Василий Звягинцев. Бульдоги под ковром

 © Copyright Василий Звягинцев.
 Любое  коммерческое  использование  настоящих  текстов без
 ведома и прямого согласия автора НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
 Автор будет рад получить вопросы, пожелания, отклики по
---------------------------------------------------------------

         * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КУЛЬТПОХОД В ТЕАТР АБСУРДА * 

                                         Мчался он бурей темной, крылатой,
                                         Он заблудился в бездне времен...
                                         Остановите, вагоновожатый,
                                         Остановите сейчас вагон.
                                                                 Н.Гумилев


        ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА

     "...И мы вышли на Столешников, в черноту сырого, слякотного,  с  косо
летящим снегом, зимнего вечера. Не скрою,  вышли  с  некоторой  внутренней
дрожью, вызванной полной неопределенностью того, что ждет нас "за  бортом"
конспиративной квартиры, о которой писал в своем мемуаре Берестин. Которая
и не квартира вовсе, а московская оперативная  база  аггров  в  предыдущей
реальности, она же - "застрявший между этажами лет лифт",  кое-как,  ценой
серьезных для всех нас  неприятностей,  отремонтированный  Берестиным  же.
База, существующая в той же точке пространства, что и жилплощадь,  реально
существующая, но с неуловимым сдвигом по времени, отчего в ней, не путаясь
под ногами друг у друга, живут нормальные советские  люди  и  вершат  свои
темные  дела  пресловутые,  в  зубах  навязшие  и  в   печенках   засевшие
инопланетяне, век бы о них не слышать..."
     А неуверенность в момент выхода на улицу проистекала от  высказанного
Олегом сомнения как в том, что налаженный им канал выведет нас куда  надо,
так и в том, что по нему удастся благополучно вернуться. Не впрямую он это
сказал, но я-то понял...
     Такие вот у нас после внезапного исчезновения Антона  начались  игры.
Рулетка, одно слово, дал бы бог, чтоб не русской она оказалась...
     Однако  в  ту  сторону  проход  открылся  нормально,  и  все  датчики
показывали правильные параметры. Но Ирину я, тем не менее, брать  с  собой
не хотел, на такие дела и проще и надежнее с Сашкой ходить,  но  она  меня
уговорила. Как умела это делать почти всегда и почти в любом вопросе.
     При первом взгляде в окно я убедился, что по месту мы угадали  точно,
и внизу все же Москва,  а  не  мезозойские,  к  примеру,  ландшафты,  хотя
плавный полет снежинок разочаровал. Искомого августа не получилось, и если
здесь не крутая атмосферная аномалия, то промах по цели. И,  как  минимум,
четыре месяца в любую сторону.
     - Что же ты так, братец? - мягко  попрекнул  я  Левашова,  который  с
прикушенной губой вертел не то верньеры, не то вариометры своего пульта по
ту сторону разделяющего  нас  межвременного  проема.  Он  ответил  в  меру
сдержанно, но все равно неубедительно.
     Оттого, что на его циферблатах  и  осциллографах  все  выходило,  как
надо, и обозначался именно "август-84", ни тепла на улице, ни  спокойствия
в душе не прибавилось. Пожалуй, даже напротив!
     Правильнее всего было бы полностью сбросить поле  и  попробовать  еще
раз, но что-то меня  по-глупому  заело.  Захотелось,  раз  уж  так  вышло,
посмотреть на город за окном вблизи. Как  иногда  вдруг  хочется  выйти  и
побродить по перрону неведомого  полустанка  на  пути  из  Владивостока  в
Москву же. В надежде... Да кто ж его знает, в надежде на что? А то  и  без
всякой надежды, просто ноги размять  и  вдохнуть  воздуха,  иного,  чем  в
надоевшем за неделю вагоне...
     И мы с Ириной, которая испытывала примерно похожие,  но,  подозреваю,
более сильные чувства, переглянулись,  заговорщицки  друг  другу  кивнули,
наказали Олегу удерживать канал и побежали переодеться. По сезону  и  так,
чтобы выглядеть неброско почти  в  любом  послевоенном  году.  С  Ирининой
экипировкой проблем почти не возникло, да и я быстро  сориентировался.  Не
знаю, как кому, а  на  мой  взгляд,  трудно  придумать  экспромтом  что-то
универсальней и неприметнее для нашей страны, чем военная форма без погон,
особливо зимой. Кожаная  летная  куртка,  офицерская  шапка,  бриджи  п/ш,
хромовые сапоги. Во внутренний карман - ставший  уже  необходимо-привычным
Вальтер-ПП, в брючный - пачку четвертных,  наиболее  подходящих  на  любой
случай купюр. И - вперед!
