ска и гравия, под нависающим над этим местом обрывом. Его одежда была насквозь мокрой, правой рукой он поддерживал левую. На его ошеломленном лице отражались боль, замешательство и удивление. Это было лицо смертельно уставшего, доведенного до отчаяния человека.
     Сессиль еще сидела на земле, когда Боуман подошел к ней.
     - Ты испортишь свой прекрасный цыганский костюм, сидя здесь, - сказал он.
     - Да, я тоже так думаю. - Ее голос был почти спокойным. Она взяла протянутую им руку, поднялась с его помощью и огляделась: - Его нет?
     - Скажем так: я не могу его найти. По этому поводу можно долго философствовать, моя любимая. Он имел возможность изрешетить меня пулями.
     - Но... но умеет ли он плавать?
     - Откуда я знаю, черт возьми!
     Боуман подвел девушку к ?симке? и после того, как они проехали целую милю в молчании, взглянул на нее с любопытством: ее руки дрожали, лицо было бледным, и заговорила она приглушенным шепотом. Ясно, что девушка еще не полностью оправилась от потрясения.
     Она спросила:
     - Кто ты?
     - Не важно.
     - Я сегодня спасла тебе жизнь.
     - Да, спасибо. Но тебе следовало бы подстрелить его или взять на мушку.
     Наступила долгая пауза, затем Сессиль громко шмыгнула носом и сказала почти плача:
     - Я никогда в жизни не стреляла из пистолета. Я не переношу стрельбы.
     - Я знаю. Я сожалею. Я сожалею обо всем, Сессиль. Но больше всего я сожалею, что втянул тебя в эту проклятую, безобразную историю. Господи, я должен был предвидеть это!
     - Зачем винить себя? - Почти рыдания слышались в ее голосе. - Тебе нужно было укрыться где-нибудь прошлой ночью, и моя комната... - Она внезапно замолчала, уставилась на Боумана и прошептала: - Думай о чем-нибудь другом, ладно?
     - Давай вернемся в Арль, - ответил он.
     Она смотрела на него еще некоторое время, затем отвернулась, попыталась зажечь сигарету, но у нее сильно тряслись руки, и он помог ей. Ее руки еще дрожали, когда они вернулись в отель.

Глава 6

     Боуман остановил автомобиль у отеля. Не далее пяти ярдов от них за столиком сразу у входа в патио в одиночестве сидела Лила. По ее виду трудно было сказать, сердита она или огорчена, но девушка определенно не выглядела счастливой.
     - Друг бросил ее, - объявил Боуман. - Встретимся через пятнадцать минут. В коридоре бокового входа в отель. Не выходи, пока не увидишь голубой ?ситро-ен?. Я буду ждать в нем. И не задерживайся в патио. Фойе вполне безопасное место.
     Сессиль кивнула:
     - Могу я поговорить с ней?
     - Конечно.
     - Но если мы встретимся взглядами...
     - Не имеет значения. Собираешься рассказать ей, какой я ужасный человек?
     - Нет. - Смущенная улыбка.
     - А... Тогда хочешь объявить о предстоящей свадьбе?
     - И не это. - Опять смущенная улыбка.
     - Так что, полагаешь, я должен принять за тебя решение?
     Она положила свою руку на его:
     - Мне кажется, ты очень добрый человек.
     - Я сомневаюсь, что парень в ?рено? разделяет твое мнение, - сказал Боуман тихо.
     Улыбка исчезла с лица Сессиль, и она вышла из машины. Боуман отъехал, она смотрела вслед, слегка нахмурившись, пока машина не исчезла из виду, затем вернулась к патио. Взглянула на Лилу и кивком показала на фойе; разговаривая, обе девушки направились туда.
     - Ты уверена? - спросила Сессиль. - Чарльз узнал Нейла Боумана? Лила кивнула.
     - Каким образом? Почему?
     - Не знаю. Понимаешь, он очень, очень проницательный человек.
     - Ты хочешь сказать, что он представляет собой нечто большее, чем просто известный винодел или собиратель фольклора?
     - Думаю, да.
     - И он не верит Боуману? Тупик какой-то! Ты же знаешь, что Нейл думает о Люке. Боюсь, что правда на стороне Боумана, Лила. Он избавил нас сегодня еще от одного плохого человека.
     - Что он сделал?
     - Сбросил его в Рону. Я видела, как он это делал. Он говорит...
