у" (полуцарь).
   Это  был,  со  своими  телохранителями,  знаменитый  глава   пограничного
туркменского племени Сатлык-хан, постоянно живший в Персии, известный своими
набегами на туркмен,  живших  в  русском  Закаспии,  и  похищением  пленных,
которых он держал в цепях, заставлял копать арыки для орошения полей туркмен
его племени, живших в Персии, занимаясь земледелием.
   В разговоре с Сатлык-ханом Суботич держался довольно приветливо,  но  все
сопровождавшие генерала ожидали каких-то  внезапных,  каверзных,  враждебных
действий  от  известного  своей   хитростью   Сатлык-хана,   чьи   спутники,
по-видимому, скрывались невдалеке за холмами. Генерала Суботича  конвоировал
небольшой конный отряд - всего десять - двенадцать казаков.
   Сатлык-хан, высокий, худощавый туркмен с очень тонкой  талией,  гибкий  и
порывистый в движениях, просил, чтобы его не считали врагом "белого царя", и
сказал, что прибыл нарочно, дабы выразить почтение его  генералу  и  просить
защиты для персидских туркмен от притеснений персов...
   Суботич обещал рассмотреть эту просьбу Сатлык-хана  и  позже  отправил  в
Персию комиссию, поручив выяснить какие-то претензии персидских туркмен.
   После этой встречи генерал с конвоем поехал далее вдоль границы, а  мы  с
возничим-солдатом следовали за ними в маленькой тележке, и мы отстали.
   Дорога вилась берегом речки, делая много поворотов, поэтому часть пути  я
шел, сокращая путь напрямик, пересекая изгибы  берега.  В  одном  месте,  на
лужайке, поросшей мелкими кустами, среди обломков камней и щебня, внезапно я
увидел - шагах в десяти впереди себя  -  огромную  змею,  в  рост  человека,
поднявшуюся на хвост, шипевшую, раздувая  шейные  мешки,  выбрасывая  тонкий
язык.
   Я остановился и замер, окаменев и думая, что моя красивая шпага  едва  ли
поможет в схватке с гигантской ядовитой коброй... Так  я  стоял  неподвижно,
следуя своему правилу, говорившему, что иногда спокойная  нерешительность  -
высшее проявление мужества.
   Через несколько минут, показавшихся  мне  часами,  змея  упала  с  легким
шумом, похожим на звук падения каната, затем быстро отползла в сторону.
   Раза три она внезапно поднималась из высокой  травы  и  камней,  замирала
следя, не делаю ли я каких-либо движений, затем уползла и скрылась...
   Вскоре мы нагнали Суботича, и дальше я ехал вместе с отрядом.
   Вернулись мы через Кызыл-Арват, пробыв в пути около двух недель.
   Некоторое время спустя генерал Суботич сказал мне: "Когда вы рассказывали
про свою встречу со змеей, я подумал, не является  ли  этот  рассказ  плодом
вашего  поэтического  воображения?..  Но  сегодня  я  получил  донесение   с
пограничного  поста  неподалеку  от  того  места,  где  вы   тогда   были...
Пограничники убили колоссальную кобру длиной в сажень! Ее  шкуру  мы  вскоре
увидим в асхабадском городском музее...".
   Написанные мною  тогда  "Путевые  заметки  во  время  поездки  начальника
Закаспийской области 9 -  19  марта  1902  года",  повествующие  о  маршруте
поездки, многочисленных просьбах населения по пути следования и сделанных  в
связи с  этим  генералом  Суботичем  необходимых  распоряжениях,  напечатали
асхабадские газеты.
   Одновременно  свои  первые  корреспонденции  о  Туркмении  я   послал   в
петербургскую печать и в "Ревельские известия" своему отцу.

