нулся дальше по такой же наводившей  уныние  и
казавшейся нам безжизненной седой солончаковой пустыне с  редкими  засохшими
стеблями ползучих растений, покрытых соляным кристаллическим налетом.
   Продолжая спускаться на юг, мы вскоре оказались в совершенно  первобытных
местах, лишенных всяких признаков человека, без дорог,  сильно  пересеченных
множеством скал и глубоких расщелин. Нам  стало  ясно,  что,  блуждая  между
ними, мы потеряли ориентировку, заблудились.
   Наш проводник,  нанятый  несколько  дней  назад  в  последнем  персидском
селении, оказался териакешем (опиекуром). Он и раньше внушал  подозрение,  а
тут заговорил о том, что "впереди три дороги, все три плохие, без воды, а на
дорогах  много  карапшик..."  .
   Он стал требовать прибавки себе в десять кранов и  териак,  пояснив,  что
без опиума не может идти дальше. Получив деньги и опиум, проводник  завернул
краны в чалму, проглотил коричневый шарик опиума и предложил  нам  повернуть
обратно...
   Положение каравана стало опасным.
   Погибший верблюд унес с собою два бурдюка с водой и часть  продовольствия
и снаряжения.
   Кроме этого, на прошлом переходе  приступ  лихорадки  охватил  молоканина
Михаила, и он почти лежал в седле без сознания, обхватив руками  шею  своего
жеребца. Курбан постоянно ехал рядом с ним, следя за тем,  чтобы  Михаил  не
упал с седла.
   Чем дальше мы продвигались, тем больше убеждались в том, что заблудились.
Уже смеркалось, а мы еще не встретили ничего похожего на дорогу или признаки
ручья или колодца. Разбивать ночлег на солончаке не хотелось, он  не  принес
бы отдыха ни людям, ни животным.
   Хентингтон  в  ярости  называл  проводника  хэмбогом,   ругал   карту   и
возмущался,  крича  о  том,  что  "теперь  вся  равнина  от  Зюльфагара   до
Белуджистана через несколько дней будет  знать,  что  мы  простаки,  которых
может легко обмануть последний  териакеш,  и  все  азиаты  станут  над  нами
потешаться!..".
   Эльсворс опасался и того, что проводник нарочно завел  нас  сюда,  в  это
дикое  место,  чтобы  передать  в  руки  бродячих  разбойников,  и  требовал
продолжать путь, строго идя на юг по компасу.
   Я же прислушался к совету старого  многоопытного  Мердана,  предложившего
повернуть на восток, к афганской границе,  туда,  где,  по  его  словам,  "в
предгорьях можно встретить  селения  и  кочевья,  туда  докатываются  горные
ручьи. А на юг продолжает тянуться голая безводная пустыня...".
   Наши мнения разделились, и мы решили идти дальше разными путями,  наметив
пункт встречи примерно на сто километров южнее, в расчете попасть туда через
три-четыре дня. Если бы встреча не состоялась, то каждый должен был идти  на
выручку другому.
   Хентингтон  с  караваном,  проводником,  больным  Михаилом   и   Курбаном
направились на юг.
   Когда  звон  верблюжьих  боталов  затих  вдали,  Мердан,  Хива-Клыч  и  я
повернули своих коней головами на восток.

7. ПРАВИТЕЛЬНИЦА НАРОДА ЛЮТИ

   Первые сутки пути не принесли нам облегчения, но Мердан был уверен в том,
что мы найдем воду, и продолжал вести нас на восток.
   Когда снова спустилась ночь и наши кони вновь пошли чутьем, то спускаясь,
то поднимаясь по склонам каменистых холмов, то в непроглядной темноте  вдали
сверкнул и погас огонек. А где огонь - там люди,  вода  и  пища;  и  надежда
придала нам силы.
   Подъехав ближе, мы увидели большой  костер,  вокруг  которого  двигались,
закрывая его пламя, женские фигуры в длинных развевающихся одеждах.
   Отблески костра освещали несколько черных  шатров,  распластавшихся,  как
крылья летучей мыши.
   Под  ноги  нашим  вздыбившимся  коням,  давясь  хриплым  лаем,  бросились
огромные  лохматые  собаки.  Женщины  всполошились,  забегали,  пронзительно
закричали и, подбирая с земли, стали бросать в нас камни.
   Когда мы подъехали к самому костру, из темноты выбежал седобородый старик
в чалме и, яростно размахивая руками,  отгонял  нас.  Мердан  что-то  кричал
старику  по-афгански,  а  Хива-Клыч  пытался  объясниться   по-персидски   и
туркменски, но это плохо помогало.
