Джефри Кейн.
   Нашествие нежити.

Перевод с английского А. А. Обухова.


ПРОЛОГ
1992 года (Манхэттен, холодной ночью 13 апреля)

Саймон Альберт Вайцель никак не мог сообразить, что он делает среди ночи
здесь, на самом краю бездонного котлована, вырытого компанией "Гордон
консолидэйтед энтерпрайзиз". Он не помнил, как добирался сюда: автобусом
ли, электричкой, не мог припомнить мигающих огоньков светофоров или
каких-нибудь других подробностей поездки. Вспомнил лишь звуки, звуки,
которые он слышал день за днем, неделю за неделей на протяжении вот уже
второго месяца... Звуки, которые стоили ему работы и рассудка.

Звуки эти Вайцель начал слышать сразу после того, как снесли старую
гостиницу "Марамар" и отрыли па ее месте небывало глубокий котлован под
фундамент небоскреба "Гордон тауэрз". Они напоминали придушенные невнятные
голоса, переходящие порой в плач и стенания. Голоса молили Вайцеля о
сочувствии, но говорили на языке, которого он не знал и не понимал.
Стенания доносились откуда-то из глубины земли. Да, либо именно так, либо
он действительно сошел с ума, и голоса звучат только в его свихнувшемся
мозгу.

Как бы то ни было, он прибыл сюда так же послушно, как бездушный зомби[1],
рабски покорный воле своего хозяина.

- Господи, что я здесь делаю? - спросил Вайцель бездонную пустоту грязной
шахты, обрывающейся прямо у стен взметнувшихся ввысь небоскребов. - Что мне
опять здесь понадобилось?

В звуках, которые он слышал, было что-то отдаленно похожее на гул
наэлектризованного пульса Манхэттена, который своим зловещим и раскатистым
о-м-м-м-м-м-м-м-м колотился у него в ушах.

Вайцель всю жизнь ужасно страшился оглохнуть, но теперь частенько
задумывался, а не проколоть ли ему себе барабанные перепонки и погрузиться
в блаженную глухоту, чтобы избавиться от этих колдовских звуков,
вздымающихся из-под земли и глушащих стук сердца огромного города и его
собственного.

Вайцель замер на самом краю стройки, каждый нерв натянут в каком-то жутком
предчувствии, беспричинной ярости и безысходном отчаянии одновременно,
горючая смесь эмоций, смертельно опасная для его и без того высокого
кровяного давления. Его врач уже предупредил: хватит, Вайцель, нельзя
так... Подумай об Иде... о себе, наконец... Хватит ходить туда и смотреть,
смотреть, смотреть и ждать, когда невесть что произойдет. Ты себя просто
убьешь.

И все же Вайцеля, словно наркомана, вновь и вновь тянуло на стройку - еще
раз проникнуться ее о-м-м-м-м-м-м-м, звуками, которые никто, кроме него, не
воспринимал, голосом, который никто, кроме него, не слышал. Но оно-то
происходило здесь, никем не замеченное, в самом центре города Нью-Йорка,
это древнее чудо, которое глупцы, подобно роботам снующие вокруг опор еще
одного очередного небоскреба, не могли воспринимать. Только он, Саймон
Вайцель, был способен на это.

А началось все 14 марта, когда он во время обеденного перерыва в бюро
путешествий, где работал, решил немного прогуляться и наткнулся на эту
стройку. Как и многие другие в этот томительно унылый и скучный день, он
остановился полюбопытствовать, как идет сооружение высочайшего, по
утверждению архитекторов, здания в мире, комплекса из двух одинаковых
башен, где один из самых богатых на земле людей решил разместить и сдавать
в аренду административные помещения. Говорили, что для обеспечения
сейсмостойкости этому невероятно высокому зданию, этому чудищу,
принадлежащему сэру Артуру Томасу Гордону III, требуется утопить опоры в
землю на такую глубину, какой еще никогда и нигде не достигали. На самом
верхнем этаже сэр Артур повелел устроить себе личные апартаменты, чтобы
было где передохнуть после его нескончаемых путешествий по континентам.

