а  старик,  не  обращая  на  него  больше  ни
малейшего внимания, склонился над новым узлом. Потом американец почувствовал
у себя за спиной чье-то присутствие. Он обернулся - рядом  стоял  закованный
негр Атуфал. В то же мгновение старый матрос, что-то ворча, поднялся на ноги
и в окружении своих черных подчиненных пошел на бак, где и скрылся в толпе.
   А к капитану Делано приблизился старый, убеленный сединой величавый негр,
обвитый какой-то тряпкой, как младенец пеленкой. На вполне сносном испанском
языке он, добродушно усмехнувшись и подмигнув, объяснил, что вязальщик узлов
немного не в себе, однако безвреден, - просто шутит, чего с него взять? Негр
заключил свою речь просьбой отдать ему узел, ведь он, конечно, только мешает
американскому капитану. Капитан Делано, не задумываясь, протянул узел негру,
тот отвесил ему в ответ церемонный  поклон  и,  тут  же  отвернувшись,  стал
лихорадочно рыться в его запутанном  нутре,  точно  таможенный  инспектор  в
поисках контрабандных кружев. Наконец, произнеся какое-то  пренебрежительное
африканское междометие, он отшвырнул растрепанный узел за борт.
   Однако же все это очень странно, подумал капитан Делано, охваченный новым
приступом тревоги; но как человек, ощутивший  приближение  морской  болезни,
старается не замечать ее симптомов и взять себя в руки, так и  он  попытался
преодолеть дурное чувство. Он снова поискал глазами в море  свою  шлюпку.  К
величайшему его облегчению, она уже показалась из-за скалистого мыса и снова
была на виду.
   Привычный вид собственной шлюпки - не в дымке отдаления,  а  вблизи,  так
что черты ее четко выступали, неповторимые, как облик  человека;  вид  этого
суденышка под названием "Скиталец", чей киль хоть и  бороздил  сейчас  чужие
воды, но прежде не раз чертил прибрежный песок у него дома, и, вытащенное из
воды, оно лежало у его порога, точно  верный  пес  ньюфаундленд;  вид  этого
домашнего суденышка породил в душе  капитана  Делано  тысячу  успокоительных
образов, и к  нему  вернулась  спокойная  уверенность,  а  с  нею  пришли  и
полуиронические упреки самому себе за то, что он чуть было ее не утратил.
   "Как? Я, Амаза Делано, Приморский Джек, как называли меня мальчишкой,  я,
Амаза, который с кожаной сумкой в руке шлепал босиком по  воде,  направляясь
вдоль берега в  школу,  разместившуюся  в  старом  корабельном  корпусе,  я,
маленький Джек, ходивший по ягоды с братом Нэтом и остальными  -  здесь,  на
краю света, один на борту призрачного пиратского фрегата буду  убит  ужасным
испанцем? Невозможная, нелепая мысль! Кто захочет убить  Амазу  Делано?  Его
совесть чиста. Есть некто над нами. Стыдно, стыдно. Приморский Джек! Да  ты,
право, ребенок; впал, как видно, старина, снова в детство; стал слабоумным и
пускаешь слюни".
   И капитан Делано с легкой душой легкими шагами взошел на  ют.  Здесь  его
встретил слуга дона Бенито  и  с  приветливым  взглядом,  вполне  отвечающим
настроению американца, доложил, что его  хозяин  шлет  ему  поклон,  он  уже
оправился от приступа кашля и велит передать любезному гостю дону Амазе, что
он (дон Бенито) вскоре будет иметь счастье к нему присоединиться.
   "Ну вот, понятно? - сказал себе опять  капитан  Делано,  прохаживаясь  по
юту. - Какой же я был осел. Этот добрый джентльмен шлет мне любезный поклон,
а еще десять минут назад он с потайным фонарем в руке  прятался  в  трюме  и
точил на меня топор, так я думал.  Ну-ну.  Видно,  мертвый  штиль  и  впрямь
оказывает на наш ум гнетущее влияние, мне не раз случалось об этом  слышать,
да только я раньше не верил. Ну-ка, посмотрим, как там наш  "Скиталец";  вон
он, верный пес, и белая кость в зубах. Что-то уж очень большая кость... а-а,
он попал прямо против отливного течения, пенного  и  бурлящего.  И  оно  его
тянет назад. Ну что же. Терпение".
   Наступил полдень, хотя серый туман вокруг напоминал вечерние сумерки.