   Женщины, закрывая рукавами нижнюю часть лица, продолжали визжать.
   Камень пролетел мимо моего уха, другой ударил в коня Мердана.
   В растерянности мы попятились, но тут  из-за  шатров  выбежала  маленькая
смуглая девочка в красной одежде, расшитой звенящими  серебряными  монетами,
что-то крикнула женщинам, и те сразу успокоились. Старик  отошел,  продолжая
ругаться и шипеть. Подойдя к нам, девочка очень быстро заговорила на  языке,
похожем на персидский.
   Хива-Клыч приступил к переговорам, и оказалось, что мы попали  в  кочевье
Машуджи - одного из племен народа Люти, где живут одни  женщины,  и  поэтому
мужчинам, а тем более кяфирам (неверным), тут нечего делать.  Но  в  кочевье
есть старшина, тоже женщина, - Биби-Гюндюз, она хочет  повидать  путников  и
просит нас пройти в ее шатер.
   Женщины отозвали собак, приняли и увели наших коней.
   Законы восточного гостеприимства свято соблюдаются всеми народами Азии, и
поэтому с той поры, как мы были приняты в качестве гостей в  чужом  кочевье,
нам больше не следовало беспокоиться ни о себе, ни о своих конях.
   Звеня монистами, девочка повела нас за собой и, приподняв полог, ввела  в
полутьму одного из шатров, усадила на ковер перед струйкой  голубого  дымка,
дрожавшего над тлеющими углями очага.
   Немного присмотревшись, мы увидели по  другую  сторону  очага  неподвижно
сидящую в позе Будды  женскую  фигуру  с  опущенными  глазами.  Это  и  была
Биби-Гюндюз - правительница племени.
   Красная шелковая  одежда  с  нашитыми  золотыми  монетами  и  украшениями
покрывала ее  плечи.  Голову  укутывала  шаль,  поверх  нее  надета  золотая
конусообразная  тиара  с  золотыми  подвесками  на  цепочках.  Блики  костра
освещали красивые застывшие тонкие черты коричневого лица  рано  постаревшей
или очень моложавой женщины, насурьмленные прямые  брови,  синюю  точку  над
переносицей. На бронзовой шее и  груди  висело  несколько  ожерелий  крупных
изумрудов и бирюзы.
   Хива-Клыч начал вежливый восточный разговор о здоровье баранов,  коней  и
верблюдов Биби-Гюндюз, о ее здоровье и о здоровье всех женщин ее племени,  а
потом рассказал о пути нашего каравана  через  соляную  пустыню  к  границам
Индии.
   Биби-Гюндюз слушала молча, неподвижно, опустив взор.
   Услышав, что в экспедиции есть "большой мулла" американец, рисующий горы,
она подняла узкие черные глаза и остановила на  мне  пристальный  загадочный
взгляд.
   "Я  знала  о  вашем  караване  и  раньше,  -  сказала  Биби-Гюндюз  тихим
мелодичным голосом. - Твой товарищ рисует горы, чтобы потом отнять их у тех,
кто живет в этих горах?  И  ты  тоже?..  А  в  Индию  вас  не  пропустят.  В
Белуджистане стоят большие отряды англичан, они никого не пропускают..."
   Я успокоил Биби-Гюндюз, сказав о себе, что я "искатель истины", брожу  по
свету, чтобы узнать, где и как живут люди и в чем их счастье...
   Взгляд Биби-Гюндюз немного потеплел. "Так ты дервиш? Дервиш-ференги?
   Таких я еще не  встречала..."  И  она  попросила  рассказать  ей  о  моих
путешествиях.
   Услыхав о том, где я побывал, Биби-Гюндюз сказала:
   "О! Ты еще очень мало видел, немногое знаешь! Ты еще совсем молодой!
   Долго тебе еще предстоит ходить и искать, прежде чем ты поймешь,  что  за
счастьем никуда ходить не надо. Оно у каждого народа на его земле. Счастье -
в свободе народа, у его родного очага, в его любимом занятии,  в  кругу  его
родных и соплеменников!.."
   Затем Биби-Гюндюз рассказала о племени машуджи, о том, что свой шатер она
раскидывает и на зеленых высокогорных лугах  Гималаев,  и  в  желтых  песках
Аравии. Когда я заинтересовался тем, как это она может так свободно кочевать
через границы многих государств, Биби-Гюндюз  поведала  чудесную  легенду  о
своем племени; в ее правдивость она  глубоко  верила,  а  мне  этот  рассказ
показался сказкой.
