ее с
ним ему  лишь приснилось.  Он в тревоге перевернулся на другой бок и
тут же  облегченно вздохнул.  Жуткий холодок  исчез, и  его  сменила
приятная теплота в груди и глубокая, спокойная радость. Нет,  э т о
ему не приснилось!
   Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она
была совершенно  голая и  даже не  укрытая простыней. Ее распущенные
волосы блестели  от влаги,  а кожа  пахла  душистым  мылом.  Широкое
ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.
   "Совсем умаялась,  бедняжка, - нежно  улыбнулся Филипп. -  Милая,
дорогая, любимая..."
   Их первая  близость была  похожа на  изнасилование  по  взаимному
согласию. Едва  лишь  очутившись  в  покоях  Бланки,  они  стремглав
бросились в  спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели
за один  раз наверстать  все упущенное  ими за  многие годы, всласть
налюбиться за  те пять  лет, на протяжении которых они были знакомы,
неистово рвались  в об®ятия  друг к  другу, но так и оставались лишь
добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю
страсть, весь пыл - все, что накапливалось в них день за днем, месяц
за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из
искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда
из  дрожащих   огоньков  душевной  привязанности,  что  впоследствии
зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения,
пронзавшего их  тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок,
вспыхнуло всепоглощающее пламя любви...
   Осторожно, чтобы  не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял
ее  влажное   полотенце  и   зарылся  в  него  лицом,  задыхаясь  от
переполнявшего его счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов
был упасть  на колени  и зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось
кататься на  полу, в  исступлении лупить  кулаками пушистый  ковер и
биться, биться  головой о стену... Впрочем, последнее желание Филипп
сразу подавил -  главным образом потому, что если Бланка проснется и
увидит, как  он голый стоит на четвереньках и бодает стену, то гляди
еще подумает, что у него не все дома.
   Наконец Филипп  встал с кровати и повесил на шею полотенце. После
нескольких тщетных  попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки
Бланки, он,  понадеявшись, что  весь пол  на его  пути будет  устлан
коврами, на цыпочках направился к двери.
   Выйдя из спальни, Филипп едва не столкнулся с Коломбой, горничной
Бланки. От  неожиданности девушка  тихо вскрикнула, затем оценивающе
осмотрела его голое тело, и ее губы растянулись в похотливой улыбке.
   - Не обольщайся,  детка, - сказал  он,  потрепав  ее  по  смуглой
щечке. - На служанок я не зарюсь. Даже на таких хорошеньких, как ты.
Теплая вода еще есть?
   - И да, и нет, монсиньор.
   - Ба! Как это понимать?
   - Госпожа совсем  незадолго мылась,  так что в лохани вода еще не
остудилась. Но коли вам надобна будет горячая вода, мне доведется...
   - Нет, не надо. Я обойдусь и той, что есть. А пока, детка, ступай
на кухню и вели слугам принести нам ужин.
   - Я лишь только оттудова, монсиньор. Госпожа меня туды посылала и
совсем скоро ужин прибудет.
   Филипп фыркнул.
   - А ты-то  откудова таковая  узялась? - спросил  он, подражая  ее
забавному говорку.
   - В котором понятии, монсиньор?
   - Откуда ты родом, спрашиваю.
   - А-а, вот оно што! Из Корсики я, монсиньор.
   - Так я и подумал. Говори со мной по-корсикански, мне будет легче
понять тебя...  Хотя нам  нечего долго  болтать. Вот что мы сделаем,
детка. Когда   п р и б у д е т   ужин, подай  его в  спальню - мы  с
госпожой поужинаем там. А ты... Да, кстати, меня никто не искал?
   - Кажется,  никто, -   по-корсикански  ответила  горничная. -  Во
всяком случае, я не слышала, чтобы вас спрашивали. А что?
   - Ты знаешь, где мои покои?
   - Да, монсиньор, знаю. А что?
   - Когда подашь нам ужин, немедленно ступай ко мне...
   - А зачем?
   - Не перебивай.  Ты останешься  там на  ночь, и  если меня  будут
искать господа де Шатофьер, де Бигор или д'Альбре, но только они...
   - А если кто-то другой, но по их поручению?
   - Тоже годится.  Так вот,  только им  или тому,  кто явится по их
поручению, ты скажешь, где я нахожусь.
   - То есть, у госпожи?
   - Да. И непременно предупредишь, что если дело может подождать до
утра, пусть меня не беспокоят. Понятно?
