он не высыпался, в сон ему хотелось спрятаться, как в берлогу. Лечь,
укрыться с  головой  и  хоть  на  час-другой  забыться,  уйти  от  ставшей
невыносимой жизни.
     Немного помогала водка, но он избегал ее пить, сознавая, что вряд  ли
сможет остановиться после  первых,  приносящих  облегчение  рюмок,  начнет
ежевечерне напиваться до беспамятства. Правда, чем такой путь хуже  любого
другого, он не совсем понимал...
     А ведь, несмотря ни на что, нужно было каждый день к десяти ноль-ноль
приезжать в  наркомат,  вести  совещания,  сидеть  в  президиумах,  читать
доклады в Совнаркоме и всегда быть готовым ответить  на  любой  звонок  по
кремлевской вертушке. И сохранять подобающее должности  суровое,  строгое,
но и доброжелательное выражение лица, уметь  вовремя  пошутить  и  вовремя
проявить партийную принципиальность, в общем жить так, как давно привык  и
как жили все люди его окружения.
     Но каждую ночь, возвращаясь  домой,  он  сбрасывал  дневную  маску  и
превращался в испуганного, нервного и желчно-раздражительного мужа и отца,
поглощенного одной-единственной мыслью - как-нибудь дожить  до  следующего
утра, и обливающегося холодным потом при  звуках  каждого  в®езжающего  во
двор автомобиля.
     Шульгин  открыл  глаза  и  с  недоумением  осмотрелся.  Он  сидел  за
письменным столом в незнакомом большом кабинете, круг света из-под глухого
черного колпака лампы освещал разложенные бумаги, пучок цветных карандашей
в латунной снарядной гильзе, раскрытую пачку папирос и  стакан  недопитого
чая в серебряном тяжелом подстаканнике.
     Еще он увидел  лежащие  на  столе  руки  -  крупные  кисти,  покрытые
рыжеватыми волосами и россыпью веснушек, большие  золотые  часы  на  левом
запястье, обшлага серой коверкотовой гимнастерки... Потом  он  понял,  что
руки эти принадлежат ему, и он, очевидно, только что спал,  уронив  голову
на локтевой сгиб.
     Он помнил все, что было с ним, вплоть до того, как задремал  в  своей
комнате-камере на вилле Сильвии, и в то же время знал все, что  относилось
к человеку, в чьем теле он внезапно очнулся.
     Если бы не подробные рассказы  Берестина  и  Новикова  об  ощущениях,
сопровождающих перенос психоматрицы в чужое тело, реакция  Шульгина  могла
быть куда более острой. Сейчас же он,  даже  не  вставая  из-за  стола,  а
только приняв куда более удобную позу, начал  осваиваться  в  своем  новом
воплощении. Первым делом еще раз проверил, насколько полно сохранилась его
собственная личность. Память, рефлексы, черты характера, быстрота  реакции
- все оставалось при нем, как специалист он  установил  это  легко.  Новое
тело слушалось его безукоризненно.
     Затем он прошелся по личности реципиента. И почти сразу же  ему  стал
ясен замысел аггров.  Этот  человек,  нарком  одной  из  ведущих  отраслей
промышленности, по всем советским меркам - счастливчик,  баловень  судьбы,
сделавший  блестящую  карьеру,  недавно  награжденный  орденом  Ленина   и
обласканный доброжелательным вниманием Хозяина, уже  почти  год  ежедневно
ждал ареста. Потому что за окном подходил  к  концу  пресловутый  тридцать
седьмой,  и,  в  отличие  от  более  наивных  людей,  нарком  все  понимал
правильно. Обладая точным инженерным мышлением,  он  за  время,  прошедшее
после  февральско-мартовского   Пленума,   вычислил   систему   и   логику
происходящего и не обольщался насчет своей судьбы. Единственного защитника
- Серго - на свете уже не было, прочие же стопчут с уханьем и свистом, был
бы лишь намек. Правда, иногда ему очень  хотелось,  и  он  заставлял  себя
думать так, как думало большинство: что он ни в чем  не  виновен  и  очень
нужен, делает важнейшее дело, известен с  самой  лучшей  стороны  товарищу
Сталину, не зря же орден ему дали уже после  того,  как  исчезли  сотни  и
тысячи других, а значит - он признан заслуживающим доверия. Но почти сразу
же трезвый внутренний голос подсказывал, что то  же  самое  мог  про  себя
сказать, и, наверное, говорил, каждый посаженный и расстрелянный. Он готов
был обратиться к господу с мольбой: "Да минет меня чаша сия!", и тут же  с
горькой усмешкой вспоминал, что она не помогла даже Христу.
