ухе как бабочки: то взлетали, то опускались, гоняясь друг за дружкой.
     В  этот вечер у нас был первый настоящий  охотничий ужин. Сварив полный
котел мяса,  мы  пировали  и, довольные  удачным  началом сезона,  оживленно
беседовали на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса  любил донимать
меня вопросами. Во всем он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил
меня в тупик:
     -  Солнце  у нас  одно, но почему утром  оно светит  плохо, а  днем так
сильно,  что  и смотреть нельзя? - или же спрашивал -- Отчего каменеют рога?
Они же вырастают мягкими и ест олень  мягкую траву, а к гону рога становятся
как камень. Я как мог разъяснял, используя свои книжные познания:
     -  Верно, молодые  рога мягкие, пронизаны массой  кровеносных сосудов и
нервов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шерсткой.
     - От мошки защищает, - вставил Лукса.
     -  Когда  панты вырастают  в  полную величину,  в  их тканях происходят
сложные солевые процессы. Проще  говоря, начинается окостенение.  Начинается
оно с самых кончиков отростков, с поверхностного слоя и постепенно переходит
все ниже  и глубже. Кожица отмирает и, как ты сам рассказывал, олени счищают
ее  о  деревья. Недаром  после отрастания рогов  пантачи так часто  посещают
солонцы -- организм требует восполнения запасов солей. А  теперь  вот ты мне
скажи, кто из зверей самый крепкий на рану?
     - Ишь как вывернулся! Самый крепкий лось будет.  Самый слабый -- изюбр.
Медведь и  кабан между ними. Лось  даже с  пробитым сердцем может бежать. Он
силы бережет, от охотника  уходит не больно быстро. В сопку идет не прямо, а
как река петляет. Изюбр - дурак. Горяч. Раненый прыжками уходит. Вверх прямо
режет. На рану он совсем слабый -  даже с мелкашки свалить можно.  Раз было:
собака  загнала изюбра на  отстой. Подбежал,  смотрю наверх,  ничего не вижу
--пихта  мешает.  Стрельнул,  да в спешке  не  переключил  с  "мелкашки"  на
"жакан". Слышу: копыта по  камням защелкали.  Обида  взяла --  уходит рогач,
елка-моталка. Бросился догонять, а изюбр  сам мне навстречу. Не успел второй
раз стрельнуть, как он грохнулся на камни совсем мертвый.
     -- Расскажи что-нибудь еще.
     -- Это можно,  -  добродушно  согласился охотник, прихлебывая ив кружки
чай, и  допоздна вспоминал  случаи из  своей охотничьей жизни; рассказывал о
повадках  зверей,  о тонкостях их промысла.  Наконец, я не  утерпел и  задал
давно беспокоивший меня вопрос:
     - Лукса, а ты не боишься, что на тебя тигр или волки нападут?
     Бывалый охотник ответил с достоинством:
     -  Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека сам  боится. Ему плохо не
делай, и он не тронет.
     - Но случается же, что хищные звери нападают на человека.
     -  Неправда! Сказки  это.  Если  зверя не трогать, он не нападает. Это,
колонок или норка  опасные звери? Но и они, если  бежать некуда, бросятся на
тебя. Однако один хуза в тайге все же есть -- шатун. Очень ненадежный зверь,
елка-моталка. Он может напасть.

     В  лесу,  после  ночного  снегопада,  никаких  следов.  Только  снежные
"бомбы",  сорвавшиеся  с  ветвей,   успели  кое-где  продырявить  бугристыми
воронками пухлое одеяло.
     Разошлись рано, хотя можно было и не ходить -- капканы лучше ставить на
второй-третий день  после снегопада. За  это время зверьки наследят, и сразу
видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.
     В  ловушках моя обычная добыча - мыши.  У  одного шалашика с  приманкой
норка пробежала прямо возле входа, но туда даже не заглянула --тоже сытая. В
тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют только охотники.
     Лукса  весь  день  гонял  косуль. Дважды ему удавалось приблизиться  на
выстрел, но оба раза пуля рикошетила о насквозь промерзший подлесок.
     -  На косулю хорошо  с собакой ходить,- жаловался он,-- она под собакой
круг делает и на то же место выбегает. Тут ее и бей.
     - Почему тогда своего Пирата с собой не взял?
     - Он только по зрячему идет. Встретит другой след, отвлекается и уходит
по нему до следующего.

