пойти этой тропинкой.
   Ай-яй-яй! А он-то сказал ей "ты"!
   - Вы надолго? - спросила она.
   - До конца каникул.
   Он с трудом подбирал слова, она оказалась  вдруг  совсем  чужой.  Зачем
вообще она с ним заговорила?
   - Дитлеф рассказывает, что у вас большие способности, Юханнес.  Вы  так
хорошо учитесь. И еще он говорит, что вы пишете стихи. Это правда?
   Он ответил коротко и нехотя:
   - Что тут особенного. Стихи все пишут.
   Наверное, сейчас она уйдет, потому что она замолчала.
   - Такая досада, меня сегодня ужалила оса, - опять заговорил он, показав
на свою губу. - Вот почему губа так распухла.
   - Вы слишком долго не  приезжали  домой,  здешние  осы  вас  больше  не
узнают.
   Его ужалила оса, а ей и горя мало. Что ж, понятно. Стоит  себе,  вертит
на плече красный зонтик с золоченной ручкой, а до других ей  дела  нет.  А
ведь он не раз, бывало, таскал эту благородную гордую барышню на руках.
   - Я и сам не узнаю здешних ос, - ответил он. - Хотя когда-то  они  были
моими друзьями.
   Но она не поняла глубокого смысла его слов и не  ответила.  А  смысл-то
ведь был ох какой глубокий.
   - Я многого здесь не узнаю. Даже лес и тот повырублен.
   Ее лицо затуманилось.
   - Тогда, наверное, вам не захочется писать здесь стихи, - сказала  она.
- А вдруг вам вздумалось бы однажды посвятить стихотворение мне!  Да  нет,
что я говорю! Видите, как мало я смыслю в этих вещах.
   Задетый, он молча опустил глаза в землю. Она прикидывается любезной,  а
сама потешается над ним, роняет  высокомерные  слова  и  ждет,  какое  они
произведут впечатление. И напрасно  -  все  эти  годы  Юханнес  не  тратил
времени зря и не только марал бумагу, он прочел больше книг, чем некоторые
другие.
   - Ну что ж, мы, верно, еще увидимся. До свидания.
   Он снял шапку и ушел, ничего не ответив.
   Знала бы она,  что  ей  одной,  и  никому  другому,  посвящал  он  свои
стихотворения, все до единого, даже то, которое обращено  к  ночи,  и  то,
которое о болотном огоньке. Но она никогда этого не узнает.
   В воскресенье за Юханнесом явился Дитлеф звать его  на  остров.  "Опять
мне придется сидеть на веслах", - подумал Юханнес, но согласился. Несмотря
на воскресный день, гуляющих на пристани было немного. Стояла  тишина,  на
небе ярко сияло солнце. Потом вдруг раздались звуки музыки, они доносились
с моря, с далеких островов - это почтовый пароход описывал  большую  дугу,
подходя к пристани; на палубе играла музыка.
   Юханнес отвязал лодку и сел на весла. В этот ослепительный день он  был
в каком-то приподнятом и умиленном настроении, а  музыка,  доносившаяся  с
парохода, ткала в воздухе узор из цветов и золотых колосьев.
   Но почему мешкает Дитлеф? Он стоит на берегу и смотрит на пароход и  на
его пассажиров,  словно  кого-то  ждет.  "Нечего  мне  сидеть  на  веслах,
сойду-ка я на берег", - подумал Юханнес и стал поворачивать.
   И тут перед его глазами мелькнуло что-то  белое,  он  услышал  всплеск.
Отчаянный многоголосый крик раздался с парохода, а те, кто был на  берегу,
неотрывно глядели и показывали пальцами туда, где скрылось белое  видение.
Музыка смолкла.
   Юханнес немедля бросился на помощь.  Он  действовал,  повинуясь  только
инстинкту, без раздумий, без  колебаний.  Он  не  слышал,  как  на  палубе
кричала мать: "Моя девочка, моя  дочь!"  Он  никого  не  видел.  Не  теряя
времени, он прыгнул с лодки в воду и нырнул.