     Единственный, кому он по-настоящему завидовал, был  капитан  Бадигин,
сидящий сейчас в каюте вмерзшего в полярные  льды  "Седова"  и  передающий
оттуда изредка короткие бодрые радиограммы. Уж он-то, по крайней  мере  до
следующего лета, может не бояться ничего, кроме внезапного сжатия льдов...
     А  наркому  приходилось  трепетать  каждую  ночь,  обмирая  от   гула
автомобильных моторов, лязга лифтовых дверей,  шагов  на  лестнице  и  уж,
конечно, при виде казенных печатей на дверях квартир их огромного дома.  А
также и от любого внепланового звонка "оттуда",  по  которому  требовалось
давать санкции на арест себе подобных, но сидящих чуть ниже  по  служебной
лестнице.
     Приведя в порядок мысли и чувства наркома, Шульгин  предположил,  что
раз его всунули в тело этого человека столь внезапно, без предупреждений и
инструктажа, цель у Сильвии  могла  быть  только  одна.  Устрашение.  Дать
понять наглому существу, кем бы оно ни было,  человеком  или  инопланетным
конкурентом, что он в полной ее власти. А если действительно ждет  сегодня
наркома арест, то поучить его чужими руками. Бить, допрашивать,  гноить  в
камере и ставить к стенке энкаведешники будут наркома, а  чувствовать  все
это придется Шульгину. Остроумно, ничего не  скажешь.  И  не  нужно  иметь
своих палачей, свои камеры пыток, пачкать руки и совесть,  если  у  аггров
вообще существует такая нравственная категория.
     И  арестовать  его  должны  именно  сегодня,  вряд  ли  имеет   смысл
заставлять Шульгина ждать слишком долго...
     За спиной  скрипнула  дверь.  Шульгин  обернулся.  На  пороге  стояла
женщина неопределенного возраста, но все же, на взгляд Шульгина,  ближе  к
тридцати, чем к сорока, в длинной  ночной  рубашке  и  наброшенном  поверх
халате.
     "Жена, Зоя..." - тут же вспомнил он, и не только имя, а и вообще  все
к ней относящееся.
     - Ты почему не ложишься, второй час  уже...  -  спросила  Зоя,  и  не
потому, что на самом деле хотела узнать причину, а  так,  по  привычке,  в
виде ритуала.
     - Не видишь разве, работаю. Завтра коллегия... - ответил  нарком  без
всякого участия Шульгина. - Иди спи, мешаешь...
     Женщина хотела еще что-то сказать, шевельнула губами, но в  последний
момент передумала, махнула рукой и тихо прикрыла дверь.
     На Шульгина нахлынула волна противоречивых чувств,  чужих  не  только
потому, что принадлежали они наркому, а вообще чужих, не совместимых с его
обычным психотипом. Тут были и жалость к жене, и  раздражение  на  нее,  и
желание догнать, излить наконец душу в надежде на поддержку и  сочувствие,
и страх сделать это, чтобы не дать оснований подумать, что  раз  боится  -
значит чувствует за собой что-то... И еще была почти ненависть при мысли о
том, что Зоя, быть может, очень скоро станет  отрекаться  от  него,  врага
народа, и на каком-нибудь основании клеймить позором... О том,  что  жену,
скорее всего, арестуют вместе с ним или чуть позже, он в  своем  смятенном
состоянии даже не по-думал...
     "А почему бы тебе не плюнуть на  все  и  не  сбежать?  Союз  большой,
где-нибудь в тайге запросто затеряться можно, а там и  через  границу?"  -
спросил он владельца тела и сам же ответил: - "Да  куда  ему!  Тут  совсем
другой характер нужен. Вот я бы мог..." А если и вправду -  прямо  сейчас?
Деньги  есть,  переодеться,  вызвать  машину,  ехать  на  дачу,   водителя
отпустить, велеть приехать завтра, изобразить несчастный случай на рыбалке
- и привет! А самому товарняками на Хабаровск, есть там кое-кто...  Шаману
Забелину сейчас лет тридцать... Поможет  уйти  на  ту  сторону...  Никакой
Карацупа не догонит...
     Шульгин закурил хозяйскую папиросу. Все это имело смысл, если бы  ему
на самом деле пришлось здесь оставаться надолго. А аггры наверняка заберут
его обратно, им же нужно его просто припугнуть  на  первый  случай.  Ну  и
пусть - это может  оказаться  даже  интересным,  застенки  Лубянки,  новые
впечатления и все такое...