УРАГАН
     Седьмое  ноября!  По  всей  стране торжества  [1], а  у  нас
обычный трудовой день. Я  нарубил приманки и пошел бить новый путик по пойме
Хора,  но вскоре пришлось вернуться,  чтобы  надеть  окамусованные  лыжи. По
глубокому снегу пешком ходить уже стало невозможно.
     Если бы  таежники знали имя человека, первым догадавшегося оклеить лыжи
камусом, то они  поставили  бы ему памятник. Короткие, жесткие волосы камуса
надежно  держат охотника на самых  крутых склонах. При хорошем камусе скорее
снег сойдет с сопки, чем лыжи поедут назад. Правда ходить на таких лыжах без
привычки неловко,  надо  иметь  определенный навык. И  я поначалу  тоже  шел
тяжело, неуклюже.
     Порой  приходится читать описание того,  как охотник, лихо скатившись с
сопки,  помчался к  зимовью. Хочется  верить,  что где-то это и возможно, но
только не в сихотэ-алинских дебрях. Попробуй скатись, когда выстроились один
за  другим кедры,  ели,  пихты,  ясени, а  небольшие промежутки  между  ними
затянуты густым подлеском, переплетенным лианами.
     За ключом, на вздымающемся к востоку плоскогорье, появились миниатюрные
следочки  кабарги - самого крошечного и самого  древнего оленя нашей страны.
Изящный  отпечаток маленьких копытец четко вырисовывался  на примятом снегу.
Кабарга испетляла всю пойму в поисках своего любимого  лакомства  - длинного
косматого лишайника, сизыми прядями свисающего с ветвей пихт и елей.
     Лукса рассказывал, что раньше  охотники  даже  специально валили  такие
деревья  и  устанавливали  самострелы, натягивая на  высоте локтя  волосяные
нити. Слух у  кабарги острый.  Она издалека слышит падение дерева к приходит
кормиться. Неравнодушны к этому лишайнику и многие другие звери, в том числе
соболя, белки. Но последние не едят его, а используют для утепления гнезд.
     Среди оленей кабарга примечательна отсутствием рогов. Этот существенный
недостаток  возмещается  острыми  саблевидными клыками, растущими из верхней
челюсти. И хотя по величине они не могут соперничать с  клыками секачей, при
необходимости  кабарожка  может  постоять  за  себя,  ведь длина  ее  клыков
достигает десяти сантиметров.
     Охотиться  на  кабаргу  без  хорошей  собаки  -   бесполезное  занятие.
Благодаря чрезвычайно острому  слуху она не  подпустит  охотника  на  верный
выстрел.  Поэтому,  не   задерживаясь,   я   зашагал   дальше,   сооружая  в
приглянувшихся  местах  амбарчики  на  соболей и норок.  Чтобы  привлечь  их
внимание, вокруг щедро разбрасывал накроху: перья и внутренности рябчиков.
     На  становище вернулся, когда над ним уже витали соблазнительные запахи
жареного мяса. Лукса колдовал у печки, готовя праздничное угощение - запекал
на  углях   завернутые  в  металлическую  фольгу  жирные  куски  кабанятины,
сдобренные чесноком.
     После  праздничного   ужина  мы  с  особым   удовольствием  слушали  по
транзистору концерт. Но перед сном приподнятое настроение было  испорчено --
хлынул дождь.
     - Когда таймень хочет  проглотить пенка, он  обдирает с него чешую, - в
мрачной  задумчивости  произнес Лукса, и  тут  же спохватившись,  добавил: -
Ничего.  Терпеть  надо.  Жаловаться  нельзя,  елка-моталка.  Поправится  еще
погода.

     После дождя снег покрылся ледяной коркой, и я с утра остался в палатке,
тем  более,  что  давно пора было  заняться  хозяйственными делами. Невольно
подумалось о рябчиках. Смогут  ли бедолаги пробить корку льда и выбраться из
снежного  плена? К полудню начался  снегопад  а  часом позже с горных вершин
донесся нарастающий  гул.  Деревья беспокойно зашевелились, зашушукались,  и
вскоре  налетел,  понесся  в глубь тайги  могучий порыв ветра. Зеленые волны
побежали  по  высоким кронам  елей и кедров, сметая новенькие снежные шапки.
Воздух на глазах мутнел, становился плотным, тяжелым. Шквал за шквалом ветер
набирал силу и наконец достиг резиновой упругости. Тайга напряженно стонала,
металась, утратив  свои  обычные величие и  покой. Деревья шатались,  скрипя
суставами, как больные. По реке потянулись длинные космы поземки. Недалеко с
хлестким,  как  удар  бича,  треском  повалилась  ель.  Два  громадных ясеня
угрожающе склонились над нашим жилищем.