   Несколько мгновений его не было видно,  только  в  том  месте,  где  он
исчез, по воде шли круги, и все понимали: он ищет. Вопли  на  пароходе  не
умолкали.
   Вот он вынырнул снова, чуть подальше,  в  нескольких  саженях  от  того
места, где стряслась беда. Ему кричали, тыкали пальцами: "Нет, там,  сюда,
сюда!"
   Он снова скрылся под водой.
   Снова  мучительное  ожидание,  неумолкающий  горестный  вопль  женщины,
какой-то мужчина на  палубе  в  отчаянии  ломает  руки.  Скинув  куртку  и
башмаки, в воду с палубы бросился еще один человек - штурман. Он тщательно
обыскивал то место, где девочка пошла  ко  дну,  и  теперь  все  надеялись
только на него.
   Но тут над водой снова показалась  голова  Юханнеса,  еще  дальше,  чем
прежде,  намного  саженей  дальше.  Шапку  Юханнес  потерял,  его   голова
лоснилась на солнце, точно голова тюленя.  Видно  было,  что  ему  трудно,
что-то мешает ему плыть, одна рука у него занята. А через мгновение он уже
держал свою ношу в зубах - это была утопленница. На  берегу  и  на  палубе
раздались возгласы изумления, должно быть, и штурман  услышал  эти  крики,
потому что, вынырнув из воды, огляделся вокруг.
   Наконец Юханнес добрался  до  лодки,  которую  отнесло  в  сторону;  он
положил в нее девочку, а потом забрался и сам; все это заняло  у  него  не
больше минуты. С берега видели, как он склонился над девочкой, разорвал ей
на спине платье, потом схватил  весла  и  стал  что  есть  силы  грести  к
пароходу. Когда утопленницу втащили  на  палубу,  на  пароходе  прогремело
многократное ликующее "ура!".
   - Как вам пришло в голову искать ее так далеко? - спросили Юханнеса.
   Он ответил:
   - Я знаю здешнее дно. Тут течение. Я помнил об этом.
   Какой-то господин пробивается сквозь толпу пассажиров к  самому  борту,
он бледен как смерть, судорожно улыбается, в глазах у него стоят слезы.
   -  Поднимитесь  на  палубу,  пожалуйста!  -  кричит  он.   -   Я   хочу
поблагодарить вас. Мы вам так обязаны. Только на минутку.
   И бледный как смерть господин снова скрывается в толпе.
   С парохода в лодку сбросили трап, и Юханнес поднялся на палубу.
   Он пробыл там недолго, сообщил  свое  имя  и  адрес,  какая-то  женщина
прижимала его, насквозь промокшего, к груди, бледный, растерянный  мужчина
совал ему в руку свои часы. Юханнес зашел в каюту, где двое хлопотали  над
утопленницей, они сказали: "Она вот-вот придет в себя, сердце уже бьется".
   Юханнес посмотрел  на  пострадавшую  -  белокурая  девочка  в  коротком
платьице, разорванном на спине. Кто-то нахлобучил на Юханнеса  шапку,  его
проводили к лодке.
   Он совершенно не помнил, как оказался на берегу, как  вытащил  из  воды
лодку. Он только слышал, как еще раз прокричали "ура",  и,  когда  пароход
двинулся дальше, на борту грянула веселая музыка.
   Волны блаженства сладким холодком пробегали по его телу,  он  улыбался,
беззвучно шевеля губами.
   - Выходит, наша прогулка сегодня не состоится, - сказал Дитлеф.  Вид  у
него был недовольный.
   Появилась Виктория, она шагнула вперед и быстро сказала:
   - Ты сошел с ума, ему надо идти домой и переодеться.
   - Экая важность - в девятнадцать-то лет!
