ьзнул кинжал, задержался и остался лежать на откосе.
   Я уже близко  видел  толстые,  подбитые  гвоздями  подметки  сапог  моего
американца,  но  сделал  движение,  пытаясь  поймать   кинжал,   мой   сапог
соскользнул с бугорка, на какой опирался,  и  я  стал  медленно  сползать  в
пропасть...
   Мысли завертелись вихрем: "Неужели конец?.. Еще пара метров, и я  свалюсь
в пропасть!.." Бросив взгляд искоса вправо, я увидел глубоко внизу Михаила и
наших коней, маленьких, как муравьи...  Но  тут  я  почувствовал,  что  нога
оперлась о небольшой бугорок, и перестал соскальзывать вниз.
   Взглянув влево, я не поверил глазам своим: из-за грани  скалы  показалась
смуглая волосатая рука, высунулась лохматая голова с всклокоченной полуседой
черной бородой, и полуголая, в лохмотьях, фигура выскочила на  скалу,  ловко
схватила кинжал и быстро сползла в пропасть...
   С отчаянной энергией дополз я до вершины горы,  и  там  мы  с  Эльсворсом
пожали друг другу руки.
   На каменной площадке  вершины  горы  Хентингтон  нашел  остатки  какой-то
постройки и зарисовал их.
   Обратно мы спустились иным путем, по обломкам скал.
   В персидском селении, где  нас  ожидал  караван,  жители  рассказывали  о
таинственной фигуре, схватившей выпавший кинжал.
   "Это полусумасшедший Мамед-Али, ставший  дервишем  после  того,  как  при
сильном землетрясении его жена и дети провалились в разверзшуюся  землю.  Он
живет на Кяфир-Кале, умеет туда пробираться по одному  ему  известной  тропе
над пропастью..."
   О рискованном подъеме на Кяфир-Калу и своих переживаниях я написал уже  в
советское время рассказ "Демон Горы".

***

   От Кяфир-Калы наша экспедиция быстро и без приключений  достигла  русской
границы и 1 марта была в Асхабаде.
   Хентингтон вернулся в Америку не задерживаясь.
   В Асхабаде по итогам экспедиции я написал подробный отчет, представив его
начальнику области, а  тот  переслал  его  в  штаб  Туркестанского  военного
округа, оттуда отчет направили в Военное министерство.
   Четвертый месяц шла русско-японская война, и я вскоре выехал в Петербург,
чтобы добиться назначения в Маньчжурию, на фронт, военным корреспондентом.
   Так же, как  Хентингтон,  я  вел  дневники  и  делал  зарисовки  в  пути,
фотографировал, но почти все записи об  этой  экспедиции,  как  и  о  других
поездках по Средней Азии, погибли в огне войн и революций.
   Остались немногие заметки, очерки, рассказы, напечатанные в петербургской
и асхабадской прессе тех лет,  фотографии,  рапорты  в  архивах  Ашхабада  и
Ташкента, да в советское время я написал несколько рассказов, в основу каких
легли воспоминания о моих путешествиях по Средней Азии начала нашего века.