     Залив нещадно  дымящую  печь и  захватив спальный  мешок,  я с  опаской
выбрался  наружу.  Ураган,  видимо,  достиг  наивысшего  напряжения.  Вокруг
творилось  что-то невообразимое. Было  темно, как  ночью.  Небо смешалось  с
тайгой. Все  потонуло  в снежных вихрях,  сдобренных обломками веток, коры и
невесть  откуда  взявшимися листьям. Постоянно то в одном, то в другом месте
падали  деревья.  На  фоне  несусветного  рева  казалось,  что  они  валятся
бесшумно.
     Забравшись в выемку  под обрывистым  берегом, закупорился в мешке,  как
рябец в тесной  снежной норе. В голову  лезли беспокойные мысли: "Где Лукса?
Что с ним? Тоже, наверное, отсиживается, пережидая непогоду. Не придавило ли
палатку? Переживут ли звери такое жуткое ненастье?"
     К  вечеру ветер заметно  осел,  но, отбушевав, ураган  время от времени
пролетал  на  слабеющих крыльях, выстреливая плотными  снежными зарядами.  А
вскоре  снег  опять  повалил плавно,  мягкими  хлопьями. Воцарилась гнетущая
тишина, особенно заметная после оглушительного буйства стихии.
     Лукса пришел поздно, изнуренный и потрясенный бурей.
     - Чего Пудзя так сердился? - недоумение сокрушался  он. - Однако  зимой
деревья совсем  нельзя гнуть. Беда как много тайги поломало. Путик закидало.
Обходить  завалы  устал.  Ладно  до  конца  не  ходил  - на  развилке  ключа
отсиделся.
     К ночи ветер опять многоголосо завыл голодным зверем, заметался по реке
и  сопкам в  поисках поживы. Врываясь  в  печную  трубу, он наполнял палатку
таким  густым  дымом,  что  становилось невозможно дышать.  Мы легли  спать,
наглухо закупорившись в мешках.
     Проснулся от смачной ругани Луксы, яростно поносившего всех подряд -- и
дрова, и печку, и  погоду, Высунув  голову,  я  закашлялся от  едкого  чада.
Оказывается,  у  Луксы  от  искры,  вылетевшей  из  печки  с порывом  ветра,
загорелся, точнее, затлел  спальник.  Пока  охотник почувствовал, что горит,
возле  колена  образовалась такая  дыра,  что  в нее без  труда  можно  было
пролезть человеку. Легко понять  несдержанность старого следопыта и простить
ему крепкие  выражения.  Ведь зимой в этих краях  спиртовой столбик  нередко
опускается до отметки минус сорок градусов.
     Выбравшись  из  занесенной  снегом  и обломками веток  палатки,  мы  не
признали окрестностей.
     Мне  не  раз  приходилось  видеть  ветровалы,  но  в  свежем  виде  они
ошеломляют. Местами деревья повалены сплошь. Уцелела только молодая поросль.
Поверженные  исполины  лежат  вповалку,  крепко обнявшись  зелеными  лапами,
стыдливо  таясь  за  громадами  вывороченной  земли.  Те,  у  которых  корни
выдержали бешеный  напор, переломлены у основания и  истекают лучистой,  как
липовый мед, смолой, повисающей на золотистой древесине вытянутыми янтарными
сережками.
     Обрывки  узловатых корней, здоровые,  сочные кричали от боли, протестуя
против такой нелепей смерти. Невольно проникаешься уважением к тем крепышам,
которые выстояли.
     День  между тем выдался погожий. Изголодавшиеся за время ненастья звери
забегали в поисках пищи.
     Тщательно  осматривают  и  соболя  свой участок  --  зверек никогда  не
пробежит мимо дупла, не обследовав его. Побывает на  всех бугорках, заглянет
под все валежины и завалы. Любит  соболь пробегать по наклоненным  и упавшим
деревьям, особенно если оно лежит поперек ключа  или  распадка. Часто, уходя
под завалы, соболь невидимкой проходит под снегом десятки метров.
     Душа  радуется  при   виде  этих  замысловатых  строчек.  Необыкновенно
интересное все  же занятие  -- охота.  Самое большое удовольствие доставляет
возможность проникнуть  в  глухие,  укромные  уголки,  понаблюдать жизнь  ее
обитателей. Эта сторона охоты, пожалуй, и увлекла меня в первую очередь.