   "В очень древние времена, когда на вершинах здешних гор еще росли  кедры,
а в рощах щебетали птицы,  Искендер  Двурогий  пересекал  со  своим  войском
пустыню Дешти-Лут. Искендер умирал от  жажды,  а  с  ним  погибало  все  его
войско, не подозревавшее о близости колодцев со сладкой водой.
   Находившаяся  неподалеку  в  своей   столице   Атеш-Кардэ   правительница
свободного народа Люти пожелала увидеть Великого завоевателя, явилась к нему
в лагерь и указала Искендеру на ключ сладкой воды.
   Искендер напоил свое войско, провел ночь в беседах с правительницей Люти,
а уходя в поход, оставил ей фирман (указ),  разрешающий  на  вечные  времена
свободный проход народу Люти по всем землям, через все  границы  основанного
Искендером государства, и освобождающий Люти от налогов и сборов  на  десять
тысяч лет вперед, с одним условием: главой народа всегда  должна  оставаться
женщина.
   Женщины миролюбивы, не устраивают заговоров, восстаний и не любят войн.
   В том же году  у  правительницы  родилась  дочь,  ставшая  правительницей
народа  после  смерти  своей  матери,  а  от  нее  произошли  все  остальные
правительницы  свободного  народа  Люти,  и  Биби-Гюндюз   -   потомок   той
правительницы, что провела ночь в беседах с Искендером...
   С той поры нигде, ни в одном  государстве  Азии,  не  спрашивают  у  Люти
разрешения пересечь границу, и  ни  один  сборщик  налогов  не  осмеливается
заглядывать в их шатры..."
   Когда я заинтересовался судьбой фирмана Искендера,  Биби-Гюндюз  сняла  с
груди и показала большой, висевший на цепочке, серебряный амулет, похожий на
початок кукурузы или еловую шишку, сказав, что в нем, передаваемый из рода в
род, хранится легендарный фирман.
   В амулете, открывающемся наподобие медальона,  лежал  свиток  пергамента,
высохший  и  кофейного  цвета  от  времени,  испещренный  слабо  различимыми
значками, похожими на древнегреческие буквы. Узнав, что мне знаком греческий
язык, Биби-Гюндюз разрешила прочесть и переписать  то,  что  разберу,  чтобы
потом перевести на язык ее племени.
   Женщины, закрывая лица головными платками, принесли восточные сладости  и
после угощения отвели нас в другой шатер, где уже были сложены наши уздечки,
седла и хуржумы, и там мы провели остаток ночи.
   Часть времени я провел в рассматривании и копировании  при  слабом  свете
огонька  масляного  фитиля,  плававшего  в  глиняной  плошке,  тех  немногих
сохранившихся строк, по-видимому письма "Великому Александру" от его  воина,
попавшего в плен к скифам после неудачной для  македонцев  битвы  у  Яксарта
(Сырдарьи)...
   Ночью Мердан несколько раз  выходил  из  шатра  смотреть  наших  коней  и
ворчал, подозрительно оглядываясь, что мы "попали к ворам-цыганам, только  и
ждущим момента, чтобы нас зарезать и забрать наших коней".
   До известной степени у него были основания так думать.
   С нами ночевал старый мулла,  вскакивавший  при  каждом  нашем  движении,
посылавший  проклятия  "всем  кяфирам!",  всматриваясь  в  нас  ненавидящими
глазами.
   Утром те же женщины принесли нам плов с финиками, а затем подвели  хорошо
выстоявшихся, отдохнувших, накормленных и напоенных, оседланных наших коней.
   Перед самым отъездом подошла и Биби-Гюндюз. На этот раз на  ней  не  было
надето никаких украшений, и внешне она ничем не отличалась от других  женщин
ее  племени.  Биби-Гюндюз  деловито  осмотрела  коней,  потрогала  подпруги,
проверила, наполнены ли наши бурдюки, и пожелала счастливого пути.
   Рядом с ней была так  на  нее  похожая  смуглая  девочка,  встретившая  и
проводившая нас в шатер Биби-Гюндюз минувшей ночью...
   Возвращая амулет  со  свитком,  я  не  стал  разочаровывать  Биби-Гюндюз;
наоборот, подтвердил древность папируса и, поблагодарив  за  гостеприимство,
пообещал прислать ей  точный  перевод  фирмана  Искендера  через  первых  же
встреченных нами кочевников-белуджей.