10. КЛАДОВАЯ ВПЕЧАТЛЕНИЙ

   За этот свой первый период службы в Средней Азии я много раз  отправлялся
в поездки и путешествия по пустыням и горам, кочевьям, поселкам и городам.
   Трижды я посетил Ташкент, будучи членом  "Саранчового  комитета",  изучая
методы борьбы с саранчой и договариваясь в  Туркестанском  губернаторстве  о
приобретении  французских  конных  аппаратов  Вермореля   (своих,   русских,
аппаратов тогда не было) для уничтожения "кобылки".
   На обратном пути из Ташкента побывал я в Ферганской долине  и  в  столице
Бухарского эмирата.
   Для "Саранчового комитета" я составил программу  действий  и  проехал  по
прикопетдагской полосе в поисках участков, где притаились личинки саранчи, а
затем руководил отрядами по уничтожению этого ужасного  губителя  посевов  и
растительности.
   Я сопровождал  Суботича  в  его  поездке  на  полуостров  Мангышлак  и  в
некоторых других инспекциях, а позже посетил Северную Персию  уже  как  член
"Сельскохозяйственного  комитета"  -  для  ознакомления  с  экономическим  и
продовольственным  положением  населения  в  соседних  с   нами   персидских
провинциях. Там, как и в Закаспии, часто свирепствовал голод, бывали засухи,
неурожаи, и все растущее пожирала саранча.
   Несколькопродолжительныхпоездокверхомвдвоемс туркменом-переводчиком  были
у меня  по  восточным  землям,  аулам  и  поселкам  Асхабадского  уезда  для
выяснения  положения  и  нужд  туркменского  населения  в  землепользовании,
распределении воды, народном образовании, в необходимости  продовольственной
помощи.
   Тогда же напечатал я несколько очерков и  статей  в  местных  газетах  на
актуальные  темы:  "О  мерах  сближения  населения  Туркестанского  края   с
русскими", "О ташкентских русско-туземных  школах",  "О  вражде  туркменских
племен из-за нехватки земли и воды", о нашествиях саранчи и борьбе с нею,  о
своих поездках по Закаспию, наблюдениях жизни туркмен.
   Помня наставления своего отца и учителя о  том,  что  "детям  принадлежит
будущее", куда бы меня ни забрасывала судьба, я  не  оставлял  без  внимания
детей, заглядывал в школы, если встречал их на своем пути.
   А так как тогда не было школ для туркменских детей (в лучшем случае  дети
богатых и знатных родителей-туркмен учились грамоте  и  счету  по  корану  и
шариату в мусульманских духовных школах у мулл,  ишанов,  табибов  и  прочих
местных мракобесов), я  думал  о  том,  как  организовать  школы  для  всего
туркменского народа, пытался это сделать.
   Посещая туркменские кочевья, я  обычно  собирал  туркмен  на  сходы,  где
выслушивал и записывал их жалобы и пожелания для доклада начальнику области.
   Здесь, в Туркмении, как и прежде в России, в период своего  "хождения  по
Руси", меня особенно волновала неграмотность коренного населения, отсутствие
школ. В одном из рапортов  осени  1903  года  я  написал  от  имени  туркмен
кочевий, где побывал:
   "Аул Безмеин: мы очень просим, чтобы правительство помогло нам и  открыло
школу, где бы наши дети учились разным ремеслам..."
   "Аул Геокча: мы очень желаем, чтобы  наши  дети  учились  в  какой-нибудь
школе русскому и мусульманскому письму..."
   "Аул Кипчак: кипчакцы желают, чтобы их дети  учились  разным  ремеслам...
теперь умеют читать и писать  по-туркменски  только  5  -  10  мальчиков  из
100..."
   "Аул Янкала: просим построить в ауле... школу, хотя бы самую простую.
   Наши дети ничему не учатся, растут дикарями..."
   На этот рапорт начальник области наложил резолюцию: "Вот это - дело!
   Нужно обсудить".
   Впоследствии, в январе 1904 года, когда я  был  в  Персии,  на  заседании
областного  "Сельскохозяйственного   комитета"   присутствовавшие   старшины
поименованных  в  рапорте  аулов  "...заявили,  что  их  общества   подобных
ходатайств  не  возбуждали...",   однако   они   высказались   в   поддержку
желательности устройства школ в аулах.
   Как  я  узнал  позже,  в  конце  того  же  года  в  Ташкенте  обсуждалась
возможность открытия в Асхабаде ремесленного училища для мальчиков-туркмен.
   Начавшаяся русско-японская война надолго отвлекла  общественное  внимание
от поставленной проблемы организации школ для туркменских  детей,  и  решена
она была окончательно только через два десятилетия, в советскую эпоху.

***

   Когда весной 1904 года я покидал Асхабад, генерала Уссаковского  повидать
мне не пришлось, а его адъютант ротмистр Качалов очень надменно сказал  мне,
чтобы я не рассчитывал на свое возвращение в Асхабад.
   "Если вы вздумаете потом вернуться с Дальнего Востока  сюда,  то  мы  вас
обратно не примем!.."
   "Как понимать слово "мы"? Кто это "мы"? - спросил я. - "Мы" - это вы  или
генерал Уссаковский?.."
   "Это одно и то же", - ответил Качалов.
   Таково было отношение чиновничье-офицерского "общества" Асхабада, вначале
дружески принявшего  меня  за  "своего",  а  потом,  за  малым  исключением,
относившегося враждебно.
   Этих  людей  снедала  зависть,   порождавшая   ненависть,   потому   что,
погруженные в заботы только о собственном благополучии, любопытные только  в
части провинциальных дрязг и сплетен, они не видели дальше своих эгоистичных
интересов, а на страну, где жили, и  на  ее  народы  смотрели  как  на  свою
колонию и на туземцев.
   Я же, за годы, проведенные в  Средней  Азии,  полюбил  ее  голубые  дали,
изучал историю, культуру, языки среднеазиатских народов, написал ряд  статей
и рассказов о них, держал себя независимо, не прислушивался к власть имущим,
а шел своей дорогой,  мечтал  о  новых  путешествиях,  накапливая  знания  и
впечатления, продолжая искать, где же он, счастливый "Зеленый клин" -  мечта
обездоленных землепроходцев...
   В своем последнем, прощальном письме из Ревеля (куда заехал проститься  с
матерью, уезжая на фронт в Маньчжурию), я написал генералу Уссаковскому:
   "...Оставляя  Закаспийскую   Область,   прошу   принять   мою   искреннюю
признательность за все предписанные мне командировки  в  Каракумские  пески,
Афганистан, Персию и за всю мою работу в области, исполненную по  мере  сил,
что все дало мне драгоценнейшие сведения и знакомство со Средней Азией..."
   Увиденные на рубеже  двадцатого  столетия  картины  полуфеодальной  жизни
народов Средней Азии много лет спустя дали стимул моему  воображению,  чтобы
воскресить из небытия сцены жизни древнего Хорезма в повести "Чингиз-хан".
   Внешность эмира бухарского помогла созданию облика Хорезм-шаха Мухаммеда,
посещение  Хивинского  ханства,  островов  прокаженных,  путешествие   через
Каракумы и Персию помогли изобразить эпизоды жизни и гибели Хорезма...
   Эти поездки дали мне краски,  впечатления  и  понимание  души  восточного
человека...