4. СЦЕНЫ АСХАБАДСКОЙ ЖИЗНИ

   Вскоре после первой поездки с генералом Суботичем,  когда  я  еще  жил  в
пансионе мадам Гитар, со мною произошло несколько событий,  характерных  для
нравов асхабадского общества того времени.
   Однажды ночью я проснулся от неистового стука в дверь.  Затем  в  комнату
ворвались трое молодых армян. В одном из  них,  державшем  в  руке  огромный
револьвер, я узнал владельца оружейного магазина Аванесова. Двое других, мне
незнакомые, обежали комнату, заглядывая в углы, стали шарить под кроватью  и
в шкафу. "Никого нет!.." - сообщили они Аванесову трагическим шепотом.
   Оказалось,  что  Аванесов  ищет  по  всему  городу  сбежавшую   от   него
француженку Мари и заподозрил ее присутствие здесь,  "у  молодого  приезжего
холостяка".
   В порядке извинения  и  в  знак  примирения  Аванесов  подарил  мне  свой
револьвер, и этот "смит-и-вессон" неожиданно пригодился. При состоявшейся на
следующей неделе покупке коня я  отдал  револьвер  в  придачу  за  стоимость
Ит-Алмаза (хозяин просил много, а уступил задешево)  его  продавцу-туркмену,
восхитившемуся огромным "алтатаром"!

***

   В другой раз как-то вечером мы с Мерген-Агой зашли  в  Военное  собрание,
где попали на кутеж штабс-капитана пограничной  стражи  N,  приглашавшего  к
своему столу всех подходивших офицеров и других знакомых.
   Было, как говорится, разливанное море!
   "В низовьях Атрека он нагнал богатейший караван с контрабандой  для  хана
Хивинского и после горячей  перестрелки  задержал  караван...  За  это  дело
штабс-капитан получит  тысяч  пятьдесят.  И  кутит  в  счет  будущей  премии
вовсю!.." - говорили офицеры.
   Штабс-капитан усадил Мерген-Агу рядом с  собой,  а  мне  указал  место  у
противоположного дальнего конца стола, где группировались молодые офицеры.
   Мне это не понравилось, а потому, присев за стол, я ничего не  пил,  лишь
прикасаясь губами к бокалу, когда тамада провозглашал очередную здравицу.
   Штабс-капитан, хотя и охмелевший изрядно, заметил мою обструкцию и громко
высказался весьма неуважительно насчет "всяких  штрюцких",  этих  "развязных
шпаков", которым место "в  Клубе  велосипедистов,  а  не  в  среде  русского
воинства!..".
   Услышав  реплику  N,  офицеры  громко  расхохотались,  поглядывая  в  мою
сторону. Тогда я встал, спокойно достал из бумажника и положил возле  своего
прибора двадцатипятирублевку и  сказал,  что  прострелю  штабс-капитану  его
развязный язык и покажу тем, как "штрюцкие"  умеют  стрелять,  повернулся  и
ушел не простившись.

***

   Эта словесная стычка едва не закончилась дуэлью.
   В  Военном  собрании  дело  замял  Мерген-Ага,  но  на  другой  же   день
штабс-капитан N и я, оба, были вытребованы к генералу Суботичу для распека.
   Тогда Суботич сказал мне:
   -  Я  хочу,  чтобы  вы  занимались   литературным   трудом   и   научными
исследованиями, а  не  попадали  в  ненужные  и  глупые  столкновения  между
штатскими и военными. Для того чтобы вас больше не могли  назвать  неопытным
"зеленым шпаком", даю вам ответственное поручение...
   Вы проедете караванным путем от Асхабада до  Хивы  и  обратно.  Составите
отчет о ваших наблюдениях за состоянием колодцев и  движением  караванов  на
пройденном пути. В Хиве  держитесь  осторожно,  постарайтесь  повидать  хана
Хивинского. В разговоре,  как  будто  случайно,  упомяните  об  усилившейся,
участившейся за последнее время контрабанде. Любопытно, что скажет  об  этом
старый контрабандист?..

***

   При Суботиче  и  позже  через  Асхабад  несколько  раз  проследовал  эмир
Бухарский, обычно ежегодно ездивший в Петербург и проводивший  жаркое  время
лета в Крыму.
   Суботич приказал устроить эмиру пышный прием - достархан.  В  двух  залах
дома начальника области были составлены длинные столы,  украшенные  цветами,
уставленные изысканным угощением и коллекционными винами.
   Сопровождаемый   многочисленной   дворцовой   свитой,   эмир,    высокий,
величественный,в цветном парчовом златотканом халате с генерал-адъютантскими
эполетами и алмазными аксельбантами, со множеством русских орденов и  звезд,
медленно обошел эти столы, прикоснувшись только к виноградной кисти.
   Но он был очень доволен таким проявлением почтительности к нему  и  позже
назначил, по представлению генерала  Суботича,  бухарские  ордена  некоторым
сотрудникам начальника области.
   По тогдашним представлениям, в обществе эти  эмирские  ордена  не  шли  в
сравнение  по  ценности  с  русскими,   но   выглядели   они   необыкновенно
внушительно.
   Поэтому полученная мною позже огромная звезда - "Орден столичного  города
благородной Бухары" - со множеством  золотых  лучей  и  золотыми  письменами
арабской  вязью  на  фоне  синей  эмали  в  центре  звезды  производила   на
непосвященных потрясающий эффект, когда на торжественных приемах я прицеплял
бухарскую звезду к черному фраку.