   - Да,  монсиньор,   я  все   понимаю.  Только  в  случае  крайней
необходимости.
   - Ты очень  сообразительная девчонка, -  похвалил ее Филипп. - Ч-
черт! Ты такая умница, что, пожалуй, я тебя поцелую... Но в щечку.
   Филипп легонько  чмокнул девушку  в щеку,  взял у  нее  зажженную
свечу и  прошел в  соседнюю  комнатушку,  которая  служила  мыльней.
Посреди  комнаты   стояла  довольно   большая   деревянная   лохань,
наполовину заполненная  теплой мыльной  водой. Положив  полотенце на
длинную скамью  и поставив  там же  свечу, Филипп  быстро забрался в
лохань и по грудь погрузился в воду. При одной только мысли, что эта
самая вода недавно ласкала тело Бланки, его охватила сладкая истома.
Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.
   Перед  мысленным   взором  Филиппа   со  стремительностью  молнии
пронеслись все  пять лет его жизни в Толедо, начиная с того момента,
как   он   на   первом   приеме   у   Фернандо IV   увидел   хрупкую
одиннадцатилетнюю девчушку,  лишь неделю  назад ставшую  девушкой, и
оттого  смущенную,   обескураженную  и   даже   угнетенную   новыми,
непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим правилам дворцового
этикета, она  жалась к своему брату Альфонсо, ища у него поддержки и
утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с интересом, вполне
об®яснимым - как-никак,  она была  его троюродной  сестрой. А потом,
когда их взгляды встретились...
   Впрочем, тогда  он еще  ничего не  почувствовал. Но именно с того
момента, именно  в тот  самый миг  его  первая  возлюбленная  и  его
единственная любовь  окончательно и бесповоротно превратилась в тень
прошлого. Сердце  Филиппа стало  свободным для  новой любви,  однако
боль и  горечь утраты еще были свежи в его памяти, и за эти пять лет
ни одна женщина не смогла стать для него тем, кем была Луиза, - и не
потому, что  все они  ей и  в подметки  не годились,  как он пытался
убедить сам себя. На самом же деле Филипп панически, до ужаса боялся
снова потерять  любимого человека,  и потому  боялся снова полюбить,
полюбить по-настоящему.  Он хранил  в своей  памяти образ Луизы, как
щитом, прикрывая  им  свое  сердце,  что  позволяло  ему  увлекаться
женщинами, влюбляться  в них,  заниматься с ними любовью, не любя их
всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем
менял свои  очертания: светло-каштановые  волосы постепенно темнели,
фигура  становилась  хрупче,  глаза -  бойче,  живее,  ум -  острее,
манеры - более  властными и  мальчишескими. И вот, в один прекрасный
день Филипп  внимательнее всмотрелся  в образ  своей любимой и вдруг
понял, что  она жива, что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту
носил в  своей душе  все эти  годы, лишь  когда ее целиком заполнила
другая женщина, и он захлебывался слезами, в последний раз оплакивая
давно умершую Луизу и радуясь рождению новой любви...

   Выйдя из  мыльни, Филипп  обнаружил, что  дверь  в  спальню  чуть
приоткрыта и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул
полотенце вокруг бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался.
В спальне  болтали  две  девушки.  Большей  частью  говорила  гостья
Бланки, но  тараторила она  так быстро  и с  таким жаром, что Филипп
ровным счетом  ничего не разобрал, за исключением того, что разговор
между ними велся по-кастильски и предметом обсуждения был он сам.
   На какое-то  мгновение после тихого "да" Бланки, произнесенного в
явном замешательстве,  в спальне  воцарилась тишина,  которая  затем
взорвалась звонким,  жизнерадостным  и  очень  заразительным  смехом
Елены Иверо.
   - Ах ты  моя маленькая  проказница!... Нет, подумать только! Ты..
Ты...
   Филипп тактично  постучал в  дверь, вдобавок громко прокашлялся и
вошел в спальню.
   - Добрый вечер, принцессы. Как поживаете?
   Обе девушки  сидели в обнимку на краю кровати. Елена была одета в
вечернее платье  темно-синего цвета,  Бланка - в  розовый  кружевной
пеньюар. Перед  ними стоял  невысокий  столик,  обильно  уставленный
всяческими яствами и напитками.
   - Рада  вас   видеть,  кузен, -  с  улыбкой  произнесла  Елена. -
Особенно в  таком виде. И между прочим, ваше обращение "принцессы" в
данной ситуации неуместно.