     - Вот почему он выглядел словно привидение, когда я только увидела вас.
     - Мое самочувствие тоже оставляет желать лучшего. Он говорит, что убил еще двоих. И я это тоже видела, как он уложил их. Местный колорит есть местный колорит, но было бы нелепо притворяться мертвецами. Он все же на стороне добрых сил, Лила. Хотя не могу сказать, что знаю ангелов, которым очень понравится это.
     - Я не ангел, но и мне не нравится это, - нахмурилась Лила. - Это выше моего понимания, я вообще не знаю, как к этому относиться. Что мы теперь должны делать?
     - Я сама в растерянности. Что, говоришь, делать? Делай то, что нам сказано, я так полагаю. Где Чарльз?
     - Он уехал. - Лила помрачнела еще больше. - Он только что уехал с этой маленькой женщиной-шофером - так он ее называет - и велел ждать его здесь.
     - Лила! - Сессиль уставилась на подругу. - Это невозможно! [
     - Почему? Почему невозможно? Чем плох Чарльз?
     - Ничем, конечно. Ничем, - повторила Сессиль, вставая. - Осталось две минуты до встречи. Наш мистер Боуман не любит ждать.
     - Когда я думаю, что он с этой маленькой распутницей...
     - Мне она кажется очаровательной.
     - Я тоже так думала, - призналась Лила. - Но это было час назад.
     Ле Гран Дюк на самом деле не был ни с этой ?маленькой распутницей?, ни где-либо поблизости от нее. На площади, где стояли кибитки румынских и венгерских цыган, не было видно ни Кариты, ни огромного зеленого ?роллса? и вообще ничего, что могло бы привлечь чье-то внимание. Ле Гран Дюк, напротив, оказался на виду: недалеко от зелено-белой кибитки, с записной книжкой в руке, он с огромным воодушевлением беседовал с Симоном Серлом. Кзерда, как признанный лидер цыган и хороший знакомый ле Гран Дюка, находился поблизости, но не принимал никакого участия в разговоре; Серл, судя по выражению, иногда появлявшемуся на его аскетическом лице, тоже делал это неохотно.
     - Премного благодарен, мсье ле Кюр, премного благодарен. - Ле Гран Дюк говорил с присущей ему снисходительностью. - Я не могу передать вам, какое впечатление произвела на меня ваша служба в окрестностях монастыря сегодня утром. Тронут, очень тронут. Ей-богу, каждая минута, проведенная там, казалась мне бесценной. - Он пристально взглянул на Серла: - Вы повредили ногу, дорогой друг?
     - Небольшое растяжение, ничего особенного. - Явная напряженность не только отражалась на лице священника, но и ощущалась в его голосе.
     - А! Но вы знаете, как внимательно должны относиться к таким растяжениям: возможны серьезные осложнения. Да, очень серьезные. - Ле Дюк снял свой монокль и, держа его за кончик толстого черного шнурка, начал раскачивать, словно маятник, внимательно разглядывая Серла. - Не мог ли я видеть вас где-нибудь раньше? Я не имею в виду монастырь. Да, да, конечно, около отеля, сегодня утром. Странно, но я что-то не припоминаю, чтобы вы хромали. Но тогда я... Боюсь, мое зрение... - Он водрузил монокль на место. - Благодарю вас еще раз. И следите за растяжением. Отнеситесь очень серьезно к этому, мсье ле Кюр. Ради собственного же блага.
     Ле Гран Дюк спрятал записную книжку во внутренний карман и величественно удалился. Кзерда посмотрел на Серла: незабинтованная часть его лица не отразила никаких чувств. Серл, в свою очередь, облизнул пересохшие губы, не произнес ни слова и повернулся, чтобы уйти.
     Даже очень наблюдательный человек, хорошо знающий Боумана, не смог бы опознать его в субъекте, который сидел за рулем сверкающего голубого ?ситрое-на?, припаркованного в проходе позади отеля. На нем были белая широкополая шляпа, темные очки, ядовито-голубая в белый горошек рубашка, украшенный вышивкой черный жилет без пуговиц, молескиновые брюки и высокие сапоги. Цвет лица Боумана стал еще смуглее, а усы больше. На заднем сиденье лежала его сумка.
     С противоположной стороны открылась передняя дверца, и, растерянно моргая, на него уставилась Сессиль.
     - Я не кусаюсь, - бросил Боуман с усмешкой.
