и.  Постепенно  тревожное напряжение  опять
нарастает и снова спадает благодаря повторному исполнению ритуала.
 Пока эти оргиастические состояния входят  в общую практику племени, они
не  порождают  чувства  тревоги и вины. Поступать  так -  правильно  и  даже
добродетельно,  потому  что  это  путь,  которым  идут   все,  одобренный  и
поощряемый врачевателями  и жрецами  следовательно, нет причины чувствовать
вину  или  стыд.  Дело  совершенно  меняется,  когда  то  же  самое  решение
избирается индивидом в культуре, которая  рассталась с этой общей практикой.
Формами,  которые индивид  выбирает  в  неоргиастической культуре,  являются
алкоголизм и наркомания. В противоположность тем, кто участвует в  социально
одобренном  действии,  такие  индивиды  страдают  от  чувства  виновности  и
угрызений   совести.  Хотя  они  пытаются  бежать  от  отделенности,  находя
прибежище в алкоголе  и  наркотиках, они  чувствуют еще  большее одиночество
после  того, как оргиастические переживания заканчиваются,  и  тогда  растет
необходимость  возвращаться в свое прибежище как  можно чаще и  интенсивнее.
Мало  чем отличается от этого  прибежища  сексуальное оргиастическое решение
проблемы.  В  определенном  смысле,  это  естественная  и  нормальная  форма
преодоления отделенности  и  частичный ответ  на проблему изоляции.  Но  для
многих индивидов, чья отделенность не  преодолима  иными способами, источник
сексуального  удовлетворения  обретает  ту  функцию, которая делает  его  не
слишком  отличимым  от  алкоголизма  и наркомании. Оно становится  отчаянной
попыткой избежать тревоги, порождаемой отделенностью, и в результате ведет к
еще  большему увеличению чувства отделенности, поскольку сексуальный акт без
любви никогда  не может  перекинуть  мост  над  пропастью,  разделяющей  два
человеческих существа. Разве что на краткий миг.
 Все  формы  оргиастического  союза  характеризуются тремя чертами:  они
сильны и даже бурны они захватывают  всего человека целиком - и ум, и тело
они преходящи и периодичны. Прямую  противоположность  им  составляет  форма
единства, которая наиболее часто избиралась людьми в качестве решения  как в
прошлом, так и в настоящем: единство, основанное на приспособлении к группе,
ее   обычаям,  практике  и  верованиям.  Здесь  мы  опять   же  обнаруживаем
значительное различие.
 В примитивном обществе группа мала, она состоит из тех, кто связан  меж
собой  узами крови и земли. С развитием  культуры группа  увеличивается: она
становится   сообществом  граждан   полиса,   сообществом  граждан  большого
государства,  сообществом  членов  церкви.  Даже бедный  римлянин  испытывал
чувство  гордости, потому что  он мог  сказать  civi romau  um1.  Рим  и
империя  были его семьей,  его домом, его миром. Единение с группой является
еще   и  ныне  в   современном   западном  обществе  преобладающим  способом
преодоления отделенности.  Это  единство,  в котором индивид  в значительной
степени утрачивает  себя,  цель его  в том, чтобы  слиться со стадом. Если я
похож на кого-то еще, если я не имею отличающих меня чувств или мыслей, если
я  в привычках,  одежде, идеях  приспособлен  к  образцам группы,  я спасен,
спасен    от   ужасающего    чувства   одиночества.   Чтобы    стимулировать
приспособляемость,  диктаторские  системы   используют  угрозы  и   насилие,
демократические  страны   -  внушение  и  пропаганду.  Правда,  между  двумя
системами существует  одно  большое различие. В  демократических  странах не
приспособленность  возможна  и,  фактически,  отсутствует  не  полностью  в
тоталитарных  системах  только  некоторые  редкие  герои  и  мученики  могут
отказаться от послушания.  Но вопреки  этой разнице демократические общества
демонстрируют поразительный уровень приспособленчества. Причина здесь в том,
что должен же существовать  ответ  на запрос в единении, и  если нет другого
или  лучшего  ответа,  тогда  господствующим  становится  единение  стадного
приспособленчества.  Только  тот   вполне  может  понять,  как  силен  страх
оказаться непохожим, отличающимся, страх отойти на несколько шагов от стада,
кто  понимает  глубину  потребности  в   единстве.  Иногда  этот  страх   не
приспособиться рационализируется как  страх перед практическими опасностями,
которые угрожают не  конформисту. Но на самом деле люди хотят приспособиться
в гораздо большей степени, чем они вынуждены  приспосабливаться.  По крайней
мере, в западных демократиях.