   Юханнес зашагал домой. В его ушах еще звенела  музыка  и  крики  "ура",
возбуждение подгоняло его. Миновав свой дом,  он  прошел  лесом  к  старой
каменоломне. Тут он облюбовал себе  местечко  на  самом  припеке.  От  его
одежды шел пар. Он сел. Но блаженная, необузданная  тревога  не  дала  ему
усидеть на месте. Счастье переполняло его. Упав на колени,  он  в  горячих
слезах возблагодарил бога за этот день. Виктория  стояла  на  берегу,  она
слышала крики "ура!". "Ступайте домой и переоденьтесь в сухое", -  сказала
она.
   Он сел, снова и снова  смеясь  ликующим  смехом.  Она  видела,  как  он
совершил этот поступок, этот подвиг, она с гордостью следила за ним, когда
он спасал утопленницу. Виктория, Виктория! Знаешь ли ты, как  безраздельно
я принадлежу тебе каждую минуту своей жизни! Я готов  быть  твоим  слугой,
твоим рабом, сметать все препятствия на твоем пути. Я готов целовать  твои
крошечные туфельки, впрячься в твою карету, а в морозные дни  подбрасывать
поленья в твою печь. Золотые поленья в твою печь, Виктория!
   Он оглянулся. Никто его не слышит. Он наедине с собой. В руке он держал
дорогие часы - они тикали, они шли.
   Благодарю, благодарю тебя, боже, за  этот  день!  Он  провел  рукой  по
мшистым камням, по валежнику. Виктория не улыбнулась ему, нет, это не в ее
обычае. Она просто стояла на пристани, и легкий румянец  проступил  на  ее
щеках. Может, если бы он подарил ей часы, она согласилась бы их принять.
   Солнце садилось, жара  спадала.  Он  только  теперь  почувствовал,  что
вымок, и, легче перышка, помчался домой.
   В Замок съехались гости, знакомые из города, там были танцы и  веселье.
И целую неделю на круглой башне днем и ночью развевался флаг.
   Пора было убирать сено, но на лошадях катались веселые  гости,  и  сено
осталось в поле. А кое-где косить даже и не  начинали,  батракам  пришлось
стать кучерами и гребцами, и трава засыхала на корню.
   А в желтой гостиной, не умолкая, играла музыка...
   В такие дни старый мельник останавливал мельницу и запирал свой дом. Он
был научен горьким опытом: городские гости уже не раз, бывало, являлись  к
нему веселой гурьбой и портили забавы ради мешки  с  зерном.  Ночи  стояли
теплые и светлые, - как тут удержаться от проделок.  Когда  богач-камергер
был молод, он однажды явился на мельницу, в руках у него была лохань, а  в
ней муравьиная куча, он взял да и сбросил ее на жернова. Сам камергер  уже
давно состарился, но  Отто,  его  сын,  по-прежнему  наезжает  в  гости  к
хозяевам Замка, а он горазд на  всякие  выдумки.  Чего  только  о  нем  не
рассказывают...
   Вот из лесу донеслись крики и стук копыт. Это молодые гости верхами  на
разгоряченных и потных лошадях. Всадники  подскакали  к  дому  мельника  и
застучали хлыстами в дверь. Притолка была совсем низкая, а им, поди ж  ты,
приспичило въехать в дом верхами.
   - Здравствуйте! Здравствуйте! - загалдели они. - Мы приехали  к  вам  в
гости.
   И мельник приниженно смеялся над их затеей.
   Молодые люди спешились, привязали лошадей и пустили мельницу в ход.
   - В ковше нет зерна! - закричал мельник. - Вы сломаете мельницу!
   Но в грохочущем шуме жерновов никто не расслышал его голоса.
   - Юханнес! - завопил мельник во всю силу своих легких.
   С каменоломни спустился Юханнес.
   - Они сотрут в порошок мои жернова!  -  крикнул  мельник,  указывая  на
гостей.