     - Боже мой! - Она юркнула на сиденье. - Что, что это за маскарад?
     - Я пастух, один из многих. Я же сказал тебе, что ездил за покупками. Теперь очередь за тобой!
     - А что в сумке?
     - Мое пончо, конечно.
     Она критически взглянула на него, что уже стало для нее привычным. И он повез ее в тот самый магазин готового платья, в котором они уже побывали раньше, этим утром. Спустя некоторое время хозяйка магазина снова хлопотала возле Сессиль, без умолку рассыпая комплименты и сопровождая их соответствующими жестами. Сессиль на этот раз была одета в праздничный костюм арлезианки, состоящий из длинного свободного темного, украшенного вышивкой платья с вырезом, отделанным белым рюшем, и шляпы с вуалью. Под шляпой был темно-рыжий парик.
     - Мадам выглядит фантастически! - возбужденно ворковала хозяйка магазина.
     - Мадам соответствует цене, - сказал Боуман смиренно.
     Он отсчитал еще несколько банкнотов и повел Сессиль к ?ситроену?, в который она села, расправив свое дорогое платье, чтобы не измялось.
     - Очень красиво, должна сказать. А тебе нравятся красиво одетые девушки?
     - Только когда вокруг меня преступники. Но дело не в этом. Понимаешь, со мной вместе видели темноволосую цыганку. А теперь ни одна страховая компания в Европе не сможет найти ее.
     - Понимаю! - Сессиль с трудом улыбнулась. - Все эти хлопоты ради твоей будущей жены?
     - Конечно! Ради кого же еще? Дело в том, честно говоря, что непозволительно терять помощника в такой сложный момент.
     - Мне это никогда не приходило в голову.
     Боуман подогнал ?ситроен? ближе к кибиткам румынских и венгерских цыган на площади, остановился, вышел из машины, распрямил затекшую спину и повернулся. Едва он это сделал, как столкнулся с огромным, не спеша прогуливающимся господином. Тот с недоумением посмотрел на Боумана через монокль в черной оправе: ле Гран Дюк не привык, чтобы его толкали.
     - Прошу прощения, мсье, - извинился Боуман. Ле Гран Дюк наградил его неприязненным взглядом:
     - Принимаю ваши извинения.
     Боуман смущенно улыбнулся, взял Сессиль под руку, и они пошли дальше. Она сказала ему тихо, с упреком:
     - Ты сделал это нарочно?
     - Ну и что? Если даже он не узнал нас, то, скажи, кому это удастся? - Боуман сделал еще несколько шагов и остановился. - Ну, а что это такое?
     Его внимание привлек мрачный, черный автофургон, выезжавший на площадь. Из него выскочил водитель, очевидно, что-то спросил у ближе всех стоявшего цыгана, который показал направление, куда-то через площадь, снова сел за руль и поехал обратно к кибитке Кзерды. Кзерда собственной персоной стоял у ступенек своей кибитки, разговаривая с Ференцем; по их внешнему виду можно было предположить, что до полного выздоровления обоим еще очень далеко.
     Водитель и его помощник выскочили из автофургона, открыли задние двери и с большим трудом вытащили оттуда носилки, на которых лежал Пьер Ла-кабро. Лицо его было забинтовано, левая рука в повязке. Зловещий блеск правого глаза - левый был полностью закрыт - свидетельствовал, что он жив. Кзерда и Ференц, с выражением испуга на лицах, бросились помогать. Неудивительно, что ле Гран Дюк оказался около фургона одним из первых. Он склонился над неподвижным Лакабро, затем быстро выпрямился.
     - Тц! Тц! Тц! - Он грустно покачал головой. - В наши дни со всяким может случиться беда на дорогах. - Он повернулся к Кзерде: - Это не мой ли бедный друг мистер Коскис?
     - Нет! - Кзерда с трудом сдерживал себя.
     - А! Рад слышать! Жаль, конечно, этого беднягу. Кстати, не были бы вы так добры передать мистеру Коскису, что мне хотелось бы поговорить с ним в следующий раз, когда он здесь будет? Конечно, в удобное для него время.
     - Я передам это, если его увижу.
     Кзерда помог поднять носилки по ступенькам своей кибитки. Ле Гран Дюк повернулся, почти столкнувшись с китайской парой, которую видел и раньше в патио отеля. Галантно извинившись, он снял шляпу перед дамой.
