и подвигала к нему сидр и мадеру.
   По окончании обеда оба капитана уселись  на  транец  в  каюте,  и  слуга,
несмотря на мягкую обивку, подложил  хозяину  под  спину  подушку.  В  каюте
стояла духота - затянувшееся безветрие делало свое дело. Дон  Бенито  тяжело
дышал, словно ему не хватало воздуха.
   - Почему бы не перейти в "кабинет", - предложил капитан Делано. -  Там  и
воздух посвежее.
   Но испанец сидел все так же безмолвно и недвижно.
   Слуга между тем опустился перед ним на колени  и  обмахивал  его  большим
веером из перьев. Потом  на  цыпочках  вошел  Франческо  и  принес  чашку  с
ароматической водой, и негр стал растирать  хозяину  виски,  смачивать  лоб,
приглаживать волосы, точно нянька малому ребенку. При этом он не  произносил
ни слова. Только смотрел и смотрел в глаза хозяину,  как  бы  желая  немного
утешить его в его страданиях зрелищем беззаветной преданности.
   Но вот судовой колокол пробил два часа, и в иллюминатор было  видно,  как
по морю потянулась легкая рябь как  раз  в  том  направлении,  откуда  ждали
ветра.
   - Ага! - воскликнул, вскакивая, капитан Делано. - Что я говорил вам,  дон
Бенито? Взгляните-ка!
   Он изъяснялся нарочито оживленным голосом, чтобы хоть немного приободрить
своего собеседника. Но хотя алые занавески на кормовом  иллюминаторе  в  эту
минуту откинулись и затрепетали прямо у его  бескровного  лица,  дон  Бенито
обрадовался ветру не более, чем раньше радовался безветрию.
   "Бедный человек, - подумал капитан Делано, - горький опыт научил его, что
одно дуновение не делает ветра, как одна ласточка не делает весны. Но сейчас
он ошибается. Я ему это докажу и приведу в гавань его корабль".
   И  капитан  Делано,  тактично  сославшись  на  нездоровье  дона   Бенито,
предложил ему оставаться внизу, тогда как сам  он  с  удовольствием  возьмет
управление судном на себя и  позаботится  о  том,  чтобы  наилучшим  образом
использовать появившийся ветер.
   Капитан Делано вышел на палубу и  вздрогнул:  у  порога  величественно  и
недвижно, точно кариатида из черного мрамора у входа в египетскую  гробницу,
возвышался исполин Атуфал.
   Впрочем,  вздрогнул  он  просто  от  неожиданности.  Присутствие  Атуфала
знаменовало покорность даже под личиной  упорства,  как  терпеливое  усердие
точильщиков свидетельствовало  о  безропотном  послушании;  и  то  и  другое
доказывало, что как ни распустил больной дон Бенито команду, однако если  уж
он в чем-то проявлял свою волю, ни дикарь, ни  титан  не  в  силах  были  ей
противостоять.
   Схватив висевший на борту рупор, капитан Делано весело подошел к краю юта
и стал подавать команды, употребляя все  свое  знание  испанского  языка,  и
немногочисленные матросы, а  также  толпа  негров  бросились  их  исполнять,
одинаково радуясь возможности привести наконец судно в бухту.
   Отдавая команду поднять ундер-лисель, капитан Делано вдруг  с  удивлением
услышал, что кто-то повторяет все его слова. Он обернулся и увидел Бабо, как
видно,  приступившего  к  исполнению  при   лоцмане   своих   первоначальных
обязанностей старшины над рабами.  Помощь  его  оказалась  весьма  полезной.
Изодранные  паруса  и  покореженные  реи  скоро  были  приведены  в   нужное
положение. И все брасы и фалы тянулись под ликующее пение негров.
   "Хорошие ребята, - думал о них капитан Делано, - погонять их  немного,  и
будут отличными моряками. Ба, смотрите-ка, с ними и женщины тянут и поют  во
всю глотку. Видно, это дикарки из племени ашанти, они, как я слышал,  бравые
воины. Однако кто стоит на руле? Там надо поставить умелого моряка".
   И он пошел посмотреть.
   "Сан-Доминик"  управлялся  посредством  тяжелого   румпеля   с   большими
поперечными румпель-талями, у которых находились два негра, а в середине  на
ответственном посту стоял матрос-испанец, и  лицо  его,  как  и  у  всех  на
корабле, было освещено радостью и надеждой на поднимающийся ветер.
   Это оказался тот самый матрос, который недавно сидел на шпиле  и  выказал
тогда такую робость.