5. КОНЕЦ КАРЬЕРЫ СУБОТИЧА

   Эпоха генерала Суботича быстро закончилась. Он пробыл в Закаспии  полтора
года.
   В августе 1902 года он заложил первый камень в строительство новых зданий
- областного музея и библиотеки, вскоре после того был вызван  в  Петербург,
назначен Приамурским генерал-губернатором и  уехал  в  Хабаровск,  забрав  с
собою нескольких особенно приближенных к нему офицеров и чиновников.
   Я остался служить в Асхабаде. Но  мне  суждено  было  еще  несколько  раз
повстречаться с генералом Суботичем при разных обстоятельствах:  на  Дальнем
Востоке в годы русско-японской войны и в Ташкенте после ее окончания,  когда
я одно время служил в Переселенческом Управлении.
   На  место  Суботича  незамедлительно  прибыл  новый  начальник   области,
Генерального штаба генерал-лейтенант Евгений Евгеньевич Уссаковский,  бывший
до того помощником начальника Главного штаба, и с ним приехало  много  новых
офицеров и чиновников.
   Уссаковский немедленно стал повсюду насаждать своих  людей,  а  тех,  кто
пользовался доверием Суботича, выживать.
   Когда  все  военнослужащие  и  чиновники  прежней  канцелярии  начальника
области представлялись новому начальнику, то меня Уссаковский  принял  очень
сухо, я был для него "ничем", не более чем  губернский  секретарь  -  мелкая
сошка. Вскоре я узнал, что мое жалованье сокращено со 150 до  100  рублей  в
месяц, конечно с ведома генерала.
   Я понял, что теперь меня здесь только терпят и  ничего  хорошего  впереди
ждать не приходится. Тем не менее я решил пока оставаться на прежней службе,
чтобы осуществить задуманные путешествия и поближе узнать Среднюю Азию.
   И вскоре с помощью Маргания  я  все  же  добился  согласия  на  указанную
Суботичем и  очень  увлекавшую  меня  командировку  в  Хиву,  через  пустыню
Каракум.