Вайцель да и остальные тоже были поражены размерами этой отвесно исчезающей
в земле пещеристой шахты, пронзившей самое сердце Манхэттена. Ему вдруг
подумалось, что чудовищное оскорбление, которое нанесли вырывшие ее люди
острову, может стать последней каплей - и случится что-то непоправимо
ужасное. Мимолетная эта, казалось, мысль возвращалась снова и снова и все
не давала ему покоя, заставляя Вайцеля вновь и вновь возвращаться на
стройку и часами вглядываться в невообразимую пропасть, которую выгрызали и
выгрызали неутомимые машины. Подсматривал он через щелки в ограде,
воздвигнутой вокруг стройки неодолимой баррикадой из прочного дерева и
металла.

Это занятие, словно наваждение, поглотило его целиком. Босс уволил Вайцеля
после того, как его опоздания и отлучки превратились в прогулы, длившиеся
по нескольку дней кряду.

Дома жена без устали долбила и долбила одно и то же, требуя прекратить
пустую болтовню о какой-то там дырке в земле, а дети и внуки и вовсе
пропускали речи Вайцеля мимо ушей, считая его тревогу и беспокойство глупым
чудачеством. Так что вскоре Вайцель стал проводить на стройке все больше и
больше времени - так долго, что к нему там уже привыкли, а со многими
рабочими он даже познакомился лично. В какой-то момент он начал взывать к
ним, предупреждая, чтобы они не смели более углубляться в землю ни на шаг В
ответ строители только смеялись.

А в один прекрасный день Вайцель отыскал спуск в шахту. Он и сам не смог бы
объяснить, зачем перелез через турникет после того, как запустили очередную
смену рабочих. Вайцель не сделал и нескольких шагов, как его схватили и
передали в руки подоспевших полицейских. тут же его и забравших. Стыд,
раскаяние и угрызения совести были почти непереносимы для человека, всю
жизнь отличавшегося законопослушанием и видевшего полицейский участок до
этого случая только по телевизору и в кино.

Вайцель решил обсудить все, что с ним творилось, со своим врачом и впервые
признался постороннему человеку, что слышит доносящиеся из котлована
странные звуки.

- Шум тяжелых машин, вот и все, - авторитетно объяснил Сидней Байен, его
врач и давний друг.

- Нет, ничего похожего на механические звуки, - настаивал Саймон.

- Эхо от металлической обшивки, говорю тебе, сваебойное оборудование и все
такое, Саймон. Послушай...

- Нет, нет и нет. Потому что...

- Саймон, тебе ведь приходилось лежать тихой, абсолютно безмолвной ночью в
постели и смотреть телевизор? Приходилось. И приходилось продолжать слышать
голоса после того, как его выключил. А шум ночного дома слышать
приходилось? Как вибрирует его наэлектризованный пульс? Приходилось. Вот и
это та же самая штука с твоей шахтой, поверь мне, Саймон...

- Какого черта, Сид! Да ведь звуки идут не откуда-то снаружи. Они во мне!

- То есть как в тебе?

- В голове у меня, Сид... в голове... И все пытаются сказать мне что-то...
может быть, предупредить? Не знаю, не знаю. А иногда стою я там, и кажется,
что слышу два голоса... один уговаривает меня, второй предостерегает...

- От чего предостерегает-то? И что уговаривает сделать?

- Сам не знаю, не понимаю я их... Если бы я только... - Вайцель смолк на
полуслове.

Наступило долгое молчание, потом Сидней старательно закашлялся, бережно и
обдуманно подбирая слова.

- Вот что, Саймон. Есть у меня один приятель, тоже врач. Я бы очень хотел,
чтобы ты с ним повидался.

- В психушке, что ли?

- Да, он психиатр.

- Считаешь, я действительно спятил, Сид? - Тон, каким был задан вопрос,
таивший в себе одновременно и жажду исцеления, и надежду на него, убедил
Сида, что Вайцель сейчас говорит совершенно искренне. - Если я схожу с ума,
Сид, то я хочу, чтобы мне об этом прямо сказали, а еще больше хочу, чтобы
мне сказали, что делать.

- Значит, пойдешь к доктору Марченду?

- Пойду, но должен признаться, с деньгами у меня туговато.

- Для меня Марченд сделает скидку, так что не тревожься.