   - А, это ты, приятель, - обратился к  нему  капитан  Делано.  -  Ну  что,
больше не будешь робеть? Смелей. И так держать. Ты, надеюсь, дело знаешь?  И
в гавань попасть тоже не прочь, а?
   - Si, Senor[*Да, сеньор  (исп.)],  -  отозвался  матрос  и  чуть  заметно
ухмыльнулся, крепко держа штурвал. При этом оба негра за спиной у американца
искоса взглянули на своего рулевого.
   Убедившись, что руль в надежных руках, новоявленный лоцман отправился  на
бак, чтобы узнать, как обстоят дела там.
   К этому  времени  судно  уже  имело  достаточный  ход,  чтобы  преодолеть
отливное течение. А с наступлением вечера бриз еще должен был усилиться.
   Позаботившись обо всем, что пока было нужно, капитан Делано дал  матросам
последние распоряжения и пошел назад, чтобы доложить обо всем дону Бенито  в
капитанской  каюте,  отчасти  побуждаемый  надеждой  застать  его  одного  и
переговорить с ним с глазу на глаз, пока его телохранитель занят на палубе.
   В капитанскую каюту вело под  кормовой  надстройкой  два  входа,  один  с
правого, другой с левого борта, притом один  ближе  к  корме,  а  другой  на
некотором удалении, так что от него к порогу самой каюты вел еще  внутренний
коридор. Удостоверившись, что  слуга  все  еще  на  палубе,  капитан  Делано
воспользовался этим более длинным проходом, у  начала  которого  по-прежнему
высился  неподвижный  Атуфал,  и  поспешил  в  каюту,  лишь   на   мгновение
задержавшись у самого порога, чтобы перевести дух. И вот, со словами о  деле
на устах, он вошел в капитанскую каюту. Но каково  же  было  его  удивление,
когда, сделав несколько шагов к сидящему на диване  испанцу,  он  услышал  в
ритм со своими и другие шаги, и из противоположной двери вышел с подносом  в
руке чернокожий слуга.
   "Черт бы драл этого преданного малого, - подумал капитан Делано. -  Какое
досадное совпадение!"
   Он бы, вероятно, подосадовал еще сильнее, если бы не хорошее  настроение,
вызванное начавшимся ветром. Но все-таки ему было неприятно при  мысли,  что
между Бабо и Атуфалом, быть может, существует какая-то связь.
   - Дон  Бенито,  я  принес  вам  радостное  известие,  -  громко  произнес
американец. - Ветер установился  и  крепчает.  Между  прочим,,  ваш  великан
Атуфал точен, как часы:  он  опять  у  порога.  По  вашему  распоряжению,  я
полагаю?
   Дон Бенито только вздрогнул и еще больше понурился,  словно  ему  сказали
колкость, но в такой умело вежливой форме, когда ее невозможно парировать.
   "Право, с него точно содрали кожу, - подумал капитан  Делано,  -  где  ни
тронь, всюду болит".
   Верный слуга склонился над хозяином, поправляя у него за спиной  подушку;
испанец, как бы опомнившись, с принужденной вежливостью ответил:
   - Вы не ошиблись. Строптивый раб появляется здесь по моему  распоряжению:
если в назначенный ему час я нахожусь внизу, он должен подойти и ждать  меня
у порога.
   - Но, прошу прощения, вы и в самом деле обращаетесь с ним, как с  королем
в изгнании. Право, дон Бенито, - улыбаясь, заметил американец, - хоть вы кое
в чем и чересчур много воли даете своим подчиненным, боюсь, что при этом  вы
все-таки слишком уж с ними суровы.
   И снова дон Бенито вздрогнул и поник, на сей раз, как  догадался  честный
моряк, от укора совести.
   Беседа  их  сделалась  затрудненной.  Капитан  Делано  напрасно  старался
привлечь внимание испанца к тому, как все заметнее оживал корпус его  судна,
легко взрезая проснувшееся лоно  вод,  -  дон  Бенито  смотрел  перед  собой
потухшим взглядом и отвечал ему вяло и скупо.
   А  ветер  все  крепчал  и,  дуя  в  желаемом  направлении,   ходко   гнал
"Сан-Доминик" в  гавань.  Вот  обогнули  мыс,  и  вдалеке  снова  показалась
американская шхуна.
   Капитан Делано в это время уже опять был на  палубе.  Но  потом,  изменив
галс так, чтобы подальше обогнуть подводный риф, он решил на несколько минут
спуститься в каюту.
   "На этот раз я сумею приободрить беднягу", - думал он.