     Под ногами захлюпала снеговая каша, когда мы, открыв массивную  дверь
и чуть задержавшись на распутьи (сиречь  на  пороге),  свернули  вправо  и
пошли вверх, к улице Горького.
     На первый взгляд, попали мы все же домой.  В  смысле  времени.  Не  в
царские, допустим, времена, и не в эпоху победившего коммунизма, а в свое,
родное, узнаваемое.
     Однако сразу же, совсем немного осмотревшись, я ощутил неопределенный
пока, но отчетливый дискомфорт. Грязно было слишком в  знакомом  переулке.
Не по-московски грязно. Глубокая траншея, причем, по  всему  видно,  давно
заброшенная, с перекинутым через нее  скособоченным  мостиком,  пересекала
путь. В августе ее здесь точно не было.
     И вот еще - впереди,  от  углового  винного  магазина,  загибаясь  на
Пушкинскую,  протянулась  пугающая  очередь.  Как  у   Булгакова:   "...не
чрезмерная, человек на полтораста".  Вот  уж  чего-чего...  Последний  раз
такую, да нет, поменьше все-таки, я  видел  30  апреля  1970-го,  накануне
двойного повышения цен на импортные коньяки.
     Только люди в той, давней  очереди  стояли  совсем  другие.  Из  того
весьма  ограниченного  контингента,  который  кровно  задевал  факт,   что
"Наполеон" и "Камю"  будут  отныне  стоить  аж  двадцать  сорок.  Даже  я,
помнится, не счел нужным к ним присоединиться. Потому как ты или сноб, или
жмот, а чтобы и то, и другое сразу...
     Эта же очередь  вдруг  напомнила  кадры  из  ленинградской  блокадной
кинохроники.
     Ирина тоже, кажется, ощутила тревогу и сильнее сжала мой локоть.
     Поравнявшись с магазином, я заглянул внутрь. Весь, обычно  пустынный,
об®ем зала был туго набит людьми. Настолько, что не разглядеть  прилавков.
Так что не полтораста, а с полтысячи человек давились здесь  непонятно  за
чем. И два сержанта в  нормальной  серой  форме,  но  с  длинными  черными
дубинками,  сдерживали   натиск   трудящихся   у   огороженного   красными
первомайскими барьерами входа.
     От очереди исходил  нестройный,  но  зловещий  гул.  Особенно  от  ее
головы, сжатой между барьерами и напирающей извне толпой неорганизованной,
зато весьма агрессивной публики.
     Поскольку из®яснялась толпа все  же  по-русски,  и  облик  ее,  кроме
эмоционального фона, мало отличался от привычного, я рискнул.
     - Чего дают, мужики?
     Из ближнего к дверям десятка  не  ответил  никто.  Слишком  они  были
напряжены предстоящим. "Как перед  ночным  прыжком  с  парашютом"  -  если
использовать берестинский образ. А вот успевший уже  употребить  в  другом
месте гражданин пенсионного возраста, в натянутой на  уши  вязаной  шапке,
информацией поделился охотно.
     - Пшеничную. В "чебурашках"...
     Вторая половина сообщения  прозвучала  загадочно.  Но  тут,  отчаянно
работая плечами и локтями, из дверей вывалился распаренный и расхристанный
парень с зажатыми  между  пальцами  правой  руки  тремя  бутылками  из-под
пепси-колы, но с водочными наклейками. Я понял.
     - Эй, земляк, а с винтом берут? - окликнул его кто-то из очереди.
     - Берут,  только  кольцо  не  забудь  сорвать...  -  переводя  дух  и
рассовывая "чебурашки" по карманам, ответил парень.
     Задавать еще какие-то вопросы я  посчитал  неуместным,  хотя  и  сама
ситуация,  и  милитаристский  оттенок   здешнего   жаргона   крайне   меня
заинтересовал.
     Ирина потянула меня за руку и,  огибая  все  расширяющуюся  к  хвосту
колонну жаждущих, мы отправились дальше.
     - Куда мы, Андрей, попали?  -  недоуменно-испуганно  спросила  Ирина,
миновав такую же, ну, может, чуть-чуть короче, очередь в пивбар "Ладья" на
противоположном углу.