     И нарком впервые за много дней под воздействием доминирующей личности
успокоился. В физиологическом смысле - прекратились постоянные  выбросы  в
кровь адреналина, замедлился пульс,  свободным  и  ровным  стало  дыхание.
Шульгин вышел в ванную, стал рассматривать  в  зеркале  свое  новое  тело.
Крупный мужик, не старый еще, сорок два года. Лицо,  конечно,  рыхловатое,
чуть обрюзглое, с начальственными складками  у  носа  и  рта.  Полувоенная
гимнастерка, слева на груди орден и  депутатский  значок.  Плечи  широкие,
пуза нет... Шульгин нагнулся, достал из-под ванны оставшийся после ремонта
кусок дюймовой водопроводной трубы, примерился и почти без  усилия  согнул
под прямым углом. Так чего же ты мандражишь, братец? С  твоими  мышцами  и
моей подготовкой...
     Вдруг сильно захотелось есть, и  Шульгин  направился  на  кухню,  где
шкафы  и  последняя  новинка  -  электрический  ледник   -   ломились   от
деликатесов.  Ассортимент  кремлевского  пайка  -  как  в  дореволюционном
Елисеевском, одна беда - с аппетитом у  наркома  давно  уже  неважно,  все
больше на бутербродах да на крепком чае перебивается. Ну и ничего, мы  ему
сейчас поможем и водочки, натурально, употребим, чтоб секрецию улучшить...
     Но  не  пришлось  Шульгину  полакомиться  господскими   деликатесами,
еженедельно  привозимыми  со   специальной   охраной   в   опломбированном
контейнере, и довоенной "Столичной" не успел он попробовать.
     То, чего так долго ждал нарком, наконец случилось.
     В другом конце длинного, как пульмановский вагон, коридора в обширной
прихожей грубо и требовательно загремел дверной звонок.
     Не успела еще перепуганная жена выглянуть из спальни,  не  проснулись
дети, а Шульгин, отнюдь не помертвевший от последнего на свободе ужаса,  а
благодушно  улыбающийся,  открыл  добротную  двойную  дверь.  В   квартиру
ввалились два сержанта НКВД в форме,  еще  один  человек  в  штатском,  но
настолько типичного облика, что сомневаться в его принадлежности к органам
не приходилось, боец конвойных войск с винтовкой, а за ним переминались на
площадке  постоянные  понятые  -  лифтерша   и   дежурный   электромонтер.
Бессмысленно-круглое лицо лифтерши выражало слабое любопытство, а  монтеру
явно хотелось похмелиться. На  обысках,  если  в  квартире  обнаруживалась
выпивка, ему обычно перепадало.
     - Проходите,  товарищи,  проходите,  будьте  как  дома...  -  Шульгин
отступил от двери,  сделал  приглашающий  жест,  чуть  ли  на  согнулся  в
поклоне.
     Оторопевший от такой встречи чекист протянул ему ордер на обыск.
     Скользнув глазами по тексту с  подписью  самого  Вышинского,  Шульгин
вернул бумагу.
     -  Не  возражаю.  Приступайте.  А  может,  сначала  чайку?  Дело  вам
предстоит долгое,  на  улице  слякоть,  дождь...  Попьете  -  тогда  и  за
работу... Да я и  сам  покажу  все,  что  вас  интересует,  чтобы  зря  не
возиться, вы только скажите - что требуется: письма  Троцкого,  инструкции
гестапо, списки сообщников?
     Наверняка  с  подобным  эти  злые  демоны  московских  ночей  еще  не
сталкивались.
     - Вы что, гражданин, пьяны, что ли? Не понимаете, в чем дело?
     - Отчего же? Прекрасно понимаю. А выпить не успел, вы же и  помешали.
Дурацкая,  между  прочим,  привычка  в  вашем  ведомстве  по  ночам  людей
тревожить. Утром куда удобнее, после завтрака. И вам лучше, и нам... Да вы
заходите,  заходите,  -  обратился  он  к  понятым,  -   не   стесняйтесь,
присаживайтесь, до вас не скоро очередь дойдет.
     Из спальни, наконец, появилась жена.
     - Это что, Гриша? - прошептала она, хотя прекрасно все поняла.
     - Не тревожься, Зоя, товарищи ко мне.  Иди  пока  оденься,  да  чайку
согрей...
     - Товарищ лейтенант, может, санитарку вызвать, он  вроде  -  того!  -
попробовал подсказать начальнику выход из положения один из сержантов.