   Юханнес медленным шагом направился к гостям. Он был страшно бледен,  на
его висках набухли жилы. Он узнал камергерского сына Отто,  который  носил
теперь кадетскую форму; с ним было еще двое молодых  людей.  Один  из  них
улыбнулся и поздоровался с Юханнесом - он не хотел ссориться.
   Юханнес не стал кричать или грозить, но продолжал двигаться вперед.  Он
шел прямо на Отто. И тут он увидел двух всадниц, выехавших из леса, - одна
из них была Виктория, в зеленой амазонке, на белой  кобыле,  принадлежащей
хозяину Замка. Виктория не спешилась, но придержала лошадь и  обвела  всех
вопросительным взглядом.
   Юханнес круто повернул в сторону, поднялся на плотину и открыл  затвор;
грохот мало-помалу стих, мельница остановилась.
   Отто крикнул:
   - Эй, не трогай! Ты зачем ее остановил? Не трогай, говорю тебе.
   - Это ты пустил мельницу? - спросила Виктория.
   - Я, - смеясь, ответил Отто. - Почему она стоит?
   - Потому что в ней пусто, -  задыхаясь,  ответил  Юханнес.  -  Понятно?
Пусто.
   - В ней пусто. Слышишь? - повторила Виктория.
   - Откуда мне было знать? - возразил Отто со смехом. - А позвольте тогда
спросить: почему в ней пусто? Разве зерно не засыпано?
   - Ладно! По коням! - перебил один из  приятелей  Отто,  чтобы  положить
конец спору.
   Они вскочили на коней. Перед тем как  уехать,  один  из  молодых  людей
извинился перед Юханнесом.
   Виктория уезжала последней. Отъехав на несколько шагов,  она  повернула
коня и возвратилась.
   - Будьте так добры, извинитесь за нас перед вашим  отцом,  -  попросила
она.
   - Кадет мог бы и сам извиниться, - ответил Юханнес.
   - Ну да, вы правы, но все же... Он такой выдумщик... Я, кажется,  давно
не видела вас, Юханнес.
   Он поднял на нее взгляд, не веря своим ушам, - уж не ослышался  ли  он?
Неужели она забыла воскресенье - великий день его торжества?
   Он ответил:
   - Я видел вас в воскресенье на пристани.
   - Ах, да, - сразу же отозвалась она. -  Как  хорошо,  что  вам  удалось
помочь штурману. Ведь девочку нашли?
   Он ответил коротко, с обидой:
   - Да. Девочку мы нашли.
   - А может, - продолжала она, точно эта мысль только сейчас пришла ей  в
голову, - может, вы один... Впрочем,  не  все  ли  равно.  Я  надеюсь,  вы
передадите извинения вашему отцу. Спокойной ночи.
   Она с улыбкой кивнула ему и, подобрав поводья, ускакала.
   Когда Виктория скрылась из виду, Юханнес, взволнованный и оскорбленный,
тоже пошел в лес. И вдруг увидел - у дерева стоит Виктория,  совсем  одна.
Она рыдает, прижавшись к стволу.
   Может, она упала? Ушиблась?
   Он подошел к ней и спросил:
   - Что с вами?
   Она шагнула к нему, протянула руки, глаза  ее  сияли.  Но  тут  же  она
остановилась, руки ее повисли, она ответила:
   - Ничего со  мной  не  случилось,  я  пустила  лошадь  вперед  и  пошла
пешком... Юханнес, не смотрите так на меня. Там, у плотины,  вы  стояли  и
смотрели на меня. Чего вы хотите?
   - Чего я хочу? Не понимаю... - еле выговорил он.
   - Какая у вас рука, - сказала она, положив свою руку на его запястье. -
Какая у вас широкая рука вот здесь в запястье. И как вы загорели -  совсем
смуглый.