     - Кабы знала я, кабы ведала... - пришли на ум слова не  то  старинной
песни, не то присловья. - Если верить  литературе,  такое  было  только  в
войну. У Кондратьева в книжке "Отпуск по ранению" весьма похожие  водочные
очереди описаны. Но на войну не похоже.  Посмотрим,  что  дальше  будет...
Хотя  в  любом  случае  столь  агрессивная  и  массовая  тяга  к  алкоголю
представляется странной.
     Поток  машин  по  Пушкинской  выглядел  обычно,  и  все   марки,   за
исключением немногих, были мне знакомы.
     Черт его знает,  может,  просто  обычные  временные  трудности  и  до
столицы докатились? Как недавно  с  мылом  в  провинции.  Завод  водочный,
скажем, недавно сгорел, или фонды за квартал кончились. А завтра праздник,
седьмое ноября или Новый год... Хотя иллюминация не горит и вид  у  народа
не праздничный...
     Но с моментом все равно  определиться  надо,  а  поскольку  на  улице
спрашивать не будешь,  я  решил  играть  наверняка.  Центральный  телеграф
рядом, там на стене календарь, вот все и выясним.
     Однако главное потрясение пришлось пережить гораздо раньше. Не доходя
до дверей "Арагви", я вдруг  поднял  голову.  И  увидел...  Над  фронтоном
Моссовета, словно так ему  и  положено,  трепетал...  ТРЕХЦВЕТНЫЙ  ЦАРСКИЙ
ФЛАГ!!!
     И первой моей мыслью при виде этого абсурда было совсем  не  то,  что
пришло бы в голову нормальному человеку. А воспоминание о  моем  юношеском
еще, неоконченном, как и многие другие, романе,  где  так  же  развевались
трехцветные флаги и по улицам Москвы, по этой  вот  самой  улице  Горького
неторопливо двигались от Белорусского вокзала озаряемые вспышками дульного
пламени башенных пулеметов угловатые низкие БРДМы. ...И главный герой, мой
"альтер  эго",  лежал  с  автоматом  в   разбитой   витрине   Елисеевского
гастронома, за баррикадой из мешков  с  сахаром,  ящиков  с  консервами  и
копченой колбасой, стрелял короткими очередями по перебегающим  фигурам  в
черных кожанках и, в отличие от меня  сейчас,  отчетливо  понимал,  что  в
стране происходит контрреволюционный переворот по типу будапештского, 1956
года.
     Почему, отчего я тогда писал о событиях, которым сам не мог придумать
разумного обоснования?  Подсознательно  не  верил  в  прочность  советской
власти? Еще до Праги-68 предвидел закономерность подобных мятежей?  Просто
жаждал сильных ощущений, угнетенный монотонностью  послехрущевской  жизни?
Бог его знает, но вот сейчас я видел именно  материализованную  сценку  из
своего романа. Только пока (или уже?) без уличных  боев.  И,  значит,  мог
считать себя, пусть и с натяжкой, провидцем...
     Впрочем, тут же, сделав волевое усилие, я отбросил  никчемные  сейчас
воспоминания,  осмотрелся,  увидел,  кстати,  табличку  с  надписью   "ул.
Тверская"  и  стал  размышлять  реально.  Что  же  здесь  все-таки   могло
произойти? На самом деле контрреволюция? Реставрация монархии?
     Если да - то как, отчего, какими силами? Всего несколько лет назад (я
решил, что находимся мы все  же  в  будущем  по  отношению  к  восемьдесят
четвертому, а не в прошлом, судя по виду автомобилей хотя  бы)  невозможно
было даже в виде интеллектуальной игры спрогнозировать подобное.
     Ну вот попробуем, не торопясь. Реставрация возможна:
     а)  в  результате  проигранной  Союзом  войны.   Кому?   Американцам,
китайцам? Война в принципе возможна, как развитие  афганской,  скажем,  но
тогда уж термоядерная, и сейчас мы бы шли по радиоактивной пустыне. И даже
в таком варианте - зачем победителям именно монархию  у  нас  вводить?  Не
Испания, чай.
     б) очередной Генсек,  Черненко,  или  кто  там  за  ним  на  подходе,
окончательно с®ехал  с  нарезки  и  об®явил  себя  царем?  Тоже  бред,  но
об®ясняет, по крайней мере, отсутствие радиоактивной пустыни  и  признаков
иноземной оккупации.