   Над гладью вод царил мертвый  штиль.  На  горизонте,  куда  не  достигали
береговые течения, лежал свинцовый океан, разлитый и застывший, и, казалось,
земная жизнь его подошла к концу, душа отлетела и наступила смерть. А здесь,
где находился "Сан-Доминик", отлив только набирал силу и,  безмолвный,  гнал
судно прочь, в сонную океанскую ширь.
   Но капитан Делано, хорошо знакомый со здешними широтами, знал,  что  есть
все основания надеяться к вечеру на свежий попутный ветер,  и,  несмотря  на
обморочную  тишь,  смело  рассчитывал  еще  до  наступления  ночи   привести
испанский корабль на якорную стоянку. Расстояние,  на  которое  их  отнесло,
ничего не значило: при хорошем ветре под  парусами  можно  будет  за  десять
минут покрыть путь, проделанный за час дрейфа.  А  пока,  то  поглядывая  за
борт, где единоборствовал с течением утлый  "Скиталец",  то  озираясь  через
плечо, не идет ли дон Бенито, он продолжал расхаживать по юту.
   Но шлюпка приближалась очень уж медленно, и капитан Делано поневоле начал
испытывать досаду; еще немного - и досада сменилась беспокойством; когда же,
уронив взгляд вниз, точно из театральной ложи,  на  палубу,  он  различил  в
толпе теперь замкнутое и безразличное лицо  того  испанца-матроса,  который,
как ему казалось, делал ему знаки  с  русленя,  к  нему  опять  возвратились
прежние страхи.
   Совсем как лихорадка, не шутя думал капитан Делано, не успеет пройти, как
начинается снова.
   Сам устыдясь этого нового приступа, он, однако, был не в силах  полностью
ему противостоять и, призвав на помощь все  свое  добродушие,  поневоле  был
вынужден прийти к компромиссу.
   Да, это странный корабль;  и  странная  у  него  история;  странные  люди
собрались здесь на борту. Но и только.
   Чтобы не давать воли праздным страхам, он в  ожидании  шлюпки  попробовал
скоротать время, перебирая в мыслях замеченные прежде странности в поведении
капитана  и  команды.  И   прежде   всего   выделились   четыре   непонятных
обстоятельства.
   Во-первых, случай, когда раб набросился с ножом на  молодого  испанца,  а
дон Бенито посмотрел на это сквозь пальцы. Во-вторых, тираническое обращение
дона Бенито с чернокожим великаном Атуфалом - будто малый ребенок  водит  за
носовое кольцо африканского буйвола. Потом  избиение  двумя  неграми  одного
матроса - проступок, за который никто не получил даже выговора!  И  наконец,
раболепная покорность, выказываемая всеми на судне, и прежде всего  неграми,
капитану, -  словно  здесь  опасаются  малейшим  непослушанием  вызвать  его
деспотический гнев.
   Сопоставленные все вместе, эти факты как-то не вязались между собой. "Ну,
так что из того? -  думал  капитан  Делано,  посматривая  на  приближающуюся
шлюпку. - Что из того? Да, верно, этот дон Бенито - самодур. Но мне и раньше
случалось встречать ему подобных; хотя, конечно, он в своем роде превосходит
любого. Ну, да ведь испанцы, - продолжал  он  мысленно,  -  вообще  странный
народ, самое это слово "испанец"  содержит  в  себе  какой-то  таинственный,
интриганский, заговорщицкий призвук. И, однако ж, я уверен, что все  они  по
большей части славные ребята, не хуже любого жителя Даксбери,  что  в  штате
Массачусетс. Ну, слава богу! Наконец-то подошел мой "Скиталец"".
   Едва шлюпка с тремя смолеными бочонками пресной воды на сланях  и  грудой
сморщенных тыкв на носу ударилась о борт фрегата, как  негры  шумной  толпой
ринулись на шкафут, теснясь и свешиваясь над водой и восторженно приветствуя
прибытие   долгожданного   груза.   Напрасно   четверо   щипальщиков   пакли
начальственными окриками пытались их отогнать.
   И тут на юте снова появился дон  Бенито  со  своим  телохранителем,  быть
может, раньше времени привлеченный поднятым шумом. Капитан Делано попросил у
него позволения самому раздать воду, чтобы всяк получил  равную  меру  и  ни
один не причинил себе вреда неумеренностью. Но как ни разумно и,  по  словам
самого же дона Бенито, ни любезно было это  предложение,  испанский  капитан
отверг его не  без  резкости  -  словно,  сознавая  свою  непригодность  как
командира, он с ревностью  бессилия  всякое  вмешательство  воспринимал  как
личное оскорбление. Так, во всяком случае, понял это капитан Делано.