 Большинство людей  даже не осознают своей потребности в приспособлении.
Они   живут  с  иллюзией,  что  они  следуют  своим  собственным   идеям   и
наклонностям,  что они оригинальны,  что они  приходят к  своим убеждениям в
результате собственного раздумия - и  что это  просто так получается, что их
идеи  схожи  с  идеями  большинства.  Согласие  всех служит  доказательством
правильности "их" идей. Поскольку все же  существует потребность чувствовать
некоторую индивидуальность,  то такая потребность удовлетворяется при помощи
незначительных отличий: инициалы  на  сумке или свитере, вывеска с названием
банковского  кассира, принадлежность  к  демократической  или,  напротив,  к
республиканской партии,  к клубу  ЭЛКС,  а  не к  клубу Шрайнерс, становятся
выражением индивидуальных  отличий. Рекламируемый лозунг "это другое" (it i
differet)  показывает  эту патетическую потребность в отличии, тогда  как в
действительности оно здесь малосущественно.
 Эта все возрастающая тенденция к  уничтожению различий тесно связана  с
пониманием и  переживанием равенства, как оно развилось в наиболее передовых
индустриальных обществах.  Равенство  означало, в религиозном контексте, что
все мы  дети бога,  что все мы  обладаем  одной  и  той же человеко-божеской
субстанцией,  что все мы едины. Оно означало также, что должны уважаться все
различия между индивидами, что хотя и верно, что все мы составляем единство,
но так же верно, что каждый из нас является уникальной сущностью, космосом в
себе.  Такое  утверждение  уникальности   индивида  выражено,   например,  в
положении Талмуда: "Кто сохранит одну жизнь, это все равно, как  если  бы он
спас весь мир кто уничтожит  одну  жизнь -  это все  равно, как если  бы он
уничтожил весь мир". Равенство, как условие развития индивидуальности, имело
значение  также  в философии  западного  Просвещения.  Оно означало  (будучи
наиболее  ясно  сформулировано  Кантом), что  никакой человек не может  быть
средством для целей другого человека. Все люди равны, поскольку все они цели
и только цели, и ни в коем  случае не средства друг  для друга. Следуя идеям
Просвещения, социалистические мыслители разных школ определяли равенство как
отмену  эксплуатации, использования человека человеком,  независимо от того,
жестоко это использование или "человечно".
 В современном капиталистическом мире понятие равенства изменилось.  Под
равенством    понимают    равенство   автоматов:   людей,   которые   лишены
индивидуальности. Равенство сегодня означает "тождество" в большей  степени,
чем "единство". Это тождество абстракций, людей, которые работают на одних и
тех же работах, имеют похожие развлечения читают одни и те же газеты, имеют
одни  и  те же  чувства и  идеи.  В  этом положении  приходится с  некоторым
скептицизмом  смотреть на иные  достижения,  обычно восхваляемые,  как некие
знаки  нашего прогресса, как например,  равенство  женщин. Нет необходимости
говорить, что я не выступаю против равенства женщин но положительный аспект
этого  стремления к  равенству не должен никого вводить  в заблуждение.  Это
часть общего стремления к уничтожению различий. Равенство покупается дорогой
ценой: женщина становится  равной, потому  что  сна больше не  отличается от
мужчины.  Утверждение философии Просвещения  l'ame o a  de exe - душа не
имеет  пола  -  стала  общей  практикой.  Полярная  противоположность  полов
исчезает, и с  ней  -  эротическая  любовь, основанная  на этой  полярности.