   - В самом  деле? - сказал  Филипп, усевшись  на табурет  напротив
девушек и принимаясь за еду. - А как же мне подобает обращаться?
   - Как мужчине,  вошедшему в спальню дамы в одной лишь набедренной
повязке. Приблизительно  так: "Добрый  вечер, кузина. Какой сюрприз,
что вы здесь!" - это ко мне. А затем: "Бланка, солнышко, как ты себя
чувствуешь? Надеюсь,  с тобой  все в порядке? Как спалось? Кузина не
будет возражать, если я сейчас же тебя поцелую?"
   Филипп рассмеялся.  Он искренне симпатизировал Елене и не уставал
восхищаться ее  неистощимым жизнелюбием.  Он от  всей души надеялся,
что эта жажда жизни поможет ей с достоинством принять жестокий удар,
который обрушится  на нее  уже завтра,  когда  она  узнает,  что  ее
единственный брат,  человек, любимый ею скорее как мужчина, оказался
безумцем и преступником.
   - Боюсь,  нас  раскусили,  Бланка, -  произнес  Филипп,  все  еще
посмеиваясь, но  в смехе его проскальзывала грусть, навеянная мыслью
о Рикарде. -  Должен покаяться,  кузина: недавно  мы совершили  грех
прелюбодеяния. Да простит нас Бог! - И он лицемерно возвел горч очи.
   - То-то я и слышала, как вы хныкали в мыльне. Знать, вымаливали у
Господа прощение. -  Елена хитро  усмехнулась. - А  Бланка,  в  виду
отсутствия падре Эстебана, исповедывалась мне.
   - А? - Филипп вопросительно взглянул на Бланку. - Исповедывалась?
   - Ну, не  совсем  исповедывалась, -  немного  смущаясь,  ответила
она. - Просто я рассказала кузине о...
   - Обо всем,  что  произошло  между  вами, -  подхватила  Елена. -
Начиная с  того момента, как коварная Маргарита оставила вас наедине
с подвязками.
   Филипп чуть  не подавился  куском мяса,  с трудом проглотил его и
закашлялся.
   - Вы шокированы, кузен? - осведомилась княжна. - Почему?
   - Ну... По  правде говоря,  я не  ожидал, что Бланка будет с вами
так откровенна.
   - И тем не менее она со мной откровенна. Только со мной, и только
с глазу на глаз.
   - Елена моя  лучшая подруга, -  вставила Бланка. -  Она  во  всем
понимает меня, а я - ее.
   - А  как  же  Маргарита?  Ведь  она  считает  тебя  своей  лучшей
подругой.
   - С Маргаритой  я тоже  очень дружна,  но... Уж  слишком мы с ней
разные.
   - Вот именно, -  сказала Елена. -  Зачастую Маргарита не понимает
Бланку или  превратно истолковывает  ее слова, потому что смотрит на
жизнь   совершенно   иначе.   Естественно,   это   не   способствует
откровенности - тем  более со  стороны такой  застенчивой особы, как
наша Бланка.
   - Ну, а  вы, кузина?  Лично я  не рискну назвать вас застенчивой.
Скромной, порядочной - да. Но отнюдь не застенчивой.
   Елена с благодарностью улыбнулась:
   - Вы безбожно  льстите мне,  кузен; это  насчет скромности. А что
касается нас  с Бланкой,  то несмотря  на всю  нашу  несхожесть,  мы
прекрасно ладим.  Она понимает  меня, я понимаю ее, и в определенном
смысле я знаю о ней больше, чем она - сама о себе.
   - Вот как! - удивилась Бланка.
   - Ну, разумеется!  Ведь не  зря же  говорят, что порой со стороны
виднее. Свежий  взгляд на вещи отмечает то, на что другие, сжившиеся
с ними, не обращают внимания в силу многолетней привычки. К примеру,
еще до  вашего приезда,  кузен, у меня не было никаких сомнений, что
вы с  Бланкой... -  Елена  насмешливо  покосилась  на  нее. -  Иными
словами, я предвидела это и знала, что рано или поздно...
   - Прекрати, кузина! - обиженно воскликнула Бланка.
   - Э,  нет,   милочка, -  ласково  возразил  Филипп. -  Это  очень
интересно.  И  я  не  вижу  причин  стесняться,  если  вы  с  Еленой
действительно такие близкие подруги. Прошу вас, кузина, продолжайте.
   - А тут,  собственно, и  продолжать нечего.  Только и  того,  что
однажды Бланка  сама призналась мне, что она просто без ума от вас и
страстно желает... э-э... сойтись с вами  п о б л и ж е .
