олчании. Подобраться ближе по плоскому болоту нечего было и
думать. Я лежал и смотрел на них, а мягкий моховой ковер постепенно
прогибался, и вдруг я заметил, что лежу в воде. Как ни осторожно я
поднимася, они все же заметили меня, взлетели с тихим криком, описали круг
и умчались. Звери и птицы вообще больше боятся движений, направленных снизу
вверх. В лесу часто падают сучья, листья, комья снега, но если что-то
движется вверх, это необычно и подозрительно.
По искрящейся рубиновыми россыпями рододендронов тайге я вышел к поселку.
Моего искалеченного знакомого уже увезли в город. Он был в сильном болевом
шоке, но от тока, похоже, совершенно не пострадал. Видимо, резиновый
комбинезон послужил изолятором, а молния прошла в воду по остроге.
В вагоне-ресторане подошедшего поезда я поджарил сазана и позавтракал.
Дорога шла по широкой долине Амгуни, действительно покрытой сплошь марями
да гарями. На одном разъезде, где лес выглядел получше, я сошел с поезда и
направился в сторону реки, чтобы половить рыбку на блесну. Час ходу - и
передо мной холодная серая гладь воды в кайме серебристого тальника. С
высокого берега была видна вся бескрайняя долина - море молодой
лиственничной хвои, островки стройных аянских елей и вдали сиреневые горы в
розовых снеговых лифчиках на вершинах. Маленький ручеек прорезал береговой
обрыв и из узкого оврага впадал в Амгунь. Против устья ручья под водой
лежало несколько длинных темных бревен. Приглядевшись, я понял, что это
таймени.
До тех пор я ни разу в жизни не ловил рыбу на блесну. Из книг Федосеева,
Куваева и других классиков было известно, что фабричные блесны никуда не
годятся. В книгах старый и мудрый местный житель обычно снабжал героя
блесной, сделанной из алюминиевой ложки или винтовочной пули, после чего
герой вытаскивал одну рыбу за другой. Но у меня была только фабричная
блесна, а удочкой служила складная металлическая трубка, исполнявшая
обязанности также: вертела, рукоятки сачка, оружия самообороны,
альпенштока, каркаса рюкзака, шеста для прыжков через ручьи и штатива для
фотоаппарата. Я прицепил к трубке пластмассовую катушку, пропустил сквозь
нее леску, забросил блесну в ручей и дал ей сплавиться в реку. "Бревна" не
обратили на нее никакого внимания. Однако стоило мне начать сматывать
леску, как самый большой таймень рванулся вперед и с отчетливо слышным
хлопком втянул блесну в пасть. Я дернул "спиннинг" вверх и едва не вытащил
рыбу из воды, но она тут же развернулась и, сломав катушечный тормоз,
устремилась вглубь. Я уцепился за катушку, тормозя ее вращение пальцами.
Вскоре леска перестала разматываться, но катушка сорвалась с "удилища", и я
вынужден был крутиться на месте, наматывая леску на себя. Не прошло и
получаса, как таймень лежал на берегу - тяжелая серебристая туша с
широченными челюстями. Остальные "рыбки", к моему удивлению, снова
собрались в устье ручейка, видимо, предпочитая его холодную воду
прогревшейся за день на солнце речной.
Полотно железной дороги вывело меня к мосту через быструю узкую речушку,
приток Амгуни. С лампочки, горевшей у въезда на мост, я снял экземпляр
вредителя леса - непарного шелкопряда. Насадив зловредного мотылька на
крючок, стал забрасывать его в речку и в пять минут надергал из нее кучу
хариусов, маленьких рыбок с ярким, словно крыло бабочки, спинным плавником.
Они хватали приманку, как только она касалась воды.
Солнце ушло за сопки в верховьях долины, и розовые перья облаков
расползлись по темнеющему небу. С ветки ели мне вслед смотрела большая
красивая птица - дикуша, несчастное существо, упорно не желающее бояться
человека и потому быстро вымирающее. Запустив в нее шишкой в надежде
выработать у бедняжки страх перед людьми, я зашагал к следующему разъезду.
Почему-то его окрестности оказались битком набиты клещами. Маленькие
приплюснутые упыри сотнями сыпались на меня с кустов и травинок. То-то
порадовался бы мой преподаватель Елизаров, если бы я и вправду подцепил
энцефалит! Но среди ночной тайги мне меньше всего хотелось вспоминать о
злом "подводнике" и вообще о городе.