От доктора Марченда, однако, Вайцель получил тот же самый совет, что не раз
слышал от жены: держись подальше от источника беспокойства. Даже близко не
подходи к этому котловану. Но вот он снова здесь, и не знает даже, как
попал сюда - на такси, на электричке, пешком? Не помнит и того, как уходил
из дома. Вокруг непроглядная тьма, часы показывают три часа ночи.
Объяснить, зачем он сюда пришел, Вайцель не мог, но чувствовал, что, как и
раньше, что-то заставило его вернуться на стройку, только на этот раз она
была совершено безлюдной.

Вайцель нашел проход, поминутно озираясь в страхе перед теми, кто охраняет
строительную площадку. В нескольких сотнях ярдов[2] от него светилось
оконце трейлера, в котором уютно устроился сторож, несомненно, с чашкой
горячего кофе или какао: ночь выдалась довольно прохладной, если не сказать
морозной. Но Вайцель не замечал ни сводившей ноги боли, ни своих
бессмысленных поступков, ни холода - он карабкался через ограду. Какая-то
могущественная сила привела его сюда из дома в Бруклине. Сила эта была
такой мощи, что целиком овладела его разумом, заставила его подняться с
постели и одеться - заметила ли Ида мой уход? - повлекла его через весь
город и теперь толкала через пружинящую и вздрагивающую колючую проволоку,
всю сплошь заляпанную фирменными знаками "Гордон", выглядевшими еще более
не подвластными времени, нежели сама ограда. Какая-то неодолимая сила
тянула Вайцеля вниз, в шахту.

Вайцель подчинился, почему-то твердо зная, что у него нет выбора. Что бы
там ни было, он должен пройти через это. Помочь ему никто в оставшемся за
проволокой мире ничем не может. Направляясь к самому нижнему уровню
стройки, Вайцель проходил мимо недвижных машин, безмолвно застывших тут и
там, словно огромные спящие быки; минуя уровень за уровнем, он недоумевал,
что заставляет людей так упрямо вгрызаться все глубже и глубже в землю.
Должно быть, архитекторы потребовали утопить опоры где-нибудь футов[3] на
шестьсот пятьдесят, не меньше. Куда ниже канализационных труб и линий
подземки, ниже даже туннелей, соединяющих Манхэттен с материком.

Вайцеля плотно обступила глухая тьма, но где-то вдалеке он разглядел
мерцание странного зеленого пламени. Вот оно, сказал он себе... Вот он,
источник всех моих бед, страданий и скорби... Вайцель услышал
о-м-м-м-м-м-м-м, голос здешней жизни, словно пульсирующий электроток,
который однажды насквозь пронзит все здание, что эти глупцы собираются
выстроить над этой... над этим... этим. В голове у него раздались голоса,
яростно схватившиеся за право диктовать ему свою волю.

"О-о-о-о-о-о-о-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м, прочь... беги... нет... останься...
про-о-о-чь... впер-р-р-р-ред - прочь"...

Голоса вконец сбили Вайцеля с толку, он уже не соображал, что должен
делать, чего нельзя делать... Но одно он понимал ясно - есть только один
способ разгадать тайну, сгубившую его жизнь. Собрав в кулак всю волю и
решительность, столь типичные для его далеких предков, Вайцель двинулся
вперед к зеленому сиянию на дне шахты. По пути ему пришлось обходить уже
забитые в основание бетонные сваи.

Когда он достиг света, тот внезапно исчез, словно его и не было, оставив
Вайцеля в полной темноте. Саймон замер, не в силах побороть колотившую его
дрожь, объятый беспричинным ужасом... Прижав к лицу носовой платок, он
судорожно пытался унять тошноту от невесть откуда нахлынувшего неописуемо
омерзительного запаха, и вдруг свет снова вспыхнул, залив все пространство
вокруг него и проникая сквозь одежду в каждую его пору, во все его естество.

В голове у него раздался смешок, сначала добродушный, потом дурманящий,
дразнящий и соблазнительно ободряющий смешок, какой издает утоливший похоть
женолюб. Смех звучал в нем и с хрипом рвался из его горла. Все громче и
громче до наглой пронзительности, и тело Вайцеля засветилось в пещере
зеленой лампадой, и вдруг раздался чей-то крик, но голос кричал не в нем, а
откуда-то со стороны и неумолимо приближался. Это был сторож, изрыгавший
грубую брань:

- Опять ты, старый болван! Полицию я уже вызвал, и на этот раз ты влип
крепко! Дурень ты старый! Пристрелить бы тебя на этом самом месте!