***

   Любопытен конец карьеры и государственной деятельности генерала Суботича,
открывающий внутреннее содержание этого выдающегося человека.
   В 1906 году Суботич недолгое время был  генерал-губернатором  Туркестана.
После своего назначения, перед отъездом в Ташкент, он  заявил  петербургским
журналистам: "...До сих пор  меня  считали  либералом.  Я  всегда  относился
доброжелательно ко всем общественным  начинаниям  и  даже  поощрял  усиление
общественной самодеятельности. То же самое могу сказать о своем отношении  к
печати. За все это меня называли даже "красным"...
   Я буду управлять краем  по  совести,  относясь  к  обществу  с  искренней
доброжелательностью,    но    противодействуя     крайностям..."     .
   В духе этого заявления, реагируя на происшедшие до его прибытия в Среднюю
Азию еще в 1905 году революционные  выступления,  генерал  Суботич,  избегая
репрессий, повел переговоры с главными  деятелями  революционного  движения,
стал смягчать полицейский режим, выпускать из тюрем арестованных,  отказался
применить войска против революционеров и  пытался  удовлетворить  требования
бастовавших рабочих, лично беседуя с их делегатами.
   Суботич  выпустил  из  тюрьмы   арестованных   учителей-забастовщиков   в
Самарканде, офицеров - участников  Кушкинского  восстания,  группу  узбеков,
ожидавших суда за Андижанское восстание, редакторов нескольких местных газет
- "Среднеазиатская жизнь", "Русский Туркестан" и  других,  отменил  смертный
приговор солдату, покушавшемуся на жизнь своего генерала, повел переговоры с
руководителями бастовавших ташкентских  железнодорожных  мастерских,  сменил
начальство и облегчил условия содержания в ташкентской тюрьме, проводил  ряд
других либеральных действий.
   Однако местная высшая военная  и  гражданская  администрация,  феодальная
знать, купечество, реакционно настроенное офицерство Туркестана,  напуганные
растущим революционным движением, требовали от генерала немедленно  подавить
войсками выступления рабочих за свои права, а не  "потворствовать  им  своим
либерализмом",  и   жаловались   в   Петербург,   требуя   смещения   нового
генерал-губернатора.
   "...Генерал Суботич - боевой генерал, сражавшийся за  престиж  России  на
поле брани, но не воздвигший как генерал-губернатор  ни  одной  виселицы,  -
революционер!..
   Генерал Суботич носит мундир, закопченный  в  пороховом  дыму,  -  писала
либеральная газета "Русский Туркестан", - гнусным клеветникам этого мало!
   Они хотели бы, чтобы генерал Суботич  еще  запятнал  свой  мундир  кровью
народною...
   Какой он генерал-губернатор, если ни одна мать не произносит с проклятием
его имени, если он не воздвиг ни  одной  виселицы,  если  на  его  руках  не
запеклась кровь ненавистных революционеров!.." .
   С  роспуском  Государственной  думы  и  приходом   к   власти   Столыпина
телеграфным распоряжением из Петербурга генерал  Суботич  был  отстранен  от
должности. За "либеральничанье  и  разговоры  с  левыми"  генерала  вынудили
подать в отставку, он был отозван в Петербург с формальным назначением -  "в
резерв - членом Военного совета".
   Узнав о смещении Суботича, один из офицеров Ташкентского гарнизона сорвал
со стены портрет генерала, бросил на пол и топтал ногами, крича:
   "Туда тебе и дорога, революционер!.."
   А реакционная ташкентская газета  написала  такое:  "Отозванный  на  днях
туркестанский бывший генерал-губернатор Суботич  еще  позорнее  Уссаковского
заигрывал с забастовщиками, нередко открыто становясь на их сторону...
   Пора очистить армию  от  разных  Уссаковских,  Суботичей  и  им  подобных
генералов!.." .
   С отставкой Суботича крайне правые воспряли  духом:  в  Туркестане  ввели
военное положение,  а  генерал-губернатором  назначили  опытного  усмирителя
польского восстания, "холерного бунта" в Ташкенте и революционного  движения
в Маньчжурской армии, генерала от инфантерии Гродекова.
   Та же газета со злорадством описала отъезд генерала Суботича из Ташкента:
   "В  четверг  выехал  из  Ташкента  бывший  генерал-губернатор  Туркестана
генерал-лейтенант Суботич. Сформированный для его  превосходительства  поезд
был подан на 5-ю версту на переезде у Садового Заведения... Генерал  Суботич
с супругой сели в вагон, подъехав к месту посадки в экипажах...
   Ташкенту приходится в первый раз быть свидетелем такого отъезда  главного
начальника края. До настоящего времени все генерал-губернаторы покидали  его
при другой обстановке..." .
   Я был одним из немногих, кто приехал "на 5-ю версту" проводить  генерала,
и встретил на этих проводах, больше  похожих  на  высылку,  всего  несколько
человек  из  круга  его  бывших  приближенных,  решившихся  все  же  почтить
вниманием тайно уезжавшего опального военного  и  государственного  деятеля,
принятого здесь, в Ташкенте, с большой помпой при своем прибытии, менее года
тому назад...
   Несколько позднее я повстречался с генералом Суботичем в Петербурге.
   Он был в штатском и не у дел. Мы обменялись воспоминаниями  и  больше  не
свиделись.
   Говорили, что Суботич уехал за границу, на родину,  и  там  окончил  свои
дни.