     Боуман наблюдал эту сцену, не упустив ничего. И посмотрел сначала на Кзерду, лицо которого выражало гнев и опасение, потом на ле Гран Дюка, затем на китайскую пару, после чего повернулся к Сессиль.
     - Это он!.. - прошептал Боуман. - Я знал, что он умеет плавать. Давай не будем проявлять интереса к тому, что происходит. - Он прошел вместе с девушкой несколько шагов. - Ты знаешь, что я хочу сделать? Это не опасно, обещаю тебе.
     Боуман проследил, как Сессиль с безразличным видом обошла кибитку Кзерды и остановилась поправить туфлю около зелено-белого фургона. Боковое окно его было занавешено, но рама приоткрыта.
     Довольный, Боуман прошел через площадь к тому месту, где к деревьям рядом с цыганскими кибитками были привязаны лошади. Он незаметно огляделся, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, увидел, как закрылась дверь в кибитку Кзерды после того, как в нее внесли носилки, покопался в сумке и достал оттуда горсть каких-то странных предметов, обернутых коричневой бумагой, причем каждый из них был с запалом: эти предметы при ближайшем рассмотрении оказались не чем иным, как обыкновенными шашками для фейерверка.
     В кибитке Кзерды тем временем вокруг неподвижно лежавшего Пьера Лакабро сидели Кзерда, Ференц, Симон Серл и Эль Брокадор.
     Лицо Лакабро, а скорее, та его часть, которая еще что-то выражала, было несчастным не только из-за физических страданий: у него был вид человека, который перенес сильное моральное унижение и который теперь менее всего нуждается в выражении сочувствия и проявлении заботы.
     - Ты дурак, Лакабро! - почти закричал Кзерда. - Безмозглый идиот! Я же сказал - никакого насилия, никакого насилия!
     - Ты бы лучше сказал это Боуману, - возразил Эль Брокадор. - Боуман знал, Боуман следил. Боуман ждал. Кто теперь обо всем расскажет Гэюзу Строму?
     - Да кто же, кроме попа-расстриги! - грубо ответил Кзерда. - Я не завидую тебе, Серл!
     По выражению лица Серла можно было судить, что и он сам себе не завидовал. Он грустно ответил:
     - Наверное, в этом нет необходимости. Если Гэюз Стром именно тот человек, о котором мы все думаем, тогда он уже все знает.
     - Знает? - с вызовом спросил Кзерда. - Что он может знать? Он не знает, что Лакабро один из моих людей, а значит, и его. Он не знает, что Лакабро не попадал в дорожную аварию. Он не знает, что это работа Бо-умана. Он не знает, что мы опять потеряли его след, в то время как Боуман скорее всего знает обо всех наших действиях. И если ты думаешь, что тебе ничего не придется объяснять, то ты сошел с ума, Серл! - Он повернулся к Ференцу: - Передай, чтобы готовились к отъезду. Немедленно. Мы отбываем через полчаса. Скажи всем, что сегодня вечером мы станем лагерем около Ваккареса... Что это?
     На улице громко и отчетливо громыхнуло несколько взрывов. Мужчины кричали, лошади в страхе ржали, заливался свисток полицейского, а взрывы все продолжались и продолжались. Кзерда, а за ним трое остальных бросились к двери и распахнули ее.
     Но оказалось, не они одни заволновались, стремясь обнаружить причину беспорядка. Вряд ли было преувеличением сказать, что не менее чем тридцать секунд внимание каждого, кто находился в этот момент на площади, было приковано к тому месту, где несколько цыган и пастухов - и Боуман самый активный среди них - пытались утихомирить вздыбившихся, кружащихся, ржущих и совершенно обезумевших лошадей.
     Только одна пара глаз была устремлена в другом направлении, и это были глаза Сессиль. Она прижалась к стене зелено-белой кибитки и, поднявшись на цыпочки, смотрела в окно сквозь щель в занавеске.
     В кибитке царил полумрак, однако глаза Сессиль быстро привыкли к темноте. Когда она стала различать предметы, у нее от ужаса перехватило дыхание. Там лицом вниз на кровати лежала девушка с темными, коротко остриженными волосами - очевидно, это было единственное положение, в котором она могла находиться. Ее обнаженная и, по-видимому, изувеченная спина была забинтована и кое-где, там, где было видно тело, покрыта какой-то мазью. По ее беспокойным движениям, а иногда и стонам, было ясно, что она не спит.