И тут Вайцель на глазах у сторожа рухнул на землю. Направив на него
слепящий луч мощного фонаря, сторож изумленно воскликнул:

- Какого черта... Эй, ты чего?

И в тот же миг уловил, как какая-то тень шмыгнула прочь от лежавшего
бесформенной грудой Вайцеля и метнулась в темный угол туннеля, где стала
зарываться в землю, как крыса.

Сторож пытался поймать ее в луч фонаря, но каждый раз существо ловко
уворачивалось - и внезапно пропало, как провалилось, под землей.

- Что за черт... Это еще что за фиговина? - удивился вслух сторож и тут
заметил, что Вайцель с трудом приходит в себя. Он подошел к стонущему
старику и грубо поднял его на ноги. - Ну, пошли, чокнутый. А то в полиции
тебя заждались.

Вайцель стоял молча, с неподвижно застывшим лицом, пустые мертвые глаза
неотрывно смотрели прямо перед собой. Заглянув в них, сторож в мимолетном
испуге отшатнулся, потом его осенила догадка:

- Надрался в стельку, а? - но, не учуяв запаха перегара, попробовал найти
другое объяснение: - Снотворного перебрал или чего скушал?

Вайцель по-прежнему безмолвствовал и двигался только тогда, когда сторож
его подталкивал. Так они сделали несколько шагов, и сторож только сейчас
заметил, что его обволакивает чудной зеленый туман, светящийся словно бы
изнутри.

Да что за черт? - поинтересовался пораженный сторож, от неожиданности
выпустив Вайцеля и не заметив даже, что тот тут же обмяк и опустился на
землю. Опустив глаза, сторож увидел у своих ног какую-то забавную
двухголовую шестиногую зверюшку наподобие грызуна, которая, похоже, и
источала зеленое сияние. Остолбеневший сторож услышал в самой глубине
мозговых извилин голос этого существа, вещавшего, что в свое время его,
сторожа, призовут к действию, но сейчас все его силы, вся энергия нужны
тому, кто у его ног. Взметнувшись с земли, оно обвилось вокруг ноги сторожа
и принялось всасывать его в себя, но не кровь или жизненные соки, а душу
его и разум...

1
Назлетт ас-Самман, Египет, в тот же день.

Условия для работы были отвратительные, теснота и грязища, лачуга из
тесаного камня, принадлежавшая в прошлом одному из горожан, которому не
повезло обосноваться прямо на месте раскопок. Здесь, похоже, собралась вся
пыль, копившаяся тысячелетиями, к тому же ветер задувал в лачугу песок
через множество щелей, через дверь и через единственное крошечное оконце,
неуклюже прорубленное в неуклюже сложенной стене. Абрахам Хэйл Штрауд и
другие сотрудники археологической экспедиции, работавшие в этом секторе
раскопа, делали свое кропотливое и тонкое дело при свете переносных
прожекторов, питание для которых давал привезенный ими с собой генератор.
Прожектора освещали их рабочее место и беспощадно высвечивали неприкрытую
тоску и скудость окружающей среды. То есть до того, что можно было
разглядеть блох, копошащихся в песке, который забил все щели в полу и
стенах. Груды самых разнообразных обломков, громоздившихся в соседней
комнате, комфорта тоже не добавляли, а землекопы целыми днями напролет
свозили и свозили в хлипких скрипучих тачках все новые и новые порции
исторического хлама - и так до тех пор, пока археологи не наткнулись на
долгожданную находку.

Легкие Штрауда были уже давно забиты пылью и песком, а голова - мыслями о
недавнем замечательном открытии самого потаенного, самого хранимого и
самого драгоценного сокровища из сокровищ Хеопса[4]. В данный момент,
однако, голова у него кружилась, сильно подташнивало, сказывалось, видимо,
переутомление последних дней. Если он сейчас не даст себе какую-то
передышку, то просто свалится, глупо же доводить себя до такого состояния.
И все же его не отпускало чувство смутного беспокойства и настороженности,
будто какая-то могущественная и не подвластная ему сила могла в любую
минуту вырвать у него плоды многодневного напряженного труда прямо из рук.