   - Я этого не говорила! - запротестовала Бланка.
   - Такими  словами,   нет, -  согласилась   Елена. -  Но  вспомни,
дорогуша, что  ты рассказывала  о себе  и кузене  Филиппе той ночью,
когда мы влюбились друг в друга.
   Во второй  раз  за  последние  несколько  минут  Филипп  чуть  не
подавился - теперь уже яблоком.
   - Что?!! -  ошарашено   произнес  он,   выпучив  глаза. -   Я  не
ослышался?
   - И опять вы шокированы! - весело рассмеялась княжна. - Нет, нет,
это вовсе  не то,  о чем  вы подумали.  Отнюдь! Просто однажды нам с
Бланкой обеим не спалось, вот мы и болтали всю ночь напролет, делясь
своими  секретами...  Тогда-то  мы,  собственно,  и  сдружились  по-
настоящему. А  Маргарита нафантазировала  себе невесть что. Дескать,
мы в  одночасье воспылали  нежнейшей любовью - так это выраженьице и
прилипло к языку. На самом же деле Маргарита просто ревнует Бланку и
знай поддевает нас: "Как вам не совестно, кузины! Стыдище-то какое!"
И прочее  в том  же духе... -  Елена негодующе  фыркнула. -  Чья  бы
корова мычала!  Сама она,  когда у  нее нет  парней, тащит  к себе в
постель фрейлин,  а чего  только стоят ее шуры-муры с кузиной Анной.
Это  вообще   черт-те  что... -  Княжна  растерянно  умолкла. -  Ах,
простите, друзья! Что-то я разговорилась не в меру. Я вообще ужасная
болтунья. Дайте мне только повод, и я вас до смерти заговорю. Боюсь,
кузен, вы  глубоко заблуждаетесь относительно моей скромности... Ну,
ладно. Я  пришла сюда  не для того, чтобы надоедать вам своей пустой
болтовней...
   - Что вы, принцесса!..
   - Ай, прекратите,  принц! - отмахнулась  Елена. -  Я  страшно  не
люблю лицемерия,  пусть даже из вежливости. Я прекрасно понимаю, что
сейчас вы  хотите остаться  наедине с  Бланкой, и она хочет того же.
Поэтому я  не отниму  у вас  много времени,  лишь выполню  поручение
кузины Арагонской и тотчас уйду.
   - Вы имеете  в виду  Изабеллу? - уточнил Филипп, невольно краснея
под ревнивым взглядом Бланки.
   Елена снова  улыбнулась, но  на этот  раз в  ее улыбке не было ни
веселья, ни иронии, ни лукавства - одна только грусть.
   - Похоже,  что  в  нашей  милой  королевской  компании  назревает
громкий скандал, -  с серьезным видом произнесла она, подобрала край
своего платья и вынула из пришитого к нижней юбке накладного кармана
сложенный в  несколько раз лист бумаги. - Это письмо вам, кузен. Как
видите, оно  не запечатано,  и я  не стану утверждать, что не читала
его.
   Филипп в  смятении развернул  письмо,  написанное  мелким,  почти
бисерным почерком, но явно второпях, и быстрым взглядом пробежал его
неровные, местами скачущие и налезавшие друг на друга строки.
   - Carajo![10] - в  сердцах выругался  он, настолько  потрясенный,
что  даже  не  обратил  внимания,  как  покоробило  от  этого  обеих
девушек. -  Черти  полосатые!  Пресвятая  Богородица,  спаси  нас  и
помилуй...
--------------------------------------------------------------
  10  Carajo!  (от  carajar  -  совокупляться)  -  грубое  испанское
ругательство.

   Отведя таким  образом душу, Филипп внимательно перечитал письмо с
самого начала:
                           "Мой милый друг!
   Когда кузина  Елена вручит тебе эту прощальную записку, которую я
не решаюсь  назвать письмом,  я буду уже далеко отсюда, и мы с тобой
больше никогда  не свидимся. Навряд ли я смогу убедительно об®яснить
тебе причины  моего поступка, да и не намерена делать это. Возможно,
ты скажешь, что я сошла с ума, но по мне лучше такое безумие, чем та
жизнь, на  которую обрекает меня брак с этим чудовищем - моим мужем.
Сама же  я  не  считаю  себя  сумасшедшей,  напротив -  я,  наконец,
прозрела и  поняла, что не смогу больше жить так, как жила прежде, я
поняла, в  каком аду  я провела  последние шесть  лет, и  я не  хочу
возвращаться в это пекло.