   - Дела идут все лучше, дон Бенито! - воскликнул он весело, входя. - Скоро
настанет конец вашим горестям и заботам, хотя бы на время. Ведь когда  после
долгого мучительного плавания падает на дно  якорь,  вместе  с  ним  с  плеч
капитана падает тяжелое бремя. Мы идем превосходно, дон  Бенито.  Уже  видна
моя шхуна. Вон, взгляните  сквозь  бортовой  иллюминатор.  Видите?  Высокая,
стройная, моя красавица "Холостяцкая услада". Ах, как бодрит  свежий  ветер,
дон Бенито! Сегодня вечером вы должны испить у меня чашку кофе.  Мой  старый
стюард сварит вам такого кофе, что вкуснее ни один султан не отведывал.  Ну,
так как же, дон Бенито, вы согласны?
   Дон Бенито сначала встрепенулся и устремил в иллюминатор на  американскую
шхуну тоскующий мечтательный взгляд. Верный слуга замер  в  немом  ожидании,
заглядывая в лицо хозяину. Но потом гримаса равнодушия снова исказила  черты
больного, он откинулся на подушки и не сказал ни слова.
   - Вы не  отвечаете?  Право,  я  целый  день  сегодня  был  вашим  гостем;
позвольте же и мне ответить вам гостеприимством на гостеприимство.
   - Я не смогу, - последовал ответ.
   - Отчего же? Поездка не утомит  вас.  Мы  поставим  суда  только  что  не
вплотную, лишь бы не столкнулись. Вам всего-то почти и  придется  ступить  с
палубы на палубу, как перейти из комнаты в комнату. Ну же, соглашайтесь, дон
Бенито.
   - Я не смогу, - решительно и неприязненно повторил испанец.
   И, совершенно позабыв о требованиях учтивости, нетерпеливо  кусая  ногти,
чуть не с ненавистью посмотрел на гостя, как бы желая поскорее избавиться от
его назойливого присутствия и вновь предаться  на  свободе  своей  могильной
мрачности. А в иллюминаторы меж тем все громче и радостнее  лилось  журчание
рассекаемых вод, как бы укоряя его за угрюмость, как бы твердя, что, сколько
он ни хмурься, сколько ни выходи из себя, природе до этого дела нет, ибо где
тут сыскать виноватого?
   Но чем веселее бежал  по  волнам  его  корабль,  тем  мрачнее  становился
испанский капитан.
   Тут уж было нечто большее, чем просто нелюдимость больного человека, даже
капитан  Делано,  при  всем  своем  врожденном  добродушии,  не  мог  больше
закрывать на это глаза.
   Чем объяснялось подобное обхождение, было непонятно;  никакие  болезни  и
странности характера не служили здесь  извинением;  сам  он  тоже  наверняка
ничем не мог его вызвать; и  тогда  в  капитане  Делано  наконец  заговорила
оскорбленная гордость. Он замолчал,  принял  холодный  вид.  Однако  испанец
ничего не заметил. И капитан Делано, оставив его, снова вышел на палубу.
   Шхуна его была теперь не далее как в двух милях. И спущенная с нее шлюпка
уже ныряла в волнах, направляясь к "Сан-Доминику".
   Вскоре благодаря лоцманскому искусству капитана Делано  оба  корабля  уже
дружески покачивались на якорях на небольшом расстоянии друг от друга.
 
   Перед тем как возвратиться к себе  на  шхуну,  капитан  Делано  собирался
обсудить с доном Бенито некоторые практические частности своего  предложения
о помощи. Но  теперь,  не  желая  лишний  раз  подвергаться  оскорбительному
обращению, он решил  немедленно  покинуть  испанский  корабль,  благополучно
приведенный им в укрытие, не заводя более разговоров ни о гостеприимстве, ни
о деле. Там будет видно - как сложатся обстоятельства, так  он  и  поступит.
Его шлюпка была уже готова принять своего капитана, но испанский капитан все
еще медлил внизу. "Ну что же, - подумал американец, - если у него не хватает
учтивости, тем более, покажем ему свою". И он стал спускаться в  капитанскую
каюту, чтобы любезно и укоризненно отвесить хозяину прощальный поклон.
   Но, как видно, вежливая холодность оскорбленного гостя уже возымела  свое
действие на дона Бенито: поддерживаемый слугой, он поднялся теперь навстречу
капитану Делано и с большим чувством молча пожал ему руку. словно не в силах
от волнения  произнести  ни  слова.  Впрочем,  в  следующее  мгновение  этот
проблеск сердечности угас - так же внезапно испанец с  прежней  и  даже  еще
более отталкивающей холодностью отвел взгляд от  лица  гостя  и  в  молчании
уселся обратно на  свои  подушки.  Капитан  Делано,  тоже  сразу  помрачнев,
коротко поклонился и вышел.