     - Все они того. На каждого врачей не хватит. А если что  -  в  тюрьме
разберутся. Петренко, стой у двери. Понятые, садитесь здесь, ждите.  А  вы
приступайте, - приказал лейтенант подручным.
     - С чего  планируете  начать?  -  поинтересовался  Шульгин.  -  Я  бы
советовал с кабинета. Там много книг,  бумаги  всякие.  Пока  перетрясете,
жена оденется, сготовит на скорую руку. Опять же и мне  с  собой  кое-чего
соберет...
     -  Мы  сами  знаем,  -  огрызнулся  лейтенант,   решив   игнорировать
небывалого клиента. - Стойте вот тут и не вмешивайтесь.
     Однако обыск начал  действительно  с  кабинета.  Шульгин  прислонился
спиной к боковой стенке шкафа, заложив руки  за  спину.  Минут  пятнадцать
молча  наблюдал  за   чекистами.   Сержанты   сноровисто,   сантиметр   за
сантиметром,  обшаривали  комнату.  Лица  у  обоих  простые,   вроде   как
рязанские,  отнюдь  не  отмеченные  печатью   интеллекта.   Классов   семь
образования да какие-нибудь курсы  по  специальности.  Лейтенант,  похоже,
покультурнее, скорее всего - москвич, десятилетку наверняка окончил, да  и
чин у него по их меркам немаленький, равен армейскому  капитану.  А  в  те
годы нередко и сержанты райотделами НКВД руководили.
     Он сидел сбоку от стола, писал что-то, положив на коленку планшетку.
     Сколько, интересно, раз ему приходилось  заниматься  подобным  делом,
носителей каких громких имен и  званий  препроводил  на  первую  ступеньку
ведущей в ад лестницы?  Мемуары  мог  бы  в  старости  написать,  пожалуй,
интересные, только вот старости как раз и не будет. Через годик-другой сам
станет об®ектом подобной процедуры. А может, и  без  процедуры  обойдется.
Шульгин не знал, каким образом происходила "смена караула"  в  НКВД  после
устранения Ежова и прихода Берии. Может, просто пуля в затылок,  прямо  на
рабочем месте? В любом случае, долгая жизнь лейтенанту госбезопасности  не
светит, так что комплексовать Шульгин не собирался.
     - А у вас там, на Лубянке, какие порядки? - нарушил он  тишину.  -  В
камерах курить можно? Если можно,  я  папиросами  запасусь.  Кстати,  если
желаете, закуривайте прямо здесь, вон на столе коробка...
     Лейтенант поднял  голову,  намереваясь  вновь  оборвать  надоедливого
врага народа, однако то, что он хотел сказать, таки осталось тайной.
     В стремительном броске  Шульгин  ребром  ладони  перебил  ему  шейные
позвонки. Крутнулся на месте, носком сапога ударил в  висок  присевшего  у
нижних полок шкафа на корточки сержанта, резким толчком ладони  в  область
сердца отбросил к стене второго. И успел придержать  его,  плавно  опустил
обмякшее тело на ковер, чтобы, падая, оно не произвело лишнего шума.
     Выпрямился, машинально поправил упавший на глаза чуб.
     Да, подумал Сашка, спецподготовка ежовских гвардейцев не  выдерживает
никакой критики. Любой, наверное, муровский опер даст им сто очков вперед.
Да и неудивительно, воры народ серьезный,  могут  и  пером  пощекотать,  и
бритвой полоснуть по глазам, а от наркомов, маршалов и старых  большевиков
чекисты подвоха не ждут. Народ дисциплинированный. Даром что у каждого  то
маузер именной, то браунинг в кармане штанов, ящике стола  или  прямо  под
подушкой.
     И ведь, кажется, за все эти годы больших и малых терроров  случая  не
было, чтобы хоть один чекист на таких вот  задержаниях  пострадал.  Что-то
такое про Каширина, кажется, рассказывали, да про Буденного  был  анекдот.
Все прочие ночные аресты воспринимали как должное.
     Шульгин отодвинул край шторы и выглянул в коридор. Боец  с  винтовкой
скучал у двери, понятые переговаривались шепотом.
     Шариков от подшипника в доме у наркома не водилось,  но  и  мраморная
пепельница подошла. Звук от удара в  лоб  получился  тупой,  с  отчетливым
хрустом треснувшей кости. Лязгнула об пол штыком винтовка.