     в)  монархия  тут  всегда  была,  и  мы,  значит,  просто  в   другой
реальности. Но с семнадцатого года, не ставшего  почему-то  революционным,
линия развития уклонилась бы  настолько,  что  ни  милицейской  формы,  ни
водочных наклеек, ни "Жигулей" и "Волг" мы бы здесь  не  увидели...  Да  и
самое главное - те же учреждения и магазины располагаются в тех  же  самых
зданиях, что и у нас. Достаточно?  Тогда  выходит,  что  если  развилка  и
случилась, то буквально вот-вот, год-два назад. И привели к  ней  какие-то
совершенно непредсказуемые из восемьдесят четвертого года факторы...
     За этими рассуждениями, частично  мысленными,  частично  высказанными
вслух,  мы  дошли  до  телеграфа  и   окончательно   убедились   в   своих
предположениях. Да, будущее, 15 декабря 1991  года.  Что  подтвердило  мою
проницательность, но никак не прояснило остального.
     Больше всего мне сейчас хотелось свежих газет. Уж из  них  бы  я  все
узнал сразу, хотя бы и между строк. Но два попавшихся по пути киоска  были
закрыты, специально искать действующие не было  смысла.  Гораздо  проще  и
вернее побродить по улицам и попытаться что-то понять "путем осмотра места
происшествия",  выражаясь  юридическим  языком.  Да  и  интереснее,   надо
сказать.
     Следующий час принес новые доказательства того,  что  изменившие  ход
истории события произошли сравнительно недавно.
     Одно - надпись красной краской на  стене:  "Смерть  КПСС",  второе  -
торчащий,  как  сломанный  зуб,  постамент   памятника   Дзержинскому   на
одноименной площади. От последней картины стало не по  себе  -  все  же  к
Железному Феликсу я относился с пиететом, считая  его  одной  из  наиболее
уважаемых фигур в нашей истории.
     Были и еще приметы, но уже не столь наглядные.
     Итак - переворот, недавний и,  безусловно,  антикоммунистический.  Да
вдобавок и бескровный, пожалуй. Никаких следов уличных  боев  или  чего-то
подобного, та же военная форма на офицерах, тот же общий облик прохожих...
Но! Меня ведь хорошо учили истмату -  необходимо  прежде  всего  выяснить:
каковы движущие силы этого переворота, какова в  нем  роль  масс,  что  за
партия еще более нового типа свергла власть предыдущей?  Ничего  подобного
не было в этой стране, когда я ее покинул, и не могло за минувшие семь лет
откуда-то беспричинно взяться. Разве что диссиденты? Ну,  это  несерьезно,
по долгу службы я знал о них достаточно...
     Повинуясь естественному чувству, я  повлек  Ирину  вправо,  по  улице
Двадцать пятого Октября,  или  как  я,  фрондируя,  обычно  называл  ее  -
Никольской.  Где,  кстати,  тотчас  же  увидел  вывеску  магазина  -   "На
Никольской"...
     Напротив ГУМа,  справа,  возвышалась  новенькая  деревянная  часовня,
перед  ней  прозрачный  плексигласовый  ящик  с  кучей  денег   внутри   -
"Пожертвования на  восстановление  храма  Казанской  Божьей  матери".  Это
нормально, в  логике  ситуации.  А  вот  прямо  -  картина  уже  абсолютно
кафкианская! Мавзолей, надпись "Ленин" где  положено.  Почетный  караул  в
гэбэшной форме и с неизменными СКС у ноги - и все  это  осеняется  тем  же
трехцветным флагом на куполе Верховного Совета. Бред, между нами говоря!
     Часы на башне показывали двадцать минут десятого. Не  поздно  еще.  Я
поставил свои часы по-кремлевским. В запасе у нас с Ириной чистых полсуток
без какой-то мелочи.
     - А вот давай, Ир, сходим сейчас к тебе, на Рождественский, поглядим,
что и как? Или по телефону обзвоним друзей и знакомых...
     - Ой, Андрей, не надо лучше. Мне и так  жутковато.  Но  сейчас  мы  с
тобой вроде как посторонние здесь, и мир этот словно бы  призрачный,  а  -
нет, я понимаю, что ерунду говорю,  но  вдруг  -  стоит  нам  себя  в  нем
как-нибудь проявить, и мы уже включимся с него, и не вырваться...
     Самое смешное, что я сразу ее понял, примерно такое чувство и во  мне
шевелилось. То есть - пока я в это не верю я здесь ни при чем, а вот  если
поверю... Одним словом - "Я твоего имени не называл..."
