсем недавно, в девяносто первом,  шел  через
Сретенку, Большую Лубянку, Охотный ряд  к  Кремлю.  Во-первых,  все  равно
нужно было скоротать время до  темноты,  во-вторых  -  провести  первичную
рекогносцировку, да и просто немыслимо интересно вновь пройтись по  улицам
родного города, когда счетчик отмотал назад семьдесят один год.
     Погода неожиданно быстро начала меняться. Легкий облачный  покров  на
глазах уплотнялся и темнел, опускаясь к самым  шпилям  кремлевских  башен,
вдоль улицы потянулись полосы тумана, первые порывы ветра  взметнули  пыль
на перекрестках.
     "Оно и к лучшему, -  думал  Новиков,  оглядываясь.  -  Туман,  дождь,
метель... Чем мерзлее на улице, тем спокойнее..."
     Басманов, ссутулившись  и  засунув  руки  в  карманы,  шел  метрах  в
пятнадцати позади. Рудников чуть впереди по другой стороне улицы.
     Оба в каждую секунду готовы броситься на выручку или  прикрыть,  если
что. Огневой мощи  даже  их  маленькой  группы  вполне  достаточно,  чтобы
прорваться  сквозь  любой  заслон.  Но  пока  ничьего  внимания   они   не
привлекали. Да и с чего бы? Таких, как они, здесь тысячи и тысячи. А таких
ли?
     Андрей с самого утра присматривался к  людям  на  вокзале,  толкучке,
улицах. И поражался. Таких  лиц  он  не  видел  ни  в  Москве  восемьдесят
четвертого, ни в девяносто первом, ни  в  Крыму  только  что.  Конечно,  в
Севастополе, Ялте, Симферополе  собрался  сейчас  цвет  нации,  и  процент
интеллигентных людей как бы не выше, чем в Израиле, но все же...
     Нельзя  сказать,  что  Москву  сплошь  заполняли  дегенераты,  однако
количество физиономий, не отмеченных даже намеком на интеллект, вгоняло  в
оторопь. Постепенно он начал понимать, в чем дело.
     Само собой, если человек не слишком умный и  явно  неграмотный,  одет
как бродяга, нищий или батрак, его облик воспринимается соответственно, но
он обычно знает свое место и как-то ему адекватен.
     Если сотни, тысячи типов одеты  в  военную  форму  или  партикулярный
костюм  ответработника,  толпами  ходят  по  улицам   или   раз®езжают   в
автомобилях, произносят речи на митингах и с®ездах, а вдесятеро большее их
число создает массовку, заняв  экологическую  нишу  нормального  служилого
люда и мещанства, то картинка выходит пугающая.
     А вдобавок, за три революционных года люди поумнее,  и  интеллигенция
тоже, поняли, что в целях мимикрии лучше не выделяться среди новых  хозяев
жизни, надели маски: кто тупой покорности - только что слюни  изо  рта  не
пускают, а кто безудержного, агрессивного люмпенского хамства.
     И еще  многие,  уже  непроизвольно,  приобрели  постоянное  выражение
горестного недоумения - что, в конце концов, происходит и как жить дальше?
     Жаль,  что  он  не  задумался  об  этом  раньше,  не  приказал,   как
приказывают перейти на новую форму одежды, сделать соответствующие морды и
носить не снимая. А то вон, Басманов! И  бриться  не  стал,  и  одет,  как
многие, однако... До первого патрульного физиогномиста...
     Что касается остального  -  грязи  на  тротуарах  почти  столько  же,
характер мусора, правда, другой.  Здесь  преобладают  шелуха  от  семечек,
лохмотья бумаги, конский навоз.
     Улицы оживлены. Непрерывными вереницами люди бредут  к  центру  и  от
центра, грохочут телеги ломовиков, шагом  плетутся  низкорослые  лошаденки
извозчиков - "ванек". Довольно много автомобилей, проносящихся на  бешеной
тридцатикилометровой скорости  по  выщербленному  булыжнику.  На  углах  и
перекрестках - милиционеры в диковинной форме, с винтовками через плечо.
     Вокруг - семь лет не видевшие ремонта дома.  Стены,  особенно  внутри
Бульварного  кольца,  посечены  пулями,  несколько  громадных   пятиэтажек
выгорело полностью, витрины заколочены, многие деревянные  дома  и  заборы
растащены на дрова. Магазинов и лавок мало, основная торговля идет с  рук.
Редкие трамваи чуть не разваливаются от  набившихся  внутрь  и  облепивших
вагоны снаружи пассажиров. Трудно понять, зачем, рискуя жизнью, висеть  на
подножке или буфере, если в итоге скорость передвижения не превышает  пяти
километров в час...