   После того,  как ты  ушел от меня, я всю ночь не сомкнула глаз. Я
была безмерно  счастлива и  глубоко несчастна.  Я  чувствовала  себя
очищенной от  всей накопившейся  во мне  скверны и  в то  же время я
осознавала, что после всего происшедшего между нами, такого светлого
и прекрасного,  я скорее  умру, чем  позволю мужу  снова  осквернить
меня,  я  убью  себя  прежде,  чем  эта  отвратительная  жаба  вновь
прикоснется ко  мне своими  мерзкими лапами. Я была в отчаянии, я не
знала, что  мне делать, я готова была тут же повеситься - и вовсе не
страх перед гневом Всевышнего удержал меня от этого поступка. Я хочу
жить, хочу  любить, но  еще больше (и это я поняла благодаря тебе) я
хочу быть  любимой. Ты  любил меня  лишь полтора  часа - но  какое я
познала блаженство!  Ты разбудил  меня от  жуткого сна,  ты заставил
меня прозреть,  и теперь  я знаю,  чего хочу.  Я  хочу,  чтобы  меня
любили - ведь  это так прекрасно, когда тебя любят! Я до конца своих
дней буду  благодарна тебе  за преподанный  мне урок. Да благословит
тебя Господь, Филипп, и ниспошлет тебе долгие годы счастливой жизни.
   У меня  есть друг,  верный друг,  который любит меня и готов ради
меня на  все, - и  ты знаешь,  кто он. Еще неделю назад он предлагал
мне  бежать  вместе  с  ним.  Сегодня  на  рассвете  я  приняла  его
предложение, но  с условием,  что бежим  мы немедленно. Я рассказала
ему все,  и он  согласился. Он  знает о  нас с  тобой, и он понимает
меня, потому  что любит. А для меня это самое главное - что он любит
меня. Пусть  даже я  пока не  люблю его,  но полюблю  непременно - в
ответ на  его любовь  и  преданность.  Я  знаю,  я  верю,  что  буду
счастлива с  ним. И  если мне суждено будет вскоре погибнуть в чужом
краю, так  и не достигнув того, что посулил мне Эрик, то я хоть умру
счастливой.
   Мы уезжаем  прямо сейчас,  как только я допишу это письмо и отдам
его Елене.  У меня  начинается новая  жизнь, и  я  перечеркиваю  всю
прежнюю. Я  отрекаюсь даже от своих детей. Да простит меня Бог, но я
всегда ненавидела  их, с самого их рождения, - ведь они также и дети
того чудовища  в человеческом  обличии, которое  испоганило всю  мою
юность. Мне  горько и  больно, но  в жилах  моих детей  течет дурная
кровь, и  ты сделаешь  Франции большую  услугу, если  выполнишь свое
обещание и  лишишь их  наследства. Возможно, мне придется отречься и
от своей  веры, и  я сделаю  это без  колебаний - ведь  Бог един  и,
думаю, Ему  все равно,  как люди  крестятся, славя  Его. Но  об этом
пусть тебе  расскажет Елена - я ей во всем доверилась и надеюсь, что
не ошиблась в выборе.
   У меня  уже нет  ни сил,  ни времени, ни желания писать дальше. Я
сказала тебе  все, что  хотела сказать.  Прости за сбивчивый слог. И
прощай, милый.
   Не пишу, что твоя, ибо это уже не так, но просто
                                                          Изабелла".
   Филипп тяжело  вздохнул и,  ни мгновения  не  колеблясь,  передал
письмо Бланке.
   - Да, скандал будет отменный, - согласился он. - Шикарный скандал
намечается. Надеюсь...  То бишь  боюсь, что  это окончательно добьет
Филиппа-Августа Третьего.
   Елена посмотрела  на  него  долгим  взглядом.  Между  тем  Бланка
углубилась в  чтение письма,  и по  мере  того,  как  она  пробегала
глазами все  новые и  новые  строки,  выражение  ее  лица  менялось.
Первоначальная  ревность  уступила  место  недоверчивому  удивлению,
которое  вскоре   переросло  в   глубочайшее  изумление,  затем  она
прошептала: "Матерь  Божья!" - и  в голосе  ее  явственно  слышалось
искреннее сочувствие и даже одобрение.
   - Так вы боитесь, кузен? - наконец произнесла Елена, не отводя от
него пристального взгляда. - Или все