     - Ну а если по науке? - спросил  я.  -  В  принципе  возможно  что-то
подобное, фиксация псевдореальности в результате нашего в  нее  включения?
Алексей вон в шестьдесят шестом  что  хотел,  то  и  делал,  а  ничего  не
произошло...
     - Если не считать попадания в развилку, из которой вы  с  Олегом  еле
меня вытащили... А честно сказать - ничего я теперь не знаю и не  понимаю.
Слишком много произошло такого,  что  в  рамки  известных  мне  теорий  не
укладывается совершенно. Я ж ведь далеко не хронофизик по образованию, и о
форзейлях до встречи с Антоном ничего не знала. Лучше всего  нам  с  тобой
поскорее возвращаться на Столешников и изо всех сил  надеяться,  что  Олег
нас сумеет отсюда выпустить.
     - Успеем, - сказал я с положенной мне по роли и должности беззаботной
лихостью, - в Олега я верю, как и в то, что если мы пойдем и посидим  пару
часов в ресторанчике попроще, ничего страшного не произойдет. В "Будапешт"
и  "Метрополь"  в  моем  одеянии,  конечно,  не  пустят,  да  нам  туда  и
необязательно. Общедоступное же заведение - незаменимое  место  для  сбора
информации...
     - Не слишком мне это нравится... Ты, кстати, уверен, что деньги  наши
здесь подойдут? Может, тут теперь какие-нибудь "катеринки" в ходу?
     - Обижаешь! - ответил  я  гордо.  -  Думаешь,  не  проверил?  Там,  в
часовне, в ящике для пожертвований, самые что ни на есть наши.
     -  Ну,  пойдем,  если  рюмка  водки  с  прокисшим  салатом  так  тебя
привлекают...
     Возвращаясь по Никольской, работающих газетных киосков или  стенда  с
"Правдой" и "Известиями" мы тоже не встретили. Зато на  афише  кинотеатров
фильмы на девяносто процентов оказались американскими, а из  них  половина
явно эротических, что говорило  о  наступившей  наконец  свободе  слова  и
совести. И, значит,  режим  здесь  установился  прозападный,  то  есть  не
диктаторский, что несколько утешало. Да и по всем другим признакам здешний
строй на диктатуру явно не тянул.
     Вновь  выйдя  к  площади  Дзержинского,  мы  спустились  в  подземный
переход. Вот тут и увидели... В душной, туманной полумгле толпились  сотни
людей.  И  практически  каждый  чем-то  торговал:  с  рук,  с  лотков,   с
расстеленных на грязном полу листов картона. И вид у них был не только  не
московский, но как бы и не русский вообще. Скорее уж  на  черный  рынок  в
Манагуа все походило... Продавали польскую косметику, жевательную резинку,
бижутерию, примитивной работы игрушки, сигареты со  всех  концов  света  и
книги. Массу книг! Вот такого я и  в  странах  перешейка  не  видел.  Море
фантастики, детективов, порнографии самого низкого пошиба. Но и приличных,
в том числе безусловно антисоветских, книг  сколько  угодно.  Трудно  было
оторваться, и застрял бы я там надолго, если б Ирина, отчего-то напуганная
этим торжищем больше, чем всем остальным, не потянула меня за руку, словно
собаку поводком от очередного столба...
     Но возле лотка с газетами я все же затормозил. Снова  масса  порнухи,
от  известных  "Плейбоев"  и  "Пентхаусов"  до  аналогичных  отечественных
"Андреев", "Он", "Она", "Попка по имени Оля" с означенной частью  тела  на
всю  обложку.  Вдобавок  имели  место  издания  всевозможных  "сексуальных
меньшинств" (новый для меня термин), равно как и  отчетливо  профашистские
малоформатные газетенки. О такой свободе мы не мечтали в  самых  отчаянных
застольных трепах. Но и нормальные газеты тоже были, и  я  нахватал  их  с
десяток, от  привычной  "Литературки"  и  "Московских  новостей"  до  явно
монархического "Русского воскресения".
     Предвкушая, как я их буду  читать,  и  все  наконец  пойму,  влекомый
настойчивой и раздраженной Ириной, я вышел на поверхность.
     Сумбура в мыслях еще  прибавилось,  но  и  исследовательского  азарта
тоже. Классические схемы истмата трещали вполне и по всем швам.
     За  каких-то  семь  лет  несокрушимый  оплот  коммунизма,  страна   с
двадцатимиллионной партией, могучей армией  и  немыслимой  силы  Комитетом
превратилась... Не знаю даже, как и назвать. Но,