   Он рванулся, хотел взять ее за руку. Но  она,  подобрав  подол  платья,
сказала:
   - Нет, нет, со мной ничего не  случилось.  Я  просто  хотела  пройтись.
Спокойной ночи.



3

   Юханнес снова уехал в город. И потекли дни и годы, долгое,  напряженное
время, заполненное трудом и мечтаниями, учением и строками стихов. Счастье
ему улыбнулось, он написал стихотворение об Эсфири -  "еврейской  девушке,
которая стала королевой персиян", и это  произведение  напечатали  и  даже
заплатили  гонорар.  А   другое   стихотворение   "Любовные   странствия",
написанное им от имени монаха Венда, принесло ему известность.
   Что такое любовь? Это шелест ветра в розовых кустах, нет -  это  пламя,
рдеющее в крови. Любовь - это адская музыка, и под звуки  ее  пускаются  в
пляс  даже  сердца  стариков.  Она,  точно  маргаритка,   распускается   с
наступлением ночи, и точно анемон, от легкого  дуновения  свертывает  свои
лепестки и умирает, если к ней прикоснешься.
   Вот что такое любовь.
   Она может погубить человека, возродить его к жизни и  вновь  выжечь  на
нем свое клеймо; сегодня  она  благосклонна  ко  мне,  завтра  к  тебе,  а
послезавтра уже к другому,  потому  что  она  быстротечна.  Но  она  может
наложить на тебя неизгладимую печать  и  пылать,  не  затухая,  до  твоего
смертного часа, потому что она - навеки. Так что же такое любовь?
   О, любовь - это летняя ночь со звездами и ароматом земли. Но почему  же
она побуждает юношу искать уединенных тропок и лишает покоя старика в  его
одинокой  каморке?  Ах,  любовь,  ты  превращаешь  человеческое  сердце  в
цветущий сад и грязную свалку, в роскошный и бесстыдный сад,  где  свалены
таинственные и непотребные отбросы.
   Не она ли заставляет монаха красться ночью в  запертые  ворота  сада  и
через окно глядеть на спящих? Не она ли насылает безумие на  послушницу  и
помрачает разум принцессы? Это она клонит голову короля до земли, так  что
волосы его метут дорожную  пыль,  и  он  бормочет  непристойные  слова,  и
смеется, и высовывает язык.
   Вот какова любовь.
   Но нет, она бывает еще совсем другая, и ее не сравнить ни с чем в мире.
Весенняя ночь спустилась на землю, и юноша увидел перед собой  очи  -  два
ока. Он глядел в них - и не мог наглядеться. И поцеловал девичьи  уста,  и
тогда ему показалось, будто в  сердце  его  встретились  два  светильника:
солнце и звезда. Девичьи руки обвили его, и больше он  ничего  в  мире  не
видел и не слышал.
   Любовь - это первое слово создателя, первая осиявшая его  мысль.  Когда
он сказал: "Да будет свет!" - родилась любовь. Все, что он сотворил,  было
прекрасно, ни одно свое творение не хотел  бы  он  вернуть  в  небытие.  И
любовь стала источником всего земного и владычицей всего  земного,  но  на
всем ее пути - цветы и кровь, цветы и кровь.


   Сентябрьский день.
   Эта глухая улочка - излюбленное место его прогулок. Юханнес  бродит  по
ней взад и вперед, точно по своей комнате, потому что никогда не встречает
прохожих, а по обе стороны улицы тянутся сады, где стоят  деревья,  одетые
красной и желтой листвой.
   Как могла Виктория очутиться на этой улице? Что привело ее сюда? Он  не
ошибся, это в самом деле она, и вчера вечером, когда он выглянул: в  окно,
должно быть, это тоже была она.
   Его сердце громко застучало. Он знал, что Виктория в городе, он  слышал
об этом. Но сын мельника не вхож в тот  круг,  где  она  бывает.  Да  и  с
Дитлефом он тоже не водит знакомства.