   Биби-Гюндюз разрешила сделать несколько фотоснимков ее  шатров  и  женщин
Люти, я обещал прислать ей и фотографии, конечно, уже из Асхабада; несколько
фотографий, сделанных в кочевье женщин машуджи, чудесным образом сохранились
до наших дней (В архиве В. Яна. - М. Я.).
   Так, с невольной помощью проводника-териакеша, завлекшего нашу экспедицию
в эти дикие места, на  отлете  от  проторенных  караванных  троп,  я  увидел
необычайное  -  побывал  в  кочевье  амазонок   племени   Машуджи,   повидал
правительницу свободного народа Люти и "фирман Искендера".
   Впоследствии эти встречи и  впечатления  помогли  мне  написать  рассказы
"Ватан" и "Письмо из скифского стана".

8. "ЗАДЕРЖАТЬ ДЕРЗКИХ ПУТНИКОВ!"

   К вечеру следующего  дня  в  условленном  месте  встречи,  поднимаясь  по
крутому склону оврага, мы увидели на вершине  холма  маленькую  человеческую
фигуру. Хентингтон, сидя на складном стуле, читал свою любимую Библию.
   Невдалеке виднелась растянутая  палатка,  возле  нее  лежали  верблюды  и
паслись стреноженные лошади, возле костра ходили Курбан и Михаил.
   "Все ли благополучно? Отчего вы не в походе?.."  -  радостно  закричал  я
издали Эльсворсу и галопом поскакал на холм.
   "Все отлично... О'кей!.. Но сегодня воскресенье! Как истинный верующий  я
считаю своим долгом в этот день  предаваться  отдыху  и  размышлениям..."  -
объяснил мой американский спутник.
   После долгого тяжелого пути мы прибыли в Сеистан.  Эта  очень  болотистая
область восточного Ирана, лежащая на  кратчайшем  пути  из  Средней  Азии  в
Индию, орошается и затопляется разливами реки Гильменд, теряющейся  далее  в
песках, не добравшись до Персидского залива.
   В древнейшие времена Сеистан славился как родина  легендарного  иранского
героя Рустема, был богатейшей  провинцией  Персии.  Он  не  раз  подвергался
нашествиям и опустошениям, а  в  последний  раз  был  разгромлен  и  начисто
ограблен Тамерланом и после того уже не смог оправиться.
   При посещении Сеистана нашей экспедицией, по этой наполовину заболоченной
равнине, пустынной и невозделанной, кочевали воинственные белуджи со  своими
стадами.
   Сеистан (или Белуджистан) долго был  "яблоком  раздора"  между  Ираном  и
Афганистаном, пока в 1872 году он не был разделен между ними,  конечно,  при
"посредничестве"  Англии.  Однако  такое  искусственное  разделение  страны,
выгодное  только  "посреднику",  никак  не   смогло   устроить   единое   по
национальности  население  Сеистана,  привело  к   возникновению   множества
постоянных пограничных инцидентов.
   В Сеистане мы посетили  одного  из  местных  белуджийских  ханов  и,  как
водится,  "поднесли  дары".  Хан  нас  принял  радушно  и  в  разговоре   за
достарханом сказал:
   "Я благодарен вам за подарки, но мне нужно другое... Со  мной  все  время
воюет мой брат, правитель соседнего округа в Афганистане. Ему тайно помогают
англичане - дают оружие. Почему русский царь, такой могучий, не пришлет  мне
несколько пушек? Я бы тогда справился со своим братом и стал жить  в  вечной
дружбе с русским царем!.."
   В Нусретабаде, административном  центре  провинции,  мы  были  приняты  в
русском  консульстве  и  узнали,  что  дальше,   через   афганский   Сеистан
(Белуджистан), к индийской границе (до нее оставалось менее 100 километров!)
англичане нас не пропустят. Между тем незадолго до  нас  несколько  немецких
путешественников свободно проехали здесь в Индию.
   В консульстве мы узнали и о том, что англичане, оберегавшие и старавшиеся
удерживать в своих руках все подступы к Индии,  зорко  следившие  за  каждым
русским, направлявшим свои шаги в  сторону  "жемчужины  британской  короны",
были встревожены и этой нашей экспедицией.
   Английские  консулы  получили  приказ  -  чинить  нам  в  пути  всяческие
препятствия и, если удастся, задержать экспедицию, вероятно потому, что один
из ее руководителей был русский!
   Шайки бродячих разбойников высылались нам навстречу с  целью  перехватить
караван и разделаться с ним  в  пустыне,  навсегда  скрывшей  бы  тайну  его
исчезновения.
