это не опасно.  Сказал,  только кровля
рухнет,  завалит  погреба  -  и  красные  ничего  не  найдут  у   меня
предосудительного.
     - Не опасно?! - Дубцов бросился к двери. - Там динамит!
     Он, не   разбирая  ступенек,  