     В целом большинство улиц узнаваемо. Те же кварталы,  почти  полностью
сохранившие свой облик, разве  что  вывески  другие,  да  вместо  асфальта
булыжник.  Кузнецкий  мост,  к  примеру.  Иные   же   определялись   чисто
топографически. На  Тверской,  которая  здесь  вдвое  уже,  от  Манежа  до
Страстного бульвара Новиков узнал только "Националь" да Елисеевский.
     Впрочем, все  это  неоднократно  видено  на  фотографиях  и  в  кино.
Интереснее было бы знать - что сейчас происходит за  стенами  бесчисленных
наркоматов, исполкомов, партийных комитетов и прочих советских  учреждений
и контор? Как там народ себя ведет и ощущает:  к  эвакуации  готовится,  к
уличным боям или к вынесению хлеб-соли?
     И вот эти прохожие,  что  они  на  самом  деле  думают  и  чувствуют,
спрятавшись под масками олигофренов? Новиков чувствовал себя как  водитель
в городе, где дорожные знаки изменили в одночасье  значение  и  смысл.  По
выражению лиц уличной толпы он,  профессионал,  не  мог  больше  судить  о
мыслях и настроении. Черные  ящики,  когда  неизвестно  даже  то,  что  на
входе...
     Так же, наверное, чувствовали  себя  в  сталинско-бериевские  времена
редкие иностранцы.
     Но сейчас лучше на время забыть о психологических экспериментах.
     Есть конкретная цель - найти место и организовать опорную базу. В его
распоряжении сорок  человек.  Половина  имеет  в  Москве  родных,  друзей,
сослуживцев. Но обращаться к ним, даже  к  вполне  сочувствующим,  нельзя.
Каждый подозрительный, вообще новый человек немедленно попадает на заметку
домкомовцам, работающим на угро или  ЧК  дворникам,  просто  "сознательным
трудящимся". Да и  разбрасывать  группы  по  всему  городу  недопустимо  в
тактическом смысле.
     Есть один вроде бы приемлемый вариант, но следует дождаться ночи,  да
и уверенности особой он Новикову не внушал,  слишком  все  далеко  от  его
личного  опыта.  Придется  целиком  положиться   на   одного-единственного
человека...
     Андрей решительно свернул направо. Неподалеку от Иверской часовни его
должен ожидать Шульгин со своей тройкой.
     Вступить в зрительный контакт, найти подходящее для разговора  место,
пивную, скажем, и еще раз обменяться мнениями, сообразно с обстановкой.  А
потом вместе обойти контрольные точки. Ближайшая  -  Александровский  сад.
Нависающая над головами грязно-рыжая стена, а за ней в нескольких метрах -
он. Вечно живой. Сейчас особенно.
     ...ЦК действительно заседал непрерывно. Появление "Ильи  Муромца"  по
странной   случайности   совпало   с   открытием   расширенного   Пленума.
Председательствовал   Ленин.   Он    собирался    произнести    очередную,
программно-теоретическую речь, но и самолет, и листовки, и особенно золото
совершенно выбили его из колеи.
     Скомкав  начало,  он  возбужденно  потребовал   у   Предреввоенсовета
Троцкого и Главкома Каменева  -  не  того,  который,  а  другого,  бывшего
полковника Генерального штаба  -  об®яснений,  как  стала  возможна  столь
наглая демонстрация, которая архиопасна именно в пропагандистском плане!
     - Сколько сил и изворотливости пришлось нам приложить, чтобы  убедить
пролетариат в том, что польская неудача является  на  самом  деле  крупным
успехом в деле воздействия  на  революционное  движение  Европы,  особенно
Англии! А что прикажете говорить теперь? Что  сдача  Курска  бесценна  для
пробуждения  рабочего  движения  в  Сиаме?  -   Владимир   Ильич   говорил
раздраженно, в голосе проскакивали истерические нотки. - А  эта  глупейшая
история с червонцами! Кто утверждал, что врангелевская казна пуста?  Может
быть, товарищ Дзержинский способен об®яснить?  Или  это  как  раз  золото,
якобы отбитое вашими людьми у Колчака? Снова очковтирательство? Тут кто-то
заявил, что на Москву сброшено чуть ли не сто тысяч листовок! Это что  же,
миллион рублей золотом?  Я  требую  немедленно  выяснить  точную  цифру  и
принять все меры к  из®ятию...  Не  останавливаясь  перед  расстрелами!  И
кстати, почему все золото оказалось в городе, почему его не сбросили  и  в
Кремль?
     Что?  Вы  заявляете,  будто  Врангель  оказался   сильнее,   чем   мы
рассчитывали? Вздор! Я