6. "ШУТКА" ГЕНЕРАЛА КОВАЛЕВА

   Когда в конце 1902 года, в связи с назначением на Дальний Восток, Суботич
был  экстренно  вызван  в  Петербург,  то  временно  за  начальника  области
оставался генерал В. И. Ковалев. Его имя вскоре скандально прогремело на всю
Россию, показав, каковы были нравы некоторых офицеров-самодуров закаспийской
окраины...
   Генерал-майор  Ковалев  был  командиром   казачьих   войск   в   области,
начальником казачьей бригады, жил одиноко  и  устраивал  каждое  воскресенье
"холостой ужин" вместе со своими любимцами из молодых офицеров.
   Про него говорили, что Ковалев пользовался особыми симпатиями при царском
дворе за свое остроумие и знание бесчисленного количества анекдотов.
   Среднего роста, моложавый, с усиками, лихо закрученными кверху, в  черной
черкеске с белыми газырями, он был популярен в военной среде и имел  большой
успех у местных дам.
   До приезда в Асхабад Ковалев одно время был начальником казачьего  конвоя
при царе и потому носил форму 1-го Таманского казачьего полка.
   Особенно покровительствовала Ковалеву какая-то великая княгиня, и поэтому
он считал себя недосягаемым и непогрешимым в отношении всех остальных.
   Ковалев питал особую нежность к жене начальника штаба генерала  Суботича,
полковника Генерального штаба Старосельского; но та, имевшая двух дочерей на
выданье, внешне неприступная и строгая, одевавшаяся под  англичанку,  всегда
держалась очень корректно, не давая никаких поводов для сплетен.
   Однако однажды офицерские языки, развязавшиеся  по-пьяному  за  ужином  у
Ковалева,  намекнули  тому,  что  якобы  некий  человек  пользуется   особым
благоволением госпожи Старосельской, любимец всех асхабадских дам,  высокий,
стройный, в пенсне, к тому же обладатель первого в Асхабаде автомобиля,  что
вызывало зависть одних и насмешки других, - холостяк доктор Забусов.
   Впрочем, асхабадские дамы стремились к  Забусову  на  прием  по  понятным
причинам - он был врач-гинеколог.
   Услышав, что какой-то Забусов осмеливается быть или стать конкурентом ему
- Ковалеву! - генерал объявил пировавшей компании, что  он  собьет  спесь  с
этого Забусова и сделает его всеобщим посмешищем у них на глазах!
   Тут же Ковалев послал нескольких лихих таманцев-вестовых к Забусову, и те
объявили доктору, что генерал его требует немедленно к себе.
   Удивленный Забусов объяснил, что он  гинеколог  и  ему  нечего  делать  у
генерала, но таманцы настаивали, утверждая, что  Забусов  должен  явиться  к
генералу вообще как врач, так как Ковалеву якобы стало плохо.
   Не ожидавший ничего дурного Забусов приехал.
   Тогда полупьяный генерал Ковалев приказал казакам: "Сдерите с него  штаны
и  отхлестайте  нагайками!.."  Дисциплина  -  превыше  всего,  и  казаки  не
осмелились ослушаться.
   Забусов держался  очень  мужественно,  после  экзекуции  оделся  и  молча
ушел...
   "Он никогда не осмелится  рассказать,  что  его  выпороли!.."  -  сказал,
посмеиваясь и покручивая ус, генерал Ковалев.
   В ту же ночь Забусов пошел на телеграф и послал две  телеграммы.  Одну  -
военному министру, вторую - в газету "Речь".
   На другой день утром Забусов явился на  прием  к  только  что  прибывшему
новому начальнику области генералу Уссаковскому и рассказал тому, что с  ним
произошло.
   Уссаковский, поглаживая  по  своей  привычке  длинные,  шелковистые  усы,
молчал, затем меланхолично спросил: "Может быть, все это вам показалось?..
   Это невероятно!.. В ваших  же  интересах  промолчать.  Разглашение  такой
истории вызовет слишком большой скандал!"
   Доктор  Забусов  ответил,  что  молчать  уже  поздно,  и,  ни  с  кем  не
простившись, в тот же день уехал в Симбирск.
   Телеграммы сделали свое дело, и это  "невероятное  происшествие"  вызвало
большое волнение во всей русской печати и отрицательную реакцию в обществе и
военных кругах. Газеты сообщали о крепостных нравах  и  разгуле  самодурства
властей на окраинах России, об этом деле писал и В. Г.
   Короленко и другие известные журналисты того времени.
   Остряк и шутник генерал Ковалев за свою "шутку" получил по  заслугам:  он
был предан Высшему военному суду, лишен военного звания,  чинов,  орденов  и
пенсии...
   Во время русско-японской войны  Ковалев  приехал  в  Маньчжурию,  в  штаб
главнокомандующего. Я присутствовал при том, как генерал  Куропаткин,  в  то
время  уже  смещенный  с  должности  главнокомандующего,   но   остававшийся
командующим 1-й Маньчжурской армией, проезжавший мимо верхом, остановился и,
обменявшись коротким разговором с Ковалевым, сказал ему: "Вам здесь придется
снова заслужить воинское звание!.."
   Будучи в Маньчжурии, Ковалев просил дать ему любое  назначение,  хотя  бы
нижним чином. Но, не дождавшись р