   Бочонки с водой стали вытягивать на палубу, и в это время  в  суматохе  у
трапа один из негров случайно толкнул капитана Делано; тот, уступив порыву и
даже не подумав о доне Бенито, властно и беззлобно прикрикнул  на  негров  и
наполовину в шутку, наполовину всерьез замахнулся на  провинившегося  рукой.
Все негры и  негритянки  замерли  на  месте,  кто  как  стоял,  и  несколько
мгновений все оставались недвижны, а от одного щипальщика пакли  к  другому,
точно меж чуткими телеграфными столбами, пробежало за эти мгновения какое-то
тайное слово. Капитан Делано в недоумении  наблюдал  столь  странную  сцену.
Вдруг  дикари-точильщики  привстали  вверху  на  своих  местах,  и  раздался
короткий возглас дона Бенито.
   Решив, что по знаку испанца его собираются схватить и  зарезать,  капитан
Делано хотел уже было прыгнуть  с  борта  в  свою  шлюпку,  но  увидел,  что
почтенные щипальщики пакли, покинув свои возвышения и спустившись на палубу,
сердечными голосами побуждают всех негров и белых осадить назад, а его в  то
же время дружески и даже шутливо знаками призывают не обращать  внимания  на
эдакие глупости. Дикари-точильщики сразу же вновь спокойно уселись  на  свои
места, скрестив ноги, точно мирные портняги, и вот уже  чернокожие  и  белые
снова дружно тянули канаты, с песней подымая бочки.
   Капитан Делано оглянулся на  дона  Бенито.  Слабосильный  испанец  в  эту
минуту становился на ноги после очередного припадка,  который  опять  свалил
его в объятия черного слуги, и при виде его тщедушной фигуры капитан  Делано
сам подивился, как мог он поддаться панике и допустить, что  такой  человек,
при первой же пустячной, как теперь видно, заминке теряющий власть над собой
и своим судном, коварно и планомерно замышляет злодейское убийство.
   Бочки были подняты на палубу, подручный стюарда  принес  груду  кружек  и
плошек и передал просьбу дона Бенито: пусть капитан Делано сделает  то,  что
предлагал раньше, - разделит воду между всеми, кто  находится  на  борту.  И
капитан Делано с  республиканским  беспристрастием  принялся  разливать  эту
республиканскую  влагу,  которая  всегда  стремится  к  равенству,  сохраняя
повсюду один уровень; он оделял одинаково и белого старца, и  черного  юнца,
сделав лишь одно исключение - для больного дона Бенито, чья немощь, если  не
ранг, требовала добавочной порции. Ему первому капитан Делано поднес большой
кубок воды, но тот, как ни мучила его жажда, отпил из него  не  прежде,  чем
отвесил  американцу  несколько  церемонных  благодарственных   поклонов,   а
довольные африканцы любовались  этим  обменом  любезностями  и  одобрительно
хлопали в ладоши.
   Две наименее сморщенные тыквы были отложены  для  капитанского  стола,  а
остальные прямо на  палубе  разделены  на  куски  и  розданы  для  всеобщего
угощения. Но хлеб, сахар  и  сидр  капитан  Делано  собирался  отдать  одним
испанцам, и главным образом самому дону Бенито. Однако  тот  не  согласился,
восхитив своим справедливым отношением честного американца, и все, что  было
привезено, разделили по толике между всеми, как белыми, так и черными, -  не
считая одной бутылки сидра, которую верный Бабо унес и  спрятал  для  своего
хозяина.
   Здесь следует заметить, что капитан Делано так же, как и в первый  приход
шлюпки,  и  на  этот  раз  тоже  не  позволил  своим  людям   подняться   на
"Сан-Доминик", дабы не увеличивать царящую на палубе сутолоку.
   В благоразумном порыве  капитан  Делано,  забыв  и  думать  про  недавние
опасения и по одному ему заметным признакам ожидая бриза самое позднее через
час или  два,  отослал  свою  шлюпку  обратно  с  распоряжением,  чтобы  все
свободные от вахты члены команды на шхуне занялись завозом на борт  бочек  с
питьевой водой. При этом он велел передать своему  первому  помощнику,  что,
если, вопреки ожиданиям, испанский фрегат не  удастся  привести  на  якорную
стоянку к закату, пусть первый помощник ни о чем не тревожится,  потому  что
ночь обещает быть лунной  и  он  (капитан  Делано)  будет  ждать  вечера  на
"Сан-Доминике", чтобы послужить им лоцманом, когда у судна появится ход.