   Едва дойдя до середины узкого коридора, ведущего из  каюты  к  трапу,  он
вдруг услышал какой-то лязг, подобный бою тюремного гонга,  возглашающего  о
новой казни. Это отбивал наверху время надтреснутый судовой колокол,  и  его
зловещий голос глухим эхом отозвался в мрачном корабельном подземелье. В тот
же миг, словно по данному  знаку,  на  капитана  Делано  внезапно  нахлынули
суеверные страхи. Он остановился. В голове у  него  куда  быстрее,  чем  эти
слова, пронеслись образы всех его прежних подозрений.
   До  сих  пор,  доверчивый  и  доброжелательный  по  натуре,  он   находил
успокоительные объяснения  самым  настораживающим  обстоятельствам.  Почему,
например, этот испанец, временами  учтивый  до  церемонности,  теперь  вдруг
пренебрег требованиями простого приличия и не пошел  провожать  отъезжающего
гостя?  Неужели  только  из-за  нездоровья?  Но  нездоровье  не  мешало  ему
выполнять в течение дня и более трудные обязанности. И как  двусмысленно  он
сейчас держался. Вскочил на ноги, тепло пожал  гостю  руку,  даже  потянулся
было за шляпой - и тут же снова погрузился в зловещую  холодную  немоту.  Не
означало  ли  это  минутного  раскаяния  в  каком-то  злодейском  замысле  и
окончательного,  бесповоротного  возврата  к  нему?  Его  прощальный  взгляд
выражал  безнадежную  покорность  перед   вечной   разлукой.   Он   отклонил
приглашение посетить американскую шхуну. Почему? Не потому ли,  что  совесть
испанца оказалась чувствительнее совести иудея, который  вечером  ужинал  за
столом того, кого в ту же ночь предал на смерть? Для чего все эти загадки  и
противоречия, если не затем, чтобы  сбить  с  толку,  а  потом  уже  нанести
неожиданный удар? Атуфал,  притворный  бунтарь  и  неотступная  тень,  он  и
сейчас, наверное, стоит у трапа. Уж не сторож ли он, и даже  более  того?  А
кто,  по  собственному   признанию,   поставил   его   там?   Кого   же   он
подкарауливает?
   Сзади - испанец, впереди - его ставленник;  вперед,  к  свету  -  другого
выбора у капитана Делано не было.
   И вот, сжав зубы и кулаки,  невооруженный  американец  обошел  Атуфала  и
ступил на палубу, залитую светом. Но когда он увидел свою аккуратную  шхуну,
мирно стоящую на якоре так близко, что крикни -  услышат;  когда  он  увидел
свою до мелочей знакомую шлюпку, терпеливо покачивающуюся на коротких волнах
под бортом "Сан-Доминика", и в ней - знакомые, родные лица; а затем,  обведя
взглядом палубу, увидел, как пальцы щипальщиков палки с прежним  прилежанием
делают свое дело, и  услышал  тихий  звон  и  усердный  скрежет,  издаваемый
точильщиками, с головой ушедшими в свое  бесконечное  занятие;  особенно  же
когда он увидел кроткий лик  Природы,  мирно  вкушающей  вечерний  покой;  и
затуманившийся диск солнца на  западном  биваке,  источающий  неяркий  свет,
подобный тусклому светильнику в шатре Авраамовом;  когда  его  зачарованному
взгляду и слуху представилась  вся  эта  картина,  с  закованным  негром  на
переднем плане, кулаки его и зубы сами собой разжались. И он опять улыбнулся
своим недавним призрачным страхам и даже устыдился, что, поддавшись им  хотя
бы на минуту, тем самым допустил почти атеистическое сомнение в  неусыпности
Провидения.
   Последовала небольшая заминка, пока шлюпку, по команде  капитана  Делано,
крючьями подводили вдоль борта к шкафуту. И в то же время  как  он  стоял  и
ждал, его посетило приятное  и  несколько  грустное  чувство  удовлетворения
своими добрыми делами. "Да, - подумал он, - наша совесть  всегда  награждает
нас за  хорошие  поступки,  даже  если  те,  кого  мы  облагодетельствовали,
остаются неблагодарны".