     Сессиль опустила занавеску и отошла. Мадам Зигэр, Сара и Мари ле Обэно стояли на ступеньках кибитки и смотрели через площадь. Сессиль прошла мимо них с безразличным видом, что было совсем не просто, так как ноги дрожали и ее мутило. Она пересекла площадь и подошла к Боуману, которому только что удалось успокоить лошадь. Он отпустил животное, взял Сессиль за руку и повел к припаркованному ?ситроену?. Мельком взглянул на нее, и ему все стало ясно.
     - Тебе не понравилось то, что ты увидела, не так ли? - спросил он.
     - Научи меня стрелять из пистолета, и я буду стрелять. Несмотря на то, что плохо вижу. Но ничего, я подойду поближе!..
     - А что, там очень плохо?
     - Очень. Она почти ребенок, маленькое хрупкое создание, а они практически содрали кожу с ее спины. Это ужасно! Бедное дитя, должно быть, очень сильно страдает.
     - Так ты не испытываешь жалости к тому человеку, которого я сбросил в Рону?
     - Я убью его. Если у меня будет в руке пистолет и я встречу его.
     - Никаких пистолетов. Я сам не ношу оружия, но запомню твои слова.
     - Ты, кажется, воспринял мое сообщение чересчур спокойно.
     - Я так же, как и ты, схожу от всего этого с ума, Сессиль. Только я в этом состоянии, в отличие от тебя, давно и не могу проявлять свои чувства все время. А что касается избитой девушки, они сделали с ней то же самое, что и с Александре. Бедный ребенок, отчаявшись, попытался передать сообщение, какую-то информацию, поэтому они преподали ей урок, который, по их мнению, она запомнит навсегда, да и другие женщины тоже... Возможно, так оно и будет.
     - Какую информацию?
     - Если бы я знал, то спрятал бы как можно скорее этих женщин в безопасное место.
     - Если ты не хочешь говорить, не надо.
     - Слушай, Сессиль...
     - Все нормально. Не имеет значения. - Она помолчала. - Ты знаешь, я хотела убежать отсюда утром. Вернувшись с берега Роны.
     - Я бы не удивился.
     - Но сейчас - нет. Уже не хочу. Мы с тобой теперь связаны.
     - Я не хотел бы быть связанным с кем-либо. Кроме тебя.
     Она удивленно взглянула на него:
     - Ты это всерьез?
     - Да, всерьез, - ответил он.
     Они подошли к ?ситроену?, обернулись, посмотрев в сторону площади. Цыгане суетились. Ференц - они это ясно видели - ходил от одной кибитки к другой, раздавая какие-то указания хозяевам, которые, едва он отходил, сразу начинали готовиться к отъезду, цепляя кибитки к джипам.
     - Уезжают? - Сессиль удивленно посмотрела на Боумана. - Почему? Из-за нескольких шашек фейерверка?
     - Из-за нашего друга, побывавшего в Роне. И из-за меня.
     - Из-за тебя?
     - Они понимают, что после того, как наш друг вернулся с купания, я слежу за ними. Они не знают, что именно мне о них известно. Они не имеют представления, как я выгляжу сейчас, но уверены, что выгляжу по-другому. Они понимают, что не смогут выследить меня здесь, в Арле, потому что не имеют ни малейшего представления, кто я и где остановился. Они понимают: чтобы я засветился, необходимо изолировать меня, а для этого надо заставить раскрыться. Сегодня вечером они разобьют лагерь в открытом поле, где-нибудь в глубине Камарга, и будут лелеять надежду, что поймают меня. Они знают: где бы они ни расположились, там буду и я.
     - Ты мастер произносить речи, не так ли? - В глазах Сессиль не было насмешки.
     - Просто тренировка.
     - И ты, конечно, самого высокого мнения о себе, не так ли?
     - Нет! - В его глазах застыл немой вопрос. - Ты полагаешь, они тоже так думают?
     - Извини! - Она дотронулась до его руки в порыве искреннего раскаяния. - Я разговариваю так, когда испугана и волнуюсь.
     - Я тоже. В большинстве случаев. Мы тронемся, как только ты заберешь из отеля вещи, и в лучших традициях Пинкертона будем следить за ними, двигаясь впереди них. Потому что, если мы поедем за ними, они выставят наблюдателей, чтобы проверять каждую машину, следующую за ними по пятам. А таких автомобилей, едущих на юг, будет немного - сегодня вечером большая праздни