   И вот два капитана уже стояли бок о бок на юте, наблюдая за  отваливавшей
шлюпкой; черный слуга безмолвно счищал у хозяина с бархатного рукава  только
что замеченное пятнышко, а тем временем американец выразил сожаление, что на
"Сан-Доминике" нет шлюпок, - ни единой, если не считать старого и совершенно
непригодного  к  плаванию  баркаса,  остов  которого,   точно   искореженный
верблюжин скелет в пустыне, лежал опрокинутый кверху килем на шкафуте, служа
укрытием для нескольких негритянских семейств, главным образом для женщин  с
малыми детьми; сквозь прорехи  в  обшивке  видно  было,  как  они  сидят  на
корточках внизу, подстелив старые циновки, или жмутся друг к другу, точно на
насесте, на перевернутых банках в вышине под темным куполом днища - ни  дать
ни  взять  летучие  мыши,  набившиеся  в  уютное  дупло;  и  только  у  чуть
приподнятого края то и дело мелькали, ныряя во тьму или выпархивая  на  свет
божий, голые, лоснящиеся негритята.
   - Будь у вас сейчас три  или  четыре  шлюпки,  дон  Бенито,  -  продолжал
капитан Делано, - думается мне, посадив на весла ваших негров, можно было бы
отбуксировать фрегат куда надо. Вы без шлюпок, дон Бенито, вышли в плавание?
   - Нет, их разбило штормами, сеньор.
   - Скверное дело. И людей вы тогда  тоже  потеряли  немало.  Остались  без
матросов и без лодок. Видно, сильные были шторма, дон Бенито.
   - Не выразить словами! - весь задрожав, ответил испанец.
   -  Скажите  мне,  дон  Бенито,  -   с   возросшим   интересом   продолжал
расспрашивать его собеседник, - скажите мне, когда вас настигли эти  шторма,
- когда вы уже обогнули мыс Горн?
   - Мыс Горн? Кто говорил о мысе Горн?
   - Вы сами, излагая мне историю вашего плавания, - ответил капитан Делано,
удивленный такой непоследовательностью в речах испанца не менее, чем был  до
этого удивлен непоследовательностью в его поведении. - Вы сами называли  мне
мыс Горн, дон Бенито, - настойчиво повторил капитан Делано.
   Испанец  отвернулся   и   замер,   чуть   пригнувшись,   как   ныряльщик,
приготовившийся ринуться вниз, из одной стихии в другую.
   В  это  мгновение  мимо  пробежал  белый  юнга,  спеша   исполнить   свою
обязанность: доставить из  капитанской  каюты  на  бак  весть  об  очередном
истекшем получасе, которую должен  был  тотчас  возгласить  большой  судовой
колокол.
   - Хозяин, - сразу оставив бархатный рукав капитанского кафтана, обратился
к замершему испанцу слуга с тем  сокрушенным,  робким  выражением,  с  каким
человек, подчиняясь долгу, выполняет приказ, неприятный для того, от кого он
исходит и кому на благо предназначен, - хозяин велел мне всегда, где  бы  он
ни находился и чем бы ни был занят, оповещать его  минута  в  минуту,  когда
наступит время для бритья. Полчаса до полудня, хозяин. Мануэль  пробежал  на
бак. Время наступило. Не спустится ли хозяин в кабинет?
   - А? Да, да, - вздрогнув и точно возвращаясь к действительности  из  мира
грез, отвечал испанец. И, обращаясь к капитану Делано, вежливо  сказал,  что
надеется вскоре возобновить с ним беседу.
   - Но если хозяин хочет еще побеседовать с доном Амазой, - вмешался слуга,
- почему бы не пригласить и дона Амазу с собой? Хозяин  сможет  говорить,  а
дон Амаза слушать, а верный Бабо взбивать пену и править бритву.
   - Да, правда, - сказал капитан Делано, живо отозвавшись на это  дружеское
предложение, - если только вы, дон Бенито, не против, я готов последовать за
вами.
   - Пусть будет так, сеньор.