   Но у меня в пути было правило, по  какому,  расспрашивая  у  встречных  о
предстоящей дороге, я своими вопросами наводил собеседника на  ложный  след,
сам направляясь вовсе по иному пути. Так нам удалось избежать  нежелательных
встреч и преследований, благополучно пересечь Персию.
   В своем рассказе "Афганские привидения", написанном вскоре, я поведал  об
одной такой нежелательной встрече,  едва  не  закончившейся  трагически  для
нашей экспедиции.
   В Сеистане пришлось прервать наш путь к Афганистану, Индии и  Персидскому
заливу еще и по другим причинам.
   Поступили известия о коварной атаке японскими миноносцами русского  флота
в  Порт-Артуре  .
   Мои денежные средства совсем иссякли.
   Хентингтон неожиданно получил телеграмму от директора института Карнеги с
распоряжением вернуться в Америку.
   Мы "повернули головы коней обратно" и двинулись  на  север,  но  другими,
более западными путями, через персидские города.

9. КРЕПОСТЬ ЯЗЫЧНИКОВ

   На обратном пути мы видели еще немало удивительного.
   Город, разрушенный землетрясением накануне приезда  нашей  экспедиции,  и
другой город, в Сеистане, расположенный посреди болотистого озера.
   Этот необитаемый город, по улицам его можно было ездить только на плотах,
сделанных из связок камыша в форме сигар, покинули по  неизвестным  причинам
все его жители в давние времена.
   Его единственной обитательницей оказалась  рыжая  лисица,  метавшаяся  по
городским крышам и переулкам, снова и снова выбегавшая нам навстречу.
   Мы посетили "священный город Мешхед", центр  Хорасанской  провинции,  где
фанатичные   правоверные   мусульмане   считали   за   высшую   честь   быть
похороненными. Поэтому туда отовсюду привозили покойников, часто издалека, и
город  окружало  сонмище  бесчисленных   могил,   отмеченных   однообразными
надгробиями.
   В  Мешхеде  мы  воспользовались  очень  любезным   приемом   у   русского
генерального консула Панафидина. Здесь моя командировка была продлена еще на
месяц, консул снабдил меня небольшой суммой денег и пообещал  продать  наших
двух уцелевших верблюдов; надобность  в  них  миновала,  большинство  вьюков
опустело, мы всегда имели воду в пути и приближались к русской границе.
   Вскоре после выезда из Мешхеда, на последнем  этапе  обратного  пути,  мы
услышали от местных жителей о каких-то развалинах на вершине одинокой  горы,
где будто бы в древние времена жил грозный разбойник, державший в страхе всю
округу и хранивший  там  сокровища.  Гора  называлась  Кяфир-Кала  (Крепость
язычников).
   Суеверные Мердан, Курбан и Хива-Клыч отказались лезть на гору, и, оставив
караван с  джигитами  в  селении,  Хентингтон  с  Михаилом  и  я  выехали  к
Кяфир-Кале.
   Подняться на гору сперва показалось делом невозможным.
   С трех сторон скала была почти отвесной и гладкой.  С  четвертой  стороны
громоздились огромные обломки скал. Все же  на  одной  отвесной  стороне  мы
увидели еле заметные следы горных коз и решили не отступать.
   "Если на вершину прошли козы, то проберется и человек!.."
   Мы с Эльсворсом оба хотели доказать, что американец и русский не  уступят
друг другу в настойчивости и ловкости,  и  стали  ползти  по  едва  заметной
тропинке.
   Вскоре она прервалась возле отвесной стены. Дальше предстояло  взбираться
вверх  под  углом  в  сорок  пять  градусов  по  совершенно  гладкой,  точно
отшлифованной скале. Мы поглядели друг на друга и сказали:
   "Иншалла!" (С нами бог!) Хентингтон полез первым, я вслед за ним, готовый
подхватить, если сорвется.
   До сих  пор  я  вижу  перед  собою  этого  маленького,  слегка  сутулого,
настойчивого человека и то, как он,  распластавшись,  карабкается,  стараясь
воспользоваться каждым незначительным бугорком. Наконец он взобрался наверх,
уселся над обрывом и сейчас же раскрыл Библию, посматривая на меня и подавая
советы.
   Ощупывая  каждую  выпуклость,  я  подымался  следом,  и  до  вершины  уже
оставалось ползти  метра  четыре,  но  тут  из  ножен,  висевших  на  поясе,
выскол