Находка, которую они сделали здесь, у подножья великих пирамид, была,
пожалуй, самой значительной и важной со времен вскрытия гробницы
Тутанхамона[5]. Штрауд весьма гордился своей причастностью к новому
археологическому подвигу, который, несомненно, прикует внимание всего мира
к Хеопсу, предку Тутанхамона. Восхищение, которое Штрауд испытал при виде
коллекции человеческих черепов, высеченных из хрусталя и других минералов,
побудило его обзвонить коллег по всему миру и информировать их о том, что
обнаружено веское доказательство связи между строителями пирамид в Египте и
в Центральной Америке, поскольку вплоть до сегодняшнего дня считалось, что
центральноамериканцы были единственными обладателями таинственных
хрустальных черепов, которые, по мнению некоторых, служили своего рода
антеннами для улавливания и передачи психической энергии.

Конечно, еще предстояли годы изучения, составления документации и
каталогов, все эти тяготы научной работы, но Штрауд, однако, осознавал, что
впредь его ни на один день даже близко не подпустят к сокровищам Хеопса. И
потому вместе с доктором Аллулу Мамдаудом и доктором Ранджаной Патель,
замечательными археологами из Каирского института египетских древностей,
Эйб Штрауд бешено работал в течение последних семидесяти двух часов,
торопясь закончить реферат о "Склепе Черепов", огромной и роскошной
коллекции человеческих черепов, изготовленных из хрусталя, оникса, золота,
серебра, базальта и других минералов, - коллекции, заполнившей одно из
немалых подземных помещений гробницы.

Эта часть пирамиды Хеопса сразу привлекла особое внимание Штрауда потому,
что изысканно орнаментированные черепа говорили с ним. Он слышал голоса
жизней - прошлых, настоящих и будущих, - звучащие из черепов, видел жизнь в
радужно мерцающих глазах, изготовленных из драгоценных камней, и в
лазоревой прозрачности целиком хрустальных. Этого, конечно, просто не могло
быть, ни тогда, ни теперь! Не было и не дошло до наших дней такой
технологии, которая позволяла бы достичь подобного эффекта. Тем не менее он
все же держит их в руках...

Всматриваясь в глубину одного из хрустальных черепов, Штрауд видел и ощущал
время Хеопса, чье двадцатитрехлетнее правление закончилось в 2528 году до
нашей эры. Не меньшее восхищение вызывали и базальтовые черепа. Базальт
известен как крайне трудно поддающийся обработке камень, обычно
применявшийся для покрытия полов в храмах.

А сейчас вот они, черепа из базальта и хрусталя, здесь, в руках Абрахама...
извлеченные из усыпальницы Хеопса, чья пирамида остается величайшей из всех
когда-либо воздвигнутых. Как попали все эти черепа к фараону? Собирал ли он
их в коллекцию? И повелел ли похоронить ее вместе с собой? Была ли для
этого какая-то особая причина?

Погребальная церемония в те времена представляла собой сложный и детально
разработанный обряд, призванный гарантировать, что ни фараон, ни Египет
никогда не умрут. Путь в вечность начинался в расположенном неподалеку
Долинном храме, куда тело фараона доставлялось для ритуального очищения и
бальзамирования составом, рецепт которого современная наука так и не смогла
восстановить и повторить. Для заключительной церемонии тело фараона несли
длинной извилистой тропой в погребальный храм рядом с пирамидой.

Открытие в марте 1990 года Долинного храма Хеопса у подножия пирамид в
Назлетт ас-Саммане подтвердило теоретические выкладки о планировке плато
Гиза. Именно здесь Хеопс, его сын и внук соорудили свои три пирамиды и
памятники.

Назлетт ас-Самман расположен у подножия плато, и десятилетиями считалось,
что нечистоты и сточные воды из деревни служат главной причиной разрушения
лежащего прямо напротив нее знаменитого сфинкса.

При финансовом содействии и участии Соединенных Штатов было предпринято
строительство современной канализации, за которым пристально и неусыпно
надзирали египтяне, бесхитростно объясняя свою бдительность близостью
памятников старины и возможностью обнаружения редких древностей.

И действительно, почти сразу после начала земляных работ стали попадаться
огромные гранитные и известняковые блоки, кремневые ножи, римские кирпичные
стены и другие реликвии. К середине первого месяца их число заметно
увеличилось, и в конце концов настала очередь самого важного и
значительн