Мужчина и женщина стали похожими, а  не равными, как противоположные полюса.
Современное общество проповедует идеал неиндивидуализированной любви, потому
что нуждается в похожих  друг на друга человеческих атомах, чтобы сделать их
функцией  в  массовом агрегате,  действующей исправно,  без трений чтоб все
повиновались одним и тем  же приказам, и при этом каждый был бы убежден, что
он следует своим  собственным желаниям.  Как современная массовая  продукция
требует  стандартизации  изделий,   так   и   социальный   процесс   требует
стандартизации людей, и их стандартизация называется "равенством".
 Единение  посредством  приспособления не бывает сильным  и бурным.  Оно
осуществляется  тихо, диктуется  шаблоном  и именно по  этой  причи-не часто
оказывается   недостаточным  для  усмирения  тревоги   одиночества.   Случаи
алкоголизма,  наркомании,  эротомании и  самоубийств в современном  западном
обществе  являются симптомами  этой относительной неудачи в  приспособлении.
Более того, этот выход из проблемы затрагивает, в основном, ум, а не тело, и
потому он  не идет ни в какое сравнение с оргиастическим  решением проблемы.
Стадный конформизм  обладает  только  одним достоинством:  он стабилен, а не
периодичен. Индивид  осваивает образец  приспособления в  возрасте трех-пяти
лет,  и в  последствие  уже  никогда  не утрачивает контакта со стадом. Даже
похороны воспринимаются человеком как свое последнее значительное социальное
дело, совершаются в строгом соответствии с образцом.
 В  добавление  к   приспособлению,  как   пути  спасения  от   тревоги,
порождаемой одиночеством, следует учитывать другой фактор современной жизни:
роль шаблона работы и шаблона развлечений. Человек  становится, как говорят,
"от девяти до пяти", частью  армии рабочих или бюрократической армии клерков
и управляющих. У  него  мало инициативы, его  задачи предписаны организацией
данной  работы, и существует мало различия  даже  между  теми,  кто на верху
лестницы,  и  теми,  кто  внизу.  Все  они  выполняют  задачи,  предписанные
структурой  организации,  с предписанной  скоростью и в предписанной манере.
Даже  их  чувства  предписаны:  бодрость,  терпимость,  надежность,  чувство
собственного  достоинства  и способность  без трений вступать  в  контакт  с
другими  людьми.  Развлечения  тоже  сходным  образом заданы,  хотя и не так
жестко.  Книги  выбираются книжными  клубами, фильмы  и зрелища -  хозяевами
театров и кинотеатров, которые  оплачивают рекламу. Отдых тоже унифицирован:
в воскресенье автомобильная  прогулка,  сбор у телевизора,  партия  в карты,
дружеская вечеринка. От рождения до смерти, от субботы до субботы, с утра до
вечера - все проявления жизни заданы заранее  и подчинены шаблону. Как может
человек,  захваченный  в  эту  сеть  шаблона,  не  забыть,  что  он человек,
уникальный индивид, тот единственный, кому дан его единственный шанс прожить
жизнь,  с надеждами и разочарованиями, с печалью и  страхом, со  стремлением
любить и ужасом перед уничтожением и одиночеством?
 Третий  путь обретения единства  состоит в  творческой  деятельности, в
том,  чтобы стать  артистом или  мастером.  В любом  виде  творческой работы
творческий  человек объединяет  себя  со своим  материалом, репрезентирующим
внешний мир. Делает ли столяр  стол, создает ли  ювелир элемент драгоценного
изделия, выращивает ли крестьянин свое зерно, рисует ли художник картину, во
всех видах творческой  деятельности творец и его  предмет  становятся чем-то
единым, в  процессе творения  человек  объединяет себя  с  миром. Это однако
верно только для  созидательного  труда,  труда, в котором я  сам  планирую,
произвожу,  вижу  результат своего  труда. В  современном  рабочем  процессе
клерка,  рабочего  на  бесконечном  конвейере  мало  что  осталось  от этого
объединяющего  свойства   труда.   Рабочий   стал   придатком   машины   или
бюрократической  организации.  Перестал  быть  самим  собой  - а значит  для
единения не осталось места, если не считать единения приспособления.