     Хорошо  помню  то  далекое  февральское  утро,  когда  мне  исполнилось
четырнадцать лет. Первое, что я увидел, открыв глаза, - улыбающиеся родители
с новенькой, сверкающей одностволкой "Иж-1", пахнущей заводской  смазкой.  С
тех пор охота на долгое время стала моей главной страстью. И не беда, что не
всегда удачен выстрел и возвращаешься порой  без  трофеев. Ну разве не стоит
испытать  холод,  голод,  усталость  ради  того  незабываемого  наслаждения,
которое получаешь при  виде  первозданного  уголка природы, дикого зверя  на
свободе, стаи птиц, взмывающих с тихой заводи в заоблачную высь!
     Сегодня  я шел в обход  со сладостным предвкушением удачи, рассчитывая,
что  в  одном  из  капканов  в  Маристом  распадке  меня  обязательно  будет
дожидаться соболек. Все же как-никак  четыре  дня не проверял.  Но отнюдь...
Опять  только мыши. И  что обидно - некоторые, "амбарчики"  соболя  вдоль  и
поперек истоптали, в лаз заглядывали, но приманку  так и не тронули. Как же,
станут они грызть  мерзлое мясо, когда повсюду живая добыча шныряет. Один из
них прямо на макушке домика оставил, словно  насмехаясь, выразительные знаки
своего "презрения" к жалким подачкам охотника.
     В следующем  за  ним домике  сидела  голубая сорока, обитающая в  нашей
стране  только здесь  - на юге Дальнего Востока.  На ее счастье пружина была
достаточно слабой и  не перебила кость лапки.  Попалась она совсем недавно -
даже снежный  покров вокруг хатки не потревожен. Я разжал  дужки и освободил
птицу.  Сорока, покачав  головой  в  темной  шапочке,  взлетела  на  дерево.
Расправила  взъерошенные перья и, резко  высказавшись в мой адрес, упорхнула
по своим делам.
     Тут же я впервые  увидел колонка, привлеченного, видимо, криком сороки.
Его  рыжевато-охристая шубка на белом фоне смотрится весьма эффектно. Тельце
длинное, гибкое, с круто изогнутой спиной.  Колонок несколько мельче соболя,
но  кровожаден  и  злобен: сила  в  сочетании  с проворством  позволяет  ему
одолевать животных и птиц, которые значительно крупнее его.
     Пока я снимал ружье, зверек  юркнул в  снег  под кучу  валежин и веток,
оставленных  весенним паводком. Дожидаться его  появления оттуда мощно  весь
сезон: мышей в таких местах великое множество - до лета хватит.
     От них и в нашем жилище нет спасения. Ничего съедобного нельзя оставить
- сгрызут.  Продукты держим на лабазе. Но они и туда наловчились взбираться.
Перекрыли им путь, только облив стойки лабаза несколько раз водой.
     Ночами в  нашем жилище  довольно  шумно от мышиных полчищ, носящихся по
скатам палатки, по спальным мешкам. Одна, самая нахальная, даже забралась ко
мне в спальник, прогулялась до ступней ног и бодренько  назад  по шее,  мимо
уха. Я прямо оцепенел. Не столько страха от тигра натерпишься, как от мышей.
Из палатки  выйдешь - веером рассыпаются. Со всех окрестностей к нам  набиты
тропы - на кормежку ходят. Жирные, лоснящиеся, ужасно наглые и любопытные.
     Как-то  вечером сидим, ужинаем.  Одна  высунулась из-под чурки - стола,
огляделась и деловито взобралась на нее. Я руку протянул, чтобы щелчок дать,
а она, окаянная,  носик вытянула и старательно обнюхивает палец - нельзя  ли
чем и  тут  поживиться.  Ставим  на них капканы, бьем  поленьями, а грызунам
по-прежнему нет числа. Того и гляди - за нас примутся.
     Но  я  отвлекся от событий дня. Так вот,  там, где путик проходит через
межгорную  седловину,  лыжню  пересекала   волнистая   борозда,   сглаженная
посередине широким хвостом. Выдра?! Откуда она здесь? Ведь хорошо  известно,
что речные разбойницы держатся рек, ключей, а тут глухая высокогорная тайга.
Что  побудило  этого  "рыболова" предпринять  сухопутное  путешествие  через
перевал? Быть может, выдра покинула  свой ключ потому, что замерзли полыньи?
Или он оскудел рыбой? А может просто проснулась тяга к странствиям?
     Потрогал  след  пальцами:  снег не  смерзшийся, стенки  рассылались  от
легкого прикосновения;  у выволока  лежали нежные, полупрозрачные  снежинки.