Мы с дежурным по разъезду зажарили хариусов по-нанайски, в расщепах
березовых поленьев, и умяли их с бутылкой рябиновой настойки. Вскоре
подошел поезд. В вагоне-ресторане я договорился с поварами, отдал им треть
тайменя, а остальное сунул в холодильник. За ночь поезд пересек горы, и
утром, едва опробовав рыбку, я оказался в долине Буреи, в поселке Ургал.
Поселок этот, как и Санкт-Петербург, построен на болоте. Но если в
Петербурге об этом сейчас трудно догадаться, то в Ургале трясина напоминает
о себе на каждом шагу. На улицах, ступеньках лестниц, на полу роскошного,
как принято на БАМе, вокзала - всюду зияют большие и маленькие воронки,
образующиеся при таянии мерзлоты и проседании жидкой почвы. Над поросшими
морошкой и багульником скверами вьется гнус. Естественный ландшафт еще не
задушен в таких молодых поселках. Пройдет время, и залитый асфальтом Ургал
будет неотличим от других скучных городов. Разве что кое-где на окраинах
останутся обломанные кустики рододендрона и чахлые стебли голубики -
подобно тому, как в аэропорту Красноводска на покрытом красной,
потрескавшейся глиной "газоне" между четырьмя табличками "по газону не
ходить" торчит крошечная серая солянка, память о ныне застроенных скалах и
плато над Каспием, где когда-то гудели копыта сайгачьих стад и леопарды
крались за степными баранами.
До следующего поезда в Тынду оставались сутки. Вместе с новым знакомым,
монтером пути Пашей, мы нашли в депо попутный тепловоз и весело покатили
через пологий хребет Турана в Февральск. Близость Чегдомына - "военной
столицы БАМа" - ощущалась в горах колючей проволоки по сторонам дороги,
грубых танковых просеках сквозь молодые березняки и в разболтанных рельсах.
В локомотивном депо Февральска у меня единственный раз за весь маршрут
потребовали документы. Я очень не люблю предъявлять документы, особенно с
тех пор, как в 1989 году в Азербайджане меня чуть не убили из-за того, что
фотография в паспорте была затемнена и на ней я был похож на армянина. Но
не будем о грустном. Мы сидим в уютной кабине тепловоза, аккуратно
причесанная тайга бежит навстречу, и пришло время травить байки.
- Тайменя, паря, не ловят, - задумчиво произносит Паша, ковыряя в зубах
обглоданной рыбьей косточкой, - на тайменя охотятся. Ловят ленка.
Ленок значился в моей программе ихтиологических исследований вслед за
тайменем и хариусом, и я навострил уши. Услышанный текст привожу дословно
как представляющий лингвистический интерес (ненормативная лексика
обозначена многоточиями).
- Прошлую весну по...ли мы с мужиками за ленком. Забурились на мотоциклах в
тайгу, переехали,..., реку, на...ли до... ленков, а как ...ая водка
кончилась, по...ли обратно. Сунулись в реку - ...! Вода, ..., поднялась, на
...ом мотоцикле ... проедешь. Бросили мотоциклы, бросили на... этих ...ных
ленков, еле перебрались вброд, и, как ..., пошли пешком. Взяли мужиков с
вездходом, по...ли обратно. Как переезжали эту ...ую речку, пошел дождь.
Пока, ..., грузили всю ... в кузов, ...ая вода еще поднялась, как ....
Стали, ..., переезжать - ...! Сидим, ..., как ..., ждем, ..., когда вода
спадет. Бюксы (бабы - прим. авт.) наши дома плачут, копилку пасут (на фене
- ... ... - прим. авт.) ...! ...! Три дня, ..., ..., там, как ...! Всех ...
ленков , ..., съели, ..., в ...! Злые все, ..., как ..., матерятся, ...,
через слово, как шпана ...ая, туды их в ...! Отощали, ..., как ..., бичи,
..., ..., в ...! Домой когда вернулись, ..., уже не ..., ..., ... в ..., на
..., ... ..., ..., ...; ... - ..., ...! Короче, ... в натуре, туды-сюды!
...!
Паша грустно замолчал. Поезд шел по Амуро-Зейской низменности - семь часов
полностью соженной тайги. Только к вечеру стали появляться нормальные
лиственницы, и на закате мы доползли до Зейского водохранилища - огромной
лужи среди бесконечно просторной равнины. Алое небо отражалось в
многочисленных заливах среди черных мохнатых берегов.