   Но  вот,  обратившись  лицом  к  палубе,  он  поставил  ногу  на   первую
перекладину веревочного трапа. В то же мгновение он услышал, как его  учтиво
окликают по имени, и с приятным удивлением увидел, что к  нему  приближается
дон Бенито. Облик испанца дышал необычной энергией,  казалось,  в  последнюю
минуту  он  принял  решение   искупить   сердечностью   всю   свою   прежнюю
нелюбезность. Теплые чувства нахлынули на капитана Делано, он  снял  ногу  с
трапа и приветливо  шагнул  ему  навстречу.  При  этом  нервное  возбуждение
испанца еще возросло, но жизненные силы почти покинули его, и верный  слуга,
чтобы не дать ему упасть, вынужден был положить ладонь хозяина себе на голое
плечо и прижать ее там, служа ему своего рода живым костылем.
   Капитаны сошлись, и испанец  опять  взял  руку  американца,  взволнованно
заглянув ему в лицо, но, как и раньше, от волнения не произнося ни слова.
   "Я был к нему несправедлив, - укорил себя капитан Делано, - меня обманула
его холодность; у него и в мыслях не было ничего дурного".
   Было заметно, что слуга, опасаясь, как  бы  этот  разговор  не  расстроил
излишне господина, с нетерпением ждет его конца. Все так  же  служа  хозяину
костылем, он продвигался к трапу  между  двумя  капитанами,  а  дон  Бенито,
словно обуреваемый добрым раскаянием, протянув свободную руку  перед  черной
грудью негра, не выпускал руки гостя.
   Так они подошли к самому борту и остановились, глядя сверху в  шлюпку,  а
те, кто  сидел  в  ней,  задрав  головы,  с  любопытством  разглядывали  их.
Растроганный и смущенный капитан Делано ждал, пока дон Бенито  отпустит  его
руку. Он уже  сделал  шаг,  чтобы  ступить  за  борт  на  трап,  но  испанец
по-прежнему не ослаблял рукопожатия.
   - Дальше мне хода нет,  -  только  произнес  он  сдавленным  от  волнения
голосом. - Здесь я должен с вами  проститься.  Прощайте  же,  прощайте,  мой
дорогой дон Амаза. Уходите, уходите! - закончил он, вдруг  вырывая  руку.  -
Ступайте, и да хранит вас бог, не так, как меня, о мой лучший друг!
   Капитан Делано, расчувствовавшись, хотел было еще задержаться,  но  слуга
посмотрел на него с кроткой укоризной, и тогда,  торопливо  простившись,  он
спустился в шлюпку, а вслед ему неслись  прощальные  возгласы  дона  Бенито,
стоявшего наверху у трапа.
   Капитан Делано уселся на корме, последний раз взмахнул на прощанье  рукой
и приказал шлюпке отваливать. Гребцы сидели, держа весла  на  валек.  Теперь
загребной оттолкнул шлюпку от борта, чтобы  можно  было  опустить  весла  на
воду. И в то же мгновение, перескочив через  борт,  дон  Бенито  спрыгнул  в
шлюпку к ногам капитана Делано, крикнув при этом что-то, чего никто в шлюпке
понять не мог. Но, очевидно, на корабле его слова разобрали,  потому  что  в
море из разных мест сразу же спрыгнули три матроса-испанца и поплыли  вслед,
словно на выручку.
   Растерявшийся командир шлюпки тревожно спросил, что это значит.  В  ответ
ему капитан Делано, с презрительной усмешкой  посмотрев  на  Бенито  Серено,
проговорил, что этого он не знает да  и  не  интересуется;  видимо,  испанец
решил представить своим людям дело так, будто его хотят похитить.
   - Или же... Навались что есть мочи, ребята!  -  крикнул  он  возбужденно,
услышав на палубе страшный шум и выделявшийся в нем набатный звон топоров  в
руках чернокожих точильщиков, и, схватив за горло  дона  Бенито,  докончил:-
Или же этот подлый пират замыслил убийство!
   В  то  же  мгновение,  как  бы  подтверждая  слова  капитана,  вверху  на
фальшборте показался слуга дона Бенито с кинжалом в руке, замер на мгновение
и  ринулся  с  высоты  вниз  -  черный  телохранитель,  до   последнего   не
расстающийся со своим господином; трое испанцев, спеша ему на  подмогу,  уже
лезли с носа в шлюпку, а негры "Сан-Доминика", вопя и  жестикулируя,  черной
лавиной повисли на борту, вне себя от опасности, грозящей их капитану. И все
это: и то, что было раньше, и что последовало затем,  -  произошло  с  такой
головокружительной быстротой, что, казалось, прошлое,  настоящее  и  будущее
бедственно с