Сомнения  не осталось  -- выдра прошла  буквально передо  мной.  Лапы  у нее
короткие. По снегу бегает медленно. Возможность догнать ее  сразу соблазнила
меня.
     Сначала шел не спеша - устал  за  день, но  разглядев вдали  мелькающее
пятно,  ринулся  напролом,  как секач, не разбирая дороги,  подминая  лыжами
густой подлесок, не замечая ничего, кроме волнистой борозды перед собой.
     Выдра наверняка услышала погоню - длина прыжков резко увеличилась и она
свернула  влево,  безошибочно  определив  кратчайший  путь к  воде.  Я  тоже
прибавил  ходу.  Откуда только  силы  взялись!  Стало жарко. Сердце,  бухая,
разрывало грудь. Сбросил рюкзак, потом телогрейку. Вот уже темная  искристая
спина приземистого  зверя замелькала среди  деревьев.  Прыгала выдра тяжело,
глубоко проваливаясь в  снег плотным  телом.  Расстояние между  нами  быстро
сокращалось. Притормозив, я вскинул ружье  и выстрелил в изгибающееся волной
туловище.  Выдра  мгновенно  исчезла  под  снегом.  Подбежав,  по  черточкам
дробинок увидел, что промахнулся - сноп дроби прошел выше.
     Скинув лыжи, я принялся лихорадочно разгребать снег ногами. Нижний слой
был зернистым, сыпучим, и норовил скатиться обратно. Переводя дух, огляделся
и увидел цепочку следов, терявшуюся в глубине леса --  выдра обхитрила меня,
пройдя под снегом десяток метров. Пока я возился с лыжами и вновь пустился в
погоню, прошло довольно много времени: обманщица успела уйти далеко.
     Чем ближе к ключу, тем круче  становился склон. Вскоре, чтобы  погасить
скорость и  не врезаться в  какое-нибудь  дерево, мне пришлось  хвататься за
проносившиеся мимо стволы. Когда я почти настиг выдру и резко затормозил для
выстрела,  она  вновь  нырнула в  снег.  Я, не  тратя времени  на бесплодное
перемешивание  снега, принялся  ходить  на  лыжах кругами, останавливаясь  и
подолгу прощупывая глазами каждый уголок леса. Но сколько ни вглядывался, ни
выдры, ни  ее следов  нигде не  было. В растерянности попробовал  разгребать
снег  под поваленными  стволами и в иных местах, где по моему разумению  она
могла затаиться. Выдра же словно сквозь землю провалилась.
     Прочесав тайгу  внутри большого круга,  расширил границу поиска, однако
выходного  следа так  и  не обнаружил.  Дело близилось  к  вечеру. Пора было
возвращаться, тем более что в одном свитере, без телогрейки, я  основательно
продрог.  Оглядев  окрестности  в  последний  раз  и,  совершенно  окоченев,
повернул обратно, злясь на себя за промах.
     При  этом я не мог не оценить сообразительность выдры. Осмысленность ее
поведения вызывала симпатию и уважение. Дважды провела меня, да так ловко!
     Подобрав  телогрейку, я  с  трудом  втиснулся  в  нее -- на морозе  она
застыла коробом. К палатке подъехал уже в густой темноте.
     Лукса ел мясо, а на печке по-домашнему монотонно сипел чайник. Выслушав
мой рассказ о том, как находчиво вела себя выдра, старый охотник успокоил:
     -  Шибко не расстраивайся.  Выдра --  самый  умный  зверь в  тайге. Как
говорит  наш  охотовед: промысел  выдры  -  это высший  пилотаж.  Однако  не
последняя зима у тебя.  Придет время -- добудешь. Я тоже выдру  как и  ты на
переходе гонял, но меня собака выручила. В завал загнала. В другой сезон три
собаки выдру под корягой причуяли, но взять боятся. Одна сунулась. Выдра так
лапой саданула,  что кожу  с  носа содрала.  Я стрельнул.  Хитрюга  с другой
стороны выскочила - и к  полынье. Собаки  за ней. В клубок сплелись. Визжат,
рычат  и  к воде катятся.  Стрельнуть  боюсь  - собак зацеплю.  Так  и ушла,
елка-моталка.
     Закончив  рассказ,  мой  наставник  еще долго  делился  со мной  своими
наблюдениями  из  промысла  пушнины.  Я,  как  всегда,  внимательно  слушал,
стараясь ничего не упустить.
     - Лукса, а ты вчера мои "амбарчики" вдоль ключа смотрел?
     - Смотрел, смотрел. Молодец. Все правильно делаешь. Места подходящие.
     -  Почему   же