- Как-то в апреле, - начал рассказ машинист тепловоза, - летели мы с
Михалычем из Тынды в Москву через Иркутск. И была у Михалыча белка, вернее,
бельчонок, только что пойманный - детишкам подарок. Грызла эта белка все
подряд - даже прутья клетки. Михалыч ее в рукавицу посадил и во внутренний
карман пальто запихнул. Как в Иркутске приземлились, смотрим - тепло,
солнце, снег весь сошел. Пошли мы прогуляться, а пальто в самолете
оставили. Сидим в аэропорту в буфете, пьем кофе, и вдруг по радио
объявляют:
- Пассажиры рейса 137, везущие белку, СРОЧНО пройдите к самолету!
Мы прошли. Белка, конечно, рукавицу прогрызла и носится по салону
туда-сюда. И не поймаешь - ведь дикая совсем. Наконец забежала она в
кабину, нырнула под пол - и нету. Пилот люк в полу открыл и говорит:
- Ловите. Пока не поймаете, не полечу.
Спустились мы вниз - ђоо! Там коридорчик низкий, пройти только на
четвереньках можно, и аппаратура с двух сторон - все гудит, щелкает, ящики
какие-то, проводов море, и всюду надписи: высокое напряжение! Ползаем
взад-вперед, белки не видать, а пилот сверху кричит:
- Учтите, час простоя самолета - тысяча двести рублей!
И тут смотрю, Михалыч что-то шепчет. Прислушался сквозь гул, а он белку
зовет: "Люся, Люся!" Люсей он ее часом раньше прозвал. Так мне смешно стало
- сижу и хохочу. Пилот орет, Михалыч матерится, а я не могу остановиться -
и все!
В общем, так и не поймали. Только взлетели, час прошел, вдруг надпись
загорается: "пристегнуть ремни!" Все, думаем, перегрызла, видать, белка
какой-нибудь провод, теперь либо разобьемся, либо в тюрьму... Но оказалось,
просто еще одна посадка. В общем, обошлось.
...В свете взошедшей луны был отчетливо виден зубчатый гребень Станового
хребта - серебристый зигзаг далеко на севере, за черными иголками
лиственничных макушек. Я рассказал, как однажды по просьбе знакомого
герпетолога вез из Владивостока в Москву змею - толстую и очень злую самку
восточного щитомордника. Я посадил ее в коробку из-под детского питания, и
все было бы хорошо, если бы во время полета змея не родила восьмерых
детенышей, которые пролезли в щели коробки и принялись весело ползать по
проходу между креслами. Впрочем, эта история не имела такого успеха, как
рассказ про белку.
Утром мы были в Тынде, которую комсомольская пропаганда когда-то удачно
окрестила "город на семи ветрах". От других станций ее отличают огромный
плакат "БАМ - дорога в будущее!" и роскошный торговый центр. Город
расположен на склоне холма и довольно красив. Дальше нас вез уже скорый
поезд, и он был действительно скорым - начался Западный БАМ. Мы
стремительно спускались по уютным долинам Нюкжи и Олекмы, а серые лысые
вершины Станового мрачно обрастали облаками. Когда поезд пересек Олекму и
втянулся в узкий каньон реки Хани, погода испортилась окончательно.
Я сошел на маленькой станции и побрел вверх по долине, время от времени
забрасывая блесну, пока не вытащил упругого медно-розового ленка. Не успел
его поджарить, как пошел мокрый снег. Отвесная стена каньона потихоньку
растворялась в спускавшейся все ниже туче. Еще несколько минут - и лужи
покрылись корочкой льда. Холодный ветер задул костер, едва я перестал его
поддерживать. На станцию я вернулся в кромешной тьме и при легком морозце.
Но в маленьком здании вокзала было светло и тепло, за окном шумела река, по
радио исполняли Моцарта, и еще оставалась половина ленка. А больше всего
станция Хани понравилась мне тем, что кресла в зале ожидания были без
металлических подлокотников - ничто не мешало растянуться на них и проспать
до утра.