     - Тихо, тихо, граждане  понятые...  -  успокаивающе  сказал  Шульгин,
покачивая стволом лейтенантского нагана. - Я  вас  трогать  не  собираюсь,
только  без  глупостей.  Официально  вам  сообщаю   -   группа   бандитов,
бухаринцев-троцкистов намеревалась, переодевшись  в  форму  наших  славных
органов, совершить  теракт  против  члена  правительства,  -  он  пощелкал
пальцами по значку и ордену. - Однако я их обезвредил! Но могут  появиться
сообщники, возможна и перестрелка. Поэтому - прошу  пройти  в  чуланчик  и
сидеть тихо,  пока  не  приедут  настоящие  чекисты  и  не  снимут  с  вас
показания... - с этими словами он втолкнул понятых в комнату без окон, еще
раз погрозил наганом и запер дверь снаружи.
     Он заглянул в детскую, где жена наркома с каменным лицом сидела между
кроватями все еще спящих сыновей.
     - Собирайся, Зоя...
     - Что? Что такое? - воскликнула женщина. Ее славно  разбудили,  резко
встряхнув за плечи, и она озиралась с недоумением и испугом.
     - Я сказал - собирайся. Товарищи  поняли,  что  были  неправы.  И  не
возражают, чтобы мы уехали...
     - Как? Куда? Что ты говоришь?.. - она ничего не понимала,  зная,  что
пришедшие с обыском чекисты никогда просто так  не  уходят,  а  главное  -
никогда не видела у своего мужа такого лица и такого взгляда.
     - Все скажу, только не сейчас. Одевайся теплее, одевай ребят,  поедем
но машине, погода холодная. На все сборы полчаса...
     На самом деле времени было сколько угодно.  Такие  обыски  длятся  по
нескольку часов, - водитель в машине, скорее  всего,  спит,  и  собираться
можно без спешки.
     Шульгин и сам не знал, для чего все это сделал и  продолжает  делать.
Наверное, ему, оказавшемуся в одной с наркомом  шкуре,  просто  захотелось
показать, как следует поступать в трудные моменты настоящему  мужчине.  Он
не знал,  в  самом  ли  деле  все  происходит  наяву,  как  у  Новикова  с
Берестиным, или внушено  ему,  по-прежнему  лежащему  на  койке  в  логове
аггров, но это не имело значения. Пока ему не помешают режиссеры, он будет
исполнять свою сольную партию. Да ведь и  просто  интересно,  получится  у
него или нет, сумеет он оставить в дураках всесильное "ведомство  страха"?
А если все происходит наяву - так пусть нарком получит свой шанс.
     В большой портфель Шульгин сложил  все  оказавшиеся  в  доме  деньги,
драгоценности жены, наганы чекистов, в два чемодана - самое необходимое из
одежды, альбом с семейными фотографиями, несколько детских игрушек.
     План у него был самый простой. Используя резерв времени  до  момента,
пока на Лубянке спохватятся, да пока поднимут тревогу, отмотать на  машине
километров триста, а то и больше, день  пересидеть  в  укромном  месте,  а
дальше, как любит выражаться Берестин, бой покажет...
     Дрожащая,  постукивающая  зубами  от  страха   и   волнения   женщина
заканчивала одевать детей. Старший,  десятилетний,  все  время  спрашивал,
куда они едут. И почему ночью?
     - К дедушке поедем. На машине. Он нас давно ждет, да все  времени  не
было.
     - А сейчас появилось?
     - Появилось. Отпуск мне дали. Три года не давали, а сейчас дали.
     Шульгину и самому стало интересно, как у него  все  легко  и  складно
выходит.
     Наскоро, но плотно перекусили.  Он  заставил  Зою  выпить  полстакана
водки. Сам пить не стал,  початую  бутылку  и  две  полных  тоже  сунул  в
портфель,  наполнил  рюкзак  банками  деликатесных   консервов,   красными
головками сыра, копченой колбасой. Вот хлеба  оказалось  маловато,  но  не
беда, хлеба в любом сельпо взять можно.
     - Так. Сейчас я спущусь к машине, все  уложу,  а  когда  посигналю  -
выходите. Сразу же. И до гудка - из кухни ни шагу. - Последнее  он  сказал
жене шепотом. Она испуганно кивнула.
     По  пути  к  двери  окончательно  вошедший  в  роль  Шульгин   вырвал
телефонный шнур из коробки, придвинул к двери чулана  тяжеленный,  набитый
всяким ненужным хламом комод.
     Надел длинный кожаный реглан, наркомовскую фуражку  со  звездочкой  и
нелепым квадратным козырьком. Наверное,  специально  придумали,