 Единение,  достигаемое   в  созидательной   работе,  не   межличностно
единение,  достигаемое  в  оргиастическом слиянии,  -  преходяще  единение,
достигаемое приспособлением - это только псевдоединение. Следовательно,  они
дают  только частичные  ответы на проблему существования. Полный  ответ -  в
достижении межличностного единения, слияния с другим человеком, в любви.
 Желание межличностного слияния - наиболее мощное стремление в человеке.
Это  наиболее   фундаментальное  влечение,  это  сила,  которая   заставляет
держаться вместе членов  человеческого рода, клана, семьи, общества. Неудача
в  его  достижении  ведет  к  безумию или уничтожению - уничтожению  себя  и
других. Без любви человечество не могло бы  просуществовать и дня. Однако ж,
если мы  называем достижение межличностного союза любовью, мы сталкиваемся с
серьезной трудностью. Слияние может быть достигнуто  различными способами, и
различие  их  имеет  не  меньше  значения, чем  то  общее,  что  свойственно
различным формам любви. Все ли они должны  называться любовью? Или мы должны
сохранить слово "любовь" только для особенного  вида единения, которое имеет
идеальную ценность во всех великих гуманистических  религиях  и  философских
системах прошедших четырех тысячелетий истории Запада и Востока?
 Как  и  во  всех  семантических  проблемах,  ответ  может  быть  только
произвольным. Важно, чтобы  мы  знали, какой вид единения  мы  имеем в виду,
когда  говорим о  любви.  Или мы имеем  в виду  любовь,  как зрелый ответ на
проблему  существования, или мы  говорим о незрелых  формах  любви,  которые
могут быть  названы симбиотическим  союзом.  На следующих  страницах  я буду
называть  любовью  только   первую  форму.  А  начну  обсуждение  "любви"  с
последней.
 Симбиотическое единство  имеет свою биологическую  модель  в отношениях
между беременной матерью  и отцом. Они  являются двумя существами  и в то же
время  чем-то единым. Они живут "вместе" (ym - ioi), они необходимы друг
другу. Плод - часть матери, он получает все необходимое ему от нее. Мать это
как бы  его  мир, она питает его, защищает, но также и ее собственная  жизнь
усиливается  благодаря  ему.  В   этом  симбиотическом   единстве  два  тела
психически независимы, но тот  же вид привязанности может  существовать  и в
психологической сфере.
 Пассивная  форма  симбиотического единства - это  подчинение, или, если
воспользоваться  клиническим  термином,   -  мазохизм.   Мазохист   избегает
невыносимого чувства изоляции и одиночества, делая себя неотъемлемой  частью
другого  человека,  который направляет  его,  руководит  им,  защищает  его,
является как бы его жизнью  и кислородом. Мазохист преувеличивает силу того,
кому отдает себя в подчинение: будь то человек или бог. Он - все, я - ничто,
я  всего  лишь  часть его.  Как  часть, я часть величия,  силы, уверенности.
Мазохист  не должен принимать решений, не должен идти ни  на  какой риск он
никогда не бывает одинок, но не бывает и независим. Он не имеет целостности,
он  еще  даже не  родился  по-настоящему.  В  религиозном  контексте  объект
поклонения - идол, в светском контексте  в  мазохистской любви действует тот
же существенный  механизм, что  и в идолопоклонстве. Мазохистские  отношения
могут  быть связаны с  физическим, сексуальным желанием в этом случае имеет
место подчинение, в котором участвует не только ум  человека, но и его тело.
Может существовать  мазохистское  подчинение  судьбе,  болезни,  ритмической
музыке, оргиастическому состоянию, производимому  наркотиком,  гипнотическим
трансом  - во всех этих случаях человек  отказывается от своей  целостности,
делает  себя  ору-дием  кого-то  или  чего-то  вне себя он  не  в состоянии
разрешить проблему жизни посредством созидательной деятельности.