За час до рассвета подошел товарный поезд. На открытой платформе стояли два
автомобиля. Владельцы ехали прямо в них, таким способом доставляя машины из
Тынды в Чару. Я договорился с одним из "частников" и покатил дальше в
салоне "Москвича". Утро было морозным и пасмурным. Каньон превратился в
такую узкую щель, что дорогу пришлось провести по эстакаде высоко над дном
теснины. Но вот мы поднялись на перевал, и вокруг раскинулось море покрытых
свежевыпавшим снегом гольцов, пологие хребты, вьющиеся во всех
направлениях. Только в глубоких котловинах виднелся чахлый лес. Поезд долго
кружил среди замерзших озер и каменных россыпей, а потом дорога серпантином
пошла вниз, появились рощи стройных лиственниц и сосен. Облака как-то сразу
разошлись, и мы оказались в глубокой долине, окруженной высокими белыми
стенами хребтов.
Это была Чарская котловина, самое восточное звено в цепи рифтов - разломов
земной коры, являющихся продолжением впадины озера Байкал. Здесь, в самом
сердце Станового нагорья, расположены самые красивые места на всей трассе
БАМа. Сойдя с поезда в поселке Чара, я направился по лесной просеке к чуду
местной природы - Чарским пескам. Солнце быстро нагревало тайгу,
замороженную прошедшим холодным атмосферным фронтом. Стайки разноцветных
овсянок летали по молодым лиственницам, делая их похожими на новогодние
елки. Низко над дорогой перепархивала бабочка-голубянка. Не менее получаса
эта синяя искорка вилась под ногами, почему-то не сворачивая и не улетая. В
такой приятной компании я шел по весенней тайге, пока просека не потерялась
в болоте. Тут мне обрадовались по-настоящему: тучи мошек с неподдельным
удовольствием устремились навстречу. Через час прыжков по кочкам болото
кончилось, и я вышел на реку Анамакит. По ее берегам тянулась широкая серая
наледь. Сжатая ледяными пластами вода шустро бежала по долине, унося
остатки снега с подножий ближайшего хребта Кодар.
Оказалось, что река всего по пояс глубиной. Еще полчаса хлюпания мокрыми
ботинками - и передо мной неожиданно возник среди тайги высоченный бархан.
Взобравшись по крутому склону, я оказался на острове золотистого песка
среди тайги, в свою очередь замкнутой оградой гор. На барханах цвели
сиреневые "колокольчики" сон-травы. Белая стена Кодара, самого высокого из
тридцати хребтов Станового нагорья, сверкала на солнце, но в двух глубоких
ущельях, почти до подножия разрубивших хребет, лежала тень. Видимо,
воздушные потоки, вылетавшие из этих ущелий, несли много песка. Сталкиваясь
над тем местом, где я стоял, они "роняли" песок, и за тысячи лет
образовались барханы в заболоченной тайге.
Было уже по-настоящему жарко, и маленькие северные бабочки порхали над
кустиками рододендрона, когда я вернулся в Чару и пошел вдоль трассы на
запад. Что может быть лучше, чем шагать весной по мягкой песчаной дороге
через океан молодой хвои лиственниц, над которым играют солнечными бликами
горные хребты!
Снежные склоны из белых превратились в голубые, затем в фиолетовые, солнце
зашло, и сразу стало холодно, а потом очень холодно. Дорога резко повернула
на юг, обходя небольшое озеро. Поднявшись на насыпь, я увидел вдали
приближающийся поезд и замахал рукой машинисту. На повороте состав резко
затормозил, так что я без особого труда зацепился за лесенку, ведущую на
площадку грузового вагона. Полчаса на пронизывающем ветру - и поезд снова
замедлил ход, причем всего в часе ходьбы от станции, расположенной у самого
подножия Кодара.
Здание станции оказалось запертым, поэтому ночевал я в тамбуре между двумя
дверями поселкового магазина. В каких только местах не приходится ночевать
из-за отсутствия гостиниц (или денег на них)! Как-то в Ленинграде нам с
друзьями пришлось устроиться на ночь на дне плавательного бассейна
городской синагоги. (Разумеется, бассейн не принадлежал синагоге, но был
расположен по соседству, и многие служащие оформлялись в него сторожами,
чтобы избежать неприятностей с КГБ.) В пять утра приведший нас туда
знакомый сменился, и новый сторож пустил в бассейн воду. Мы потом выспались
в Эрмитаже, присев на старинный диван и закрывшись от публики газетой.