   Взяв себя в руки, он пошел навстречу даме.  Узнала  она  его  или  нет?
Величаво и задумчиво идет она своей дорогой,  горделиво  неся  головку  на
стройной шее.
   Он поклонился.
   - Здравствуйте! - тихо ответила она.
   Но она не выказала намерения остановиться, и он молча прошел мимо. Ноги
у него подгибались.  В  конце  короткой  улицы  он  по  привычке  повернул
обратно. "Я буду смотреть на тротуар и не подниму  глаз",  -  подумал  он.
Только пройдя шагов десять, он поднял глаза.
   Она остановилась у какой-то витрины.
   Что ему делать - свернуть в ближайший переулок? Почему она здесь стоит?
Это  неказистая  витрина  бедной  лавчонки,  где  громоздятся   положенные
крест-накрест куски красного мыла, какая-то крупа в  банке  да  погашенные
почтовые марки.
   Пожалуй, он пройдет еще десяток шагов, а потом повернет обратно.
   И вдруг она посмотрела на него и  пошла  навстречу.  Она  шла  быстрыми
шагами, точно разом набралась смелости, а  заговорив,  с  трудом  перевела
дыхание. И улыбка ее была какая-то напряженная.
   - Здравствуйте! Как забавно, что я вас встретила.
   Господи, что делалось с его сердцем, оно не  билось,  оно  дрожало.  Он
хотел что-то сказать, но не мог и только пошевелил губами. От  ее  одежды,
от ее желтого платья, а может, от ее дыхания исходил едва уловимый аромат.
В эту минуту он еще не успел рассмотреть  ее  лицо,  только  узнал  нежную
линию плеч и увидел длинную, узкую кисть на ручке  зонтика.  Это  была  ее
правая рука. На пальце было кольцо.
   В первые мгновения он этого не понял и не осознал беды. Просто рука  ее
была невыразимо прекрасна.
   - Я уже целую неделю в городе, - продолжала она. - Но вас я не  видела.
То есть нет, видела однажды на улице, и кто-то мне сказал, что это вы.  Вы
так возмужали.
   Он пробормотал:
   - Я знал, что вы в городе. Вы долго пробудете здесь?
   - Несколько дней. Нет, недолго. Мне надо возвращаться домой.
   - Спасибо вам за то, что мне посчастливилось увидеть вас, - сказал он.
   Пауза.
   - Вообще-то я заблудилась, - сказала она наконец.  -  Я  живу  в  семье
камергера. Куда ведет эта улица?
   - Если позволите, я провожу вас.
   Они пошли вдвоем.
   - А Отто сейчас дома? - спросил он первое, что пришло ему в голову.
   - Дома, - коротко ответила она.
   Из какой-то подворотни вышли несколько мужчин,  они  тащили  пианино  и
загородили тротуар. Виктория отшатнулась влево, на миг прижавшись плечом к
своему спутнику. Юханнес посмотрел на нее.
   - Извините, - проговорила она.
   От ее прикосновения по всему его телу разлилась  блаженная  истома,  ее
дыхание на мгновение коснулось его щеки.
   - Я вижу, у вас кольцо, - сказал он и улыбнулся с равнодушным видом.  -
Вас можно поздравить?
   Что она ответит? Он глядел на нее, он затаил дыхание.
   - А вы? - спросила она. - Разве вы не  обзавелись  кольцом?  Ах  да,  в
самом деле... А кто-то говорил... Теперь о вас так много рассказывают и  в
газетах пишут.
   - Я напечатал несколько стихотворений, - ответил он. - Но вы, наверное,
их не читали.
   - А разве это не была целая книжка? Мне казалось...
   - Да, была еще и небольшая книжка.
   Они вышли к какому-то скверику, и, хотя ее ждали в доме камергера,  она
не спешила, она села на скамью. Он остановился перед ней.
   Вдруг она протянула ему руку и ска