 Активная форма симбиотического единства это господство, или,  используя
психологический  термин,  соотносимый с мазохизмом, -  садизм. Садист  хочет
избежать  одиночества  и чувства замкнутости  в себе, делая другого человека
неотъемлемой  частью самого  себя. Он как  бы набирается силы, вбирая в себя
другого человека, который ему поклоняется.
 Садист  зависит  от подчиненного  человека так же, как и тот зависит от
него ни тот ни другой  не могут жить друг без  друга. Разница только в том,
что  садист  отдает  приказания,  эксплуатирует, причиняет боль, унижает,  а
мазохист подчиняется приказу, эксплуатации, боли, унижению. В реальности эта
разница существенна, но в более глубинном эмоциональном смысле не так велика
разница, как то общее, что объединяет обе стороны - слияние без целостности.
Если это понять, то не удивительно обнаружить, что обычно  человек реагирует
то по-садистски, то по-мазохистски по отношению к различным объектам. Гитлер
поступал прежде всего как садист по отношению к народу, но как мазохист - по
отношению к судьбе, истории, "высшей силе" природы. Его конец - самоубийство
на фоне полного разрушения  - так же характерно, как и его мечта об успехе -
полном господстве2.
 В противоположность симбиотическому единению зрелая любовь это единение
при     условии    сохранения    собственной     целостности,    собственной
индивидуальности. Любовь - это активная сила в человеке, сила, которая рушит
стены, отделяющие человека от его ближних которая объединяет его с другими
любовь помогает  ему  преодолеть  чувство  изоляции и  одиночества при этом
позволяет  ему оставаться самим собой, сохранять свою  целостность. В  любви
имеет  место парадокс:  два  существа становятся одним и  остаются  при этом
двумя.
 Когда  мы  говорим  о  любви,  как  об  активности, мы  сталкиваемся  с
трудностью,   заключающейся   в   двузначности   слова   "активность".   Под
"активностью", в современном смысле слова, обычно понимают действия, которые
вносят   изменения  в   существующую   ситуацию  посредством   затраты  сил.
Следовательно, человек, считается активным, если он  делает бизнес, проводит
медицинские  исследования,  работает   на   конвейере,  мастерит  стол   или
занимается  спортом.  Общее во  всех  этих  видах  активности  то,  что  они
направлены на достижение внешней цели. Что здесь не принимается во внимание,
так  это  мотивация  активности.  Возьмем  в   качестве   примера  человека,
побуждаемого   к   непрерывной   работе  чувством  глубокой  тревожности   и
одиночеством, или  побуждаемого гордыней, или  жадностью  к деньгам. Во всех
случаях  человек  является лишь рабом страсти, и его "  активность" на самом
деле  есть  не  что  иное как  "пассивность",  потому  что  он  подвергается
побуждению,  как жертва, а  не  творец. С другой стороны,  человек,  сидящий
спокойно и размышляющий, не имея  иной цели  кроме  осознания  себя и своего
единства  с  миром,  считается  "пассивным",  потому  что   он  не  "делает"
чего-либо. В действительности, такое состояние сосредоточенной медитации это
и  есть  высшая активность, активность  духа,  которая возможна  только  при
условии  внутренней свободы  и независимости.  Одна  концепция активности  -
современная -  имеет  в виду  использование  энергии на  достижение  внешних
целей  другая  концепция активности  имеет  в  виду  использование присущих
человеку  сил  независимо  от  того,  осуществляется  ли  при  этом  внешнее
изменение.  Последняя  концепция активности  наиболее  четко  сформулирована
Спинозой.  Он  проводил  различение  между   аффектами,  между  активными  и
пассивными аффектами, "действиями" и "страстями".  В осуществлении активного
аффекта  человек  свободен,  он   хозяин  своего  аффекта.  В  осуществлении
пассивного аффекта человек побуждаем чем-то, он  объект  мотиваций,  которых
сам не осознает. Таким образом, Спиноза пришел к заключению, что добродетель
и  сила - одно и то же3. Зависть, ревность, честолюбие, любой вид жадности -
это  страсти любовь - это действие, реализация человеческой  силы,  которая
может быть реализована только в свободе и никогда в