...Утром все было засыпано снегом. Холод стоял удивительный для июня на
широте Москвы. Большое озеро Леприндо оттаяло только у берегов. На блесну
попался странный черный голец. Я решил подняться в верховья ручья,
сбегавшего с хребта, и пошел вверх по камням, пробираясь между гигантскими
розетками кедрового стланика. Снег валил все сильнее. Выше края леса лежал
густой туман, тундряные куропатки укрывались от ветра в россыпях щебня.
Пока шел обратно, туман поредел, из озера медленно вырастали острые зубья
Каларских Альп. Подошел поезд, и вскоре, проскочив под Кодаром по длинному
туннелю, я оказался в следующей котловине - Муйско-Куандинской.
В вагоне, кроме меня, была только семья эвенков. Они оказались совершенно
цивилизованными, за всю дорогу ни разу не произнесли слова "однако", а
кочевую жизнь помнил только старший. Больше всего их интересовало, когда
"мой" Горбачев снизит цену на водку. Совсем недавно тунгусы занимали самую
обширную территорию из всех народов мира, а сейчас их осталось всего
двадцать тысяч. Впрочем, многие родственные им племена, жившие южнее, в
менее суровых местах, вообще исчезли без следа в ходе "освоения" Сибири.
Погода постепенно улучшалась. Когда мы пересекали Витим, уже вышло солнце.
Угрюм-река медленно двигала на север тяжелую черную воду. К вечеру широкая
долина начала сужаться, горы стали выше. Я сошел на станции Северомуйск и
оказался в самом красивом из бамовских поселков. Его строили позже других,
и кто-то догадался взимать штраф за каждое срубленное дерево. В результате
дома оказались стоящими в сосновом бору, словно пионерлагерь. Местная
гостиница представляла собой уютную, роскошно обставленную пятикомнатную
квартиру и стоила буквально копейки. Короче, городок мне понравился.
Перевалив Лено-Енисейский водораздел, я на следующий день добрался до села
Уоян в Верхненгарской котловине. Тут была уже не Восточная, а Средняя
Сибирь. С изрытого ледниковыми цирками кряжа Долон-Уран спускались длинные
узкие каменные россыпи - курумы. Пройдя по такой реке щебня сквозь густой
еловый лес, я вышел на широкую прогалину и на ее дальней опушке заметил
двух крупных зверей, гонявшихся друг за другом. По мягкому, ныряющему бегу
можно было издали узнать волков. Прячась за молодой соснячок, я подобрался
к ним метров на пятьдесят. Сильные пушистые зверюги весело носились по
поляне. Из логова - большой норы под корнями ели - выбрались четыре
крошечных волчонка и присоединились к игре. Я было пополз к компании с
фотоаппаратом наперевес, но меня быстро заметили. Волчата кинулись в нору,
образовав пробку на входе, а взрослые исчезли в тени леса.
Мне приходилось встречать волков в самых разных ситуациях, и за ними всегда
было необыкновенно интересно наблюдать. В Пинежском заповеднике
(Архангельская область) пятеро здоровенных серых охотников однажды больше
часа шли за мной в нескольких шагах по лесной просеке. Очень глубокий снег
не давал им свернуть, а обогнать меня звери боялись. То один, то другой то
и дело порывались обойти препятствие, но, когда я оборачивался, отскакивали
назад. Со стороны это выглядело, наверное, довольно странно. Только перед
самой деревней, уже в темноте, волки нашли боковую тропинку и радостно
умчались.
Попутный тепловоз выполз к Байкалу на закате. Сиреневый Баргузинский хребет
отражался в спокойной воде. В Северобайкальске было уже довольно темно,
когда я спустился с высокого, поросшего розовым и золотистым рододендронами
берега к озеру. Волны мягко шлепали по песку, теплый ветер шелестел в
соснах, и даже в темноте сквозь прозрачную, легкую воду было отлично видно
каменистое дно.
Очень кстати подвернулся опаздывавший на два дня поезд в Новосибирск. За
Байкальским хребтом началась самая западная часть БАМа, построенная еще при
Сталине в традиционном российском стиле - на костях. В жуткой спешке мы
проскочили Байкало-Ленское плато, миновали болотистые заливы Братского
водохранилища и в Канске выскочили на Транссибирскую магистраль. Она
построена примерно за такой же срок, как БАМ, но получилась вдвое длиннее и
впятеро дешевле. Магистраль удачно вписана в ландшафт и до сих пор удивляет
высоким качеством полотна.
Утром поезд прибыл в Красноярск. В заповеднике "Столбы", начинающемся прямо
на окраине города, лето бы