   И американец в сопровождении хозяина и слуги стал  спускаться  по  трапу,
дивясь еще одной прихоти испанского капитана:  непременно  бриться  ровно  в
полдень, не раньше и не позже. Впрочем, думал он, вернее всего, что  это  не
каприз капитана, а выдумка заботливого слуги, ведь, своевременно  вмешавшись
в разговор, он сумел отвлечь хозяина от мучительных мыслей  и  предотвратить
новый припадок.
   Помещение, именуемое "кабинетом", представляло  собой  палубную  каюту  в
самой корме, своего рода мансарду при главной капитанской каюте внизу.  Один
ее угол занимали раньше помощники капитана,  но  с  их  смертью  перегородки
сняли и все  помещение  превратили  в  широкий  судовой  салон;  отсутствием
обычной мебели и живописным беспорядком он напоминал просторный холл в  доме
какого-то чудаковатого холостяка-помещика,  который  вешает  свою  охотничью
куртку и кисет на оленьи рога  на  стене  и  ставит  в  один  угол  удилище,
каминные щипцы и трость.
   Сходство это еще увеличивалось благодаря открывавшемуся из окон виду, ибо
пустынные дикие леса сродни пустынному бескрайнему морю.
   Пол "кабинета" был устлан ковром. Над головой,  в  просверленных  бимсах,
торчало пять или шесть мушкетов. У  переборки,  накрепко  принайтовленный  к
палубе, стоял  старинный  стол  на  грифоньих  лапах,  на  нем  растрепанный
требник, а вверху, на книце, висело небольшое скромное распятие. Под  столом
валялось несколько ржавых  топориков,  сломанный  гарпун  и  обрывки  старых
снастей, подобные вервию, каким  подпоясываются  нищенствующие  монахи.  Еще
здесь стояло два плетеных дивана с острыми, почерневшими от времени  краями,
с виду неудобные, как дыба инквизитора,  и  большое  бесформенное  кресло  с
грубым подголовником на спинке, опускающимся с помощью винта,  которое  тоже
напоминало средневековое орудие пытки. В углу был раскрытый сундук, и в  нем
пестрядь вымпелов  и  флажков,  скатанных,  полураскатанных,  скомканных.  А
напротив сундука - громоздкий умывальник из цельного куска черного дерева на
подставке, похожий на купель, и  сверху  зарешеченная  полочка,  на  которой
лежали гребни, щетки и прочие предметы туалета. По соседству от  умывальника
висела койка из цветной соломы, а в ней скомканная  постель  и  наморщенная,
точно человеческий лоб, подушка - как видно, сон того, кто на ней спал,  был
некрепок, нарушаемый то тяжкими думами, то мучительными видениями.
   В дальнем конце "кабинета", нависающем над кормой  корабля,  имелось  три
отверстия - иллюминаторы или пушечные порты, в зависимости от того, люди или
пушки в них смотрели и с какой целью, мирной или воинственной. Ни людей,  ни
пушек возле них в настоящее время не было, но массивные рамы и  проржавевшие
железные   скобы   в   деревянной    обшивке    наводили    на    мысль    о
двадцатичетырехфунтовых орудиях.
   Взглянув на койку, капитан Делано осведомился:
   - Вы здесь и спите, дон Бенито?
   - Да, сеньор, с тех пор, как установилась такая погода.
   - Стало быть, это у вас одновременно и спальня, и  гостиная,  и  парусная
кладовая? Да еще часовня, арсенал и ваш личный кабинет в придачу? -  заметил
капитан Делано, озираясь.
   -  Да,  сеньор.  Обстоятельства  не  благоприятствовали  наведению  здесь
порядка.
   К этому времени слуга с салфеткой через руку  принял  позу  почтительного
ожидания. Дон Бенито жестом выразил свою готовность, и слуга, усадив  его  в
цирюльное кресло, а для гостя придвинув один из плетеных диванов,  приступил
к процедуре бритья, для начала распустив хозяину галстук и  распахнув  ворот
его рубахи.
   У негров есть особый талант к уходу и заботам о  телесных  нуждах  других
людей. Прирожденным камердинерам и брадобреям, щетка и гребень  пристали  им
не меньше, чем кастаньеты, и они орудуют ими почти с таким же  самозабвенным
удовольствием.  При  этом  они  выказывают  такую  неназойливую  ловкость  в
обращении, работают так споро, так непринужденно  и  легко,  даже  по-своему
грациозно, что одно удовольствие смотреть, тем более самому побывать у них в
руках. А тут еще замечательный дар  хорошего  настроения.  Речь  идет  не  о
каких-то там смешках или ухмылках, они были бы неуместн