жизни. Встреча с министром,
убийство гестаповца и Божены, ликвидация генерала, женитьба, учеба и детство,
бесконечные эпизоды детства, нанизанные один на другой, как бусы в ожерелье
дикаря. Возникло лицо Божены и исчезло, и показалось майору Журавлеву, что
вокруг его головы заботливые женские пальцы завязали тонкую красную ленточку.
Несколько дней подряд у Журавлева болел зуб, он глотал таблетки, делал
водочные компрессы, но ничего не помогало. Страшно боявшийся зубной боли
Журавлев медленно одевался. Нижние глазные зубы разрушенные, как город после
бомбежки, неприятно кололи язык. Зубы требовали немедленного вмешательства.
Боль была невыносимой. Несколько дней автомобиль его находился на
профилактике. По эскалатору спускался Журавлев в подземелье станции им.
Маяковского. Навстречу ехала разношерстная публика военного города.
Бесконечные, мрачные пальто и шинели и только на светлых, не подпорченных
временем лицах юности горели сильные фонарики глаз, готовых влюбляться и
смотреть без конца. И вдруг на противоположном поднимающемся навстречу
эскалаторе Журавлев увидел женщину среднего роста в вязанной коричневой
шапочке. Она ехала, опустив глаза на ступени, но что-то показалось Журавлеву в
е„ облике страшно знакомым. Обернувшись, смотрел он на уплывающую вверх
коричневую шапочку. Взгляд его словно прикрепился к ней, и вот женщина, не
выдержав такой целенаправленной волны внимания, обернулась. С вершины
эскалатора на майора НКВД Николая Журавлева смотрел череп, туго обтянутый
кожей со следами ожогов от кислоты. Это было вконец изуродованное лицо, почти
не имеющее отношения к жизни. Николай ждал поезда, облокотившись на одну из
многочисленных колонн станции, и в его сознании не было света. В одном
полушарии мозга располагался унитаз с мертвым лицом Божены, а в другом вязаная
шапка, натянутая на череп. Из квадратной дыры туннеля появился темно-синий
вагон. Журавлев стоял почти у самого края платформы. Его дорогие купленные за
границей ботинки наступали на полоску из белого кафеля, бегущую вдоль перрона,
ближе которой подходить было нельзя. И вдруг за спиной Журавлева как-то сразу
и со всех сторон возник громкий шум. Долго не было поезда, и на перроне
собралась порядочная толпа. И вот через эту толпу продирался совершенно пьяный
человек без шапки с подбитым глазом. В одной руке у него была авоська, а в
дугой рыбный сачок на длинной металлической палке. Толпа уже ревела "Милиция"
и мужик, чувствуя что его сейчас свяжут и арестуют, действовал ещ„ более
решительно. Он медленно продирался вперед к цели, известной только ему одному.
И уже на огромном этом медвежеподобном существе повисла толпа, а из глубины
зала бежали два милиционера, мужчина и женщина в темно-синих шинелях. И
медленно ползла вперед синяя гусеница метро. И сделав последний отчаянный
рывок перед полной остановкой, пьяный, находившийся в каком-нибудь метре от
Журавлева изловчился и надел ему на голову рыбный сачок. И смешалось все в
сознании Журавлева. Шум поезда, крики людей, и милицейская трель, и, неловко
взмахнув рукой, капитан НКВД угодил на рельсы. Он больно ударился головой о
шпалу и потерял сознание. И уже не слышал он дикого визга форсированных
тормозов и отчаянных криков толпы, но из потерянной этой реальности на него
надвинулась козлиная физиономия "Бафомета", существа с человеческим торсом
сидящего на змее.


Глава тридцатая.
Антон Иванович и Лаврентий Павлович сидели в глубоких и мягких креслах,
поставленных так, что их плечи буквально соприкасались друг с другом. На
журнальном столике, освещенном торшерной лампой, лежала книга Мордахая
Спонариуса "Источники жизни в мертвых материях". Антон Иванович пытался
читать, однако многие обороты старогерманского языка были малопонятны ему. Он
что-то бормотал тихо и, вслух перестраивая фразы, пытаясь добиться полноты
картины. Однако мало что получалось.
- Что Вы бормочите, как старый еврей на молитве. Скажите, что не знаете этого
языка, будем вызывать специалиста. Жалко этого мальчишку Журавлева, нелепо
погиб, в мире столько опасности и такая жестокая смерть. Антон Иванович
посмотрел на министра так, как смотрят на голые провода при их безусловном
замыкании.
- Наверное, это судьба, - осторожно сказал Антон Иванович, поежившись в
кресле.
- Судьба, это судьба, то судьба, все судьба. В конечном итоге, и то, что мы
сейчас сидим и разглядываем эту книгу, в этом тоже судьба, что мы не в
оккупированом городе, не под бомбежкой и не умираем с голоду. На Антона
Ивановича из-под тонкого золотого пенсне глядели умные и жестокие глаза, для
которых ничего не стоило послать в расход целый эшелон или даже два эшелона.
И, тем не менее, слова о нелепости и судьбе кое-что прояснили в психологии
этого монстра.
"Все они хотят быть людьми, только с каждой минутой и годом человека все
меньше и все больше формы, содержание для которой не найдено", - подумал Антон
Иванович.
Через два с половиной часа привезли ученого, худого, высокого старика,
дрожащего и заикающегося.
Двумя тремя пустыми фразами о здоровье и детях Берия успокоил его. Старец
перестал дрожать и понимающе заморгал. Теперь он был похож на старую гончую,
которую из уважения к е„ прежним охотничьим победам, решили оставить на
псарне.
"В сущности, люди такой слабый материал", - думал Антон Иванович, раскручивая
между большим и указательным пальцем автоматический карандаш.
Берия отпустил на все только три дня. Через три дня работа, к которой
привлекли еще двенадцать человек, была закончена. Стопка аккуратно
отпечатанных страниц была положена министру на стол, а ученый старичок получил
гигантское количество продуктов: американского бекона, пшеничной муки и
сгущенного молока, полученного по каналам ленд-лиза. Обласканный старец ушел,
сохраняя в душе признание, помноженное на глубоко запрятанный ужас.
- Как поживают посланники звезд? - спросил Берия.
- Строго при минус шестнадцати.
- Это хорошо, жаркий климат им вреден.
- Постараемся им понравиться. Антон Иванович пропустил лицо моментальный штрих
юмора, и так же быстро, как штрих появился, свел его на абсолютное нет. С
министром госбезопасности можно было существовать долгое время только в том
случае, когда он сам выступал в роли главного шутника, равного отношения он не
терпел, и Антон Иванович, зная это, только слегка подыгрывал ему.
- У Вас есть кураж, - говорил Берия Антону Ивановичу. - Верить, не верить -
это дело десятое, должен быть кураж. То чем мы занимаемся - чистая бесовщина!
Тут может быть важен и не результат, а его явная возможность. Ведь мы, что
греха таить, идем против практики марксизма и тратим государственные деньги на
сомнительные мероприятия в такие тяжелые для страны времена. Это говоря между
нами девочками.
- Ну, что Вы, я могила, могила … - и тут Антон Иванович поймал себя на мысли,
что выразился он не совсем удачно. И Берия, уловив неудачность этой фразы,
уцепился за нее, как за спасательный круг.
- Ты - могила, Антон Иванович, верная, холодная могила. Где твои ведьмы и
колдуны?
Антон Иванович не знал, что ему отвечать, ситуация отыгрывалась явно не в его
пользу.
- Так ведь был же приказ о ликвидации. Вы же его и подписали.
- Ну, да, подписал. И что же?
- Так вот, нет теперь ни ведьм, ни колдунов, есть только перевод этой книги и
намерение осуществить весь этот грандиозный план. Есть мертвые сателлиты
плана, так сказать, фундамент здания, и при определенном желании, и при
наличии куража мы вытянем это дело.
- Думаете, вытянем? - спросил Берия и хитро прищурился.
- Определенно, вытянем, Лаврентий Павлович, уж в этом вы не сомневайтесь.


Глава тридцать первая.
- В книге Спонариуса говорится о хранении глаз принадлежащих пришельцам, в
ледниках и холодных источниках. Это правило мы соблюдаем. Теперь о свойствах
ткани. Прозрачное вещество с двумя разновеликими радужными кромками имеет
форму слегка приплюснутого шара. При правильном использовании магических
символов и технологий в центре зрачка открывается круглое окно, дающее
возможность увидеть то, что как бы еще не существует. Все почти точно
совпадает с тем, что имеется у нас. Нет только фиолетовой серы. Когда-то она
добывалась в предгорьях Тянь-Шаня. Но сейчас эти запасы полностью выработаны,
и где мне взять эту серу, я не знаю.
Двое в штатском слушали Антона Ивановича с напряженным вниманием.
- Теперь ещ„ один важный аспект. - Антон Иванович персонально обращался к
пожилому мужчине с сильно выдающимся вперед подбородком и маленькими голубыми
глазками, похожими на крошечные озера. - Товарищ Фицротер, какое время
понадобится на изготовление пирамиды?
- Думаю, не больше двух недель.
- Даю неделю, и учтите, сам Лаврентий Павлович заинтересован в нашем проекте.
- Антон Иванович, - голубоглазый развел руками, изображая недоумение. - Неделя
- абсолютно нереальный срок. Надо приготовить форму, проверить е„ на простом
материале, а уже потом заливать платину. Ведь двенадцать килограммов
ценнейшего материала.
- Послушайте, Марк Давыдович, это бесполезный разговор и форма и пирамида
должна быть изготовлена в недельный срок. Разрешаю использовать спецтехнику ТМ
19.
Фицротер задумчиво пожевал губами.
- Ну, это меняет дело, в этом случае хватит и пяти дней. Но нужны санкции с
особым режимом работы, это ведь номерные специалисты.
- Не сомневайтесь, санкции будут. Теперь, что у нас с шифрованными таблицами?
Слова там читаются в обратном порядке, иначе теряется всякий смысл.
Шифровальщики выдвинули несколько гипотез, и во всех случаях при пропускании
четных букв возникает слово Армагеддон. Однако лично мне очень многое
непонятно в этих таблицах. Я не вижу смысла, не вижу логической связи между
всем этим набором знаков.
- А какая, Антон Иванович, может быть логика у цифр кодового замка. Ведь,
казалось бы, абсолютно никакой. Тем не менее, замок открывается. Так же,
вероятно, и здесь. Человечество случайно изобрело порох. Нобель почти что
случайно открыл динамит, и не ищите логику, здесь е„ просто нет. Вот если у
нас ничего не получится, тогда можете задавать себе разные нелепые вопросы, а
пока положитесь на перевод и не мучайте себя.
Это говорил другой мужчина высокий, сильно сутулый с маленьким птичьим лицом и
выпуклыми глазами. Его можно было бы признать полным уродом, если бы не
детская улыбка, как фонарик, озарявшая его непривлекательное лицо.
- Да, вы правы, Степан Петрович, не стоит об этом думать, но за последнее
время я сильно устал.
- Итак, товарищ Фицротер, встречаемся через неделю для окончательной
корректировки наших надежд. - Антон Иванович мелко засмеялся. - Теперь уже
поздно. - Он посмотрел на часы. - О, уже второй час ночи, ну не буду больше
никого задерживать.
Он потушил свет, и вся троица вышла из кабинета и шаги этих людей ещ„ какое-то
время были слышны в коридоре, а потом погасли на ковровых дорожках лестницы,
но в пустой и темной комнате, как на невидимой вешалке, висело невидимое
пальто этого разговора, который сформировал идею, озвученную и воплощающуюся
не только людьми.


Глава тридцать вторая.
Антон Иванович полуспал-полубодрствовал в своей московской квартире. Он сидел
за огромным дубовым столом, по краю которого была проложена великая муравьиная
тропа. Тропа появилась недавно, и ему нравилось наблюдать за маленькими рыжими
насекомыми, бегущими в оба конца. Все было готово к эксперименту, и он,
прищурившись на свет настольной лампы, обдумывал последние детали. Теперь он
ждал полнолуния, этого таинственного часа демонов и влюбленных, которое
попадало как раз на восьмое марта. Последние три ночи он практически не спал,
растворяя в кофе порошки чистого кофеина, и от постоянного его употребления в
его лице возник зеленоватый оттенок. И вот именно теперь, непосредственно
перед началом эксперимента его вдруг охватило полное безразличие. Он сидел,
раскачиваясь на задних ножках жесткого кожаного кресла, и равнодушная его
судьба, которой он уже не мог распоряжаться, стояла за его спиной в виде
маленького черного чертика. И в одно мгновение, в какую-то долю этого
мгновения ему стал безразличен и окружающий его мир, и он сам, получивший
точку опоры, что бы перевернуть окружающий его мир, который он почти и не
любил, но который никак не хотел оставить его в покое. Жестокая война
развернулась на старой земле, и только стук двух великих сердец нарушал
беспокойную атмосферу вечности. Это был стук сердца всегда маленького Эмануила
и железный грохот раскаленного маятника в сердце "Бафомета". В равновеликом
мире существовали две этих полярных, гипнотизирующих друг друга силы, между
которыми находилось маленькое человечество, вот уже две тысячи лет занятое
поиском правильного пути.
Помещение, в котором должен был осуществляться эксперимент, находилось в
сорока километрах от Москвы в совершенно закрытом поселке физиков. Почти всех
их в самом начале войны эвакуировали в Новосибирск, и теперь в пустынном
городке оставалось только несколько старцев, чуть ли не учителей Циолковского,
да рота охраны, бессмысленно щелкающая замками, опухшая от тоски и безделья. В
середине поселка напротив маленькой статуи Ильича была сооружена усеченная
пирамида, внутри нее находилась маленькая комната, в центре которой имелась
пирамидка поменьше, изготовленная из платины. Над самой пирамидой была
сооружена сложная система для передачи световых потоков, состоящая из зеркал и
увеличительных линз. Пол в комнате был сделан из стали, и на нем красной
краской были нарисованы совершенно фантастические фигуры существ, создать
которых могло либо очень незаурядное воображение, либо совершенно иная среда.
В огромное, круглое, встроенное в верхнюю часть пирамиды окно смотрели
холодные меленькие звезды, и только полная луна висела низко-низко, так будто
бы бледное человеческое лицо прильнуло к стеклу. В специально оборудованном
помещении были приготовлены приборы, которые к двум часам ночи должны были
оживить глаз пришельца с запрятанной в нем информацией о будущем, далеком и
близком. И никто из собранных в поселке людей не верил в положительный исход
этой затеи, ни умные мгбешники с химико-технологическим и физическим
образованием, ни специалисты в приготовлении отрав, сонных порошков и
тончайшей конспиративной техники, ни даже сам Антон Иванович, угрюмо
взбадривающий себя лошадиными дозами кофеина. На уровне фундамента пирамиды
под самым е„ основанием был устроен бункер, через специальное окно которого
можно было наблюдать за ходом эксперимента, там же стоял телефон прямой
правительственной связи. Войдя в подземную комнату, Антон Иванович включил
верхний свет и зажег маленькую продолговатую подсветку, расположенную над
смотровым окном. Он сел на стул, вплотную придвинулся к длинному
прямоугольному стеклу и закурил. "В сущности, даже если все это предприятие
закончится полной катастрофой, я сумею объяснится с Лаврентием. Он меня ценит,
и я вполне могу рассчитывать на резидентуру в Боливии". Без пяти минут два
конструкция ожила. Свет толстых свечей, отталкиваясь от отражателей бежал
через увеличительные линзы, попадая на влажный, чуть приплюснутый шар, лежащий
на вершине рукотворной пирамиды. Круглое окно на вершине строения было открыто
и Антон Иванович видел, как случайные редкие снежинки опускаются и тают на
серой платине. Лунный свет проникал через хрустального двойника. Это была
такая же пирамида, только не платиновая, а скорее из горного хрусталя. Она
была закреплена на специальных кронштейнах так, что острый е„ конец указывал
на верхнюю часть глаза. Таким образом, лунный свет, проходя через
увеличительное стекло, концентрировался на конце перевернутой фигуры, точно
попадая в самый центр глаза, где в голубовато желтом тумане находился черный
лепесток зрачка. Через некоторое время в пирамидальной комнате появился
медиум, лохматый старик, никогда не видевший электрического света. Колдун был
найден сотрудниками в глухом сибирском селении. Он не знал, когда он родился и
родился ли он вообще. Однако он пользовался черными книгами и читал по латыни
и, несмотря на свою пергаментную субтильность, обладал ясным умом. Старик мог
читать книгу, не заглядывая в нее. Он держал в руках переплет с переводом
Спонариуса, и незнакомые слова слетали с его губ легко, как движимые ветром
воздушные волны. Глядя на этого седого ветхозаветного старца, Антон Иванович
вспомнил гравюру, иллюстрирующую рассказ Гоголя. На ней был изображен колдун
со спутанными длинными волосами. Он стоял, подняв вверх худые, длинные руки, а
очи его буквально метали огонь, который был представлен на черно белой гравюре
в виде молниеобразных зигзагов, выскакивающих из глаз. И сопоставив
возникающие в его сознании картины с тем, что он видел сейчас, Антон Иванович
мелко засмеялся. И пока какие-то спонтанно всплывающие в нем ассоциации
будоражили его мозг, он, давящийся смехом полковник МГБ, не заметил, как
пирамидальную комнату стало заволакивать дымом и в этом вееобразном дыму уже
происходило следующее. Глаз оторвался от платиновой чашки и поднялся в воздух
на несколько сантиметров. Повисев немного, он стал медленно вращаться сначала
в одну, затем в другую сторону. А Антон Иванович все смеялся над колдуном,
который превратился в иллюстрацию к страшному суду. Но вот прошли последние
конвульсии смеха, он потушил папиросу и бросил взгляд на смотровое окно. Глаз
висел в воздухе, и нежные розовые лучи скользили по пирамидальной комнате.
Теперь Антон Иванович понимал, что измененное состояние глаза не только
открывает огромные возможности для постижения не наступившего мира, но и
означает большие перемены в собственной его судьбе. "Получилось", - подумал
он, и в какую-то долю мгновения ему показалось, что неизвестная рука пробежала
по его затылку и растаяла в воздухе. Старые чертежи Спонариуса были
использованы по назначению, и теперь Родина имела возможность заглядывать в
чужие альковы с ещ„ не родившимися людьми. Антон Иванович по-прежнему сидел за
узким столом и, прижимая руку ко рту, со страхом и восхищением наблюдал за
всем этим процессом. "Значит, мы не можем изменить будущее потому, как оно уже
существует. Мы не можем быть лучше или хуже других потому, как мы не можем
быть лучше самих себя. Так зачем же нам знать то, на что мы не можем влиять? И
вот передо мной лежит истерзанное кинжалами поле моих намерений, многолетняя
практика с этими несчастными безумцами и их уничтожение. Теперь я имею
возможность узнать свое будущее. Теперь жить станет неинтересно". Чувство
всепоглощающей неизбежности в буквальном смысле раздавило его. В душе Антона
Ивановича под прессом событий лежала тайная надежда, что вся эта история в
конечном итоге просто развалится, как разваливались все проекты, связанные с
контролем над паранормальным процессом, однако на этот раз этого не произошло.
Можно сказать, что все обломки провалов "НЕКТО" скидывал в кучу, и вот она
вспыхнула и превратилась в гигантский костер. Бесноватый колдун то впадал в
транс, то вновь выходил из него, прочитанные речитативом криптографические
формулы успешно растворялись в воздухе, формируя заряженную массу воздействия
на этот объект. Ключ, открытый Мордохаем Спонариусом много веков назад,
отомкнул сейф со спрятанной в нем кинематографической лентой. И теперь сквозь
темную пелену разновеликих мыслей по черной, до бесконечности длинной
самоварной трубе, как по пневматической почте, взад и вперед через голову
Антона Ивановича летели картонные капсулы со свернутыми в рулон гравюрами
Шлимбаха, среди которых самой впечатляющей был титульный лист с "Бафометом",
существом с козлиной головой и женским торсом, сидящем на толстой змее.


Глава тридцать третья.
В спальной комнате Берии было почти темно, и только узкая полоска лунного
света проникала через окно, отрезая угол кровати, на которой лежал
могущественный монстр, создатель самой блестящей разведки мира. Перед сном
хозяин комнаты читал Достоевского. Это было хорошее издание Вольфа в
темно-вишневом матерчатом переплете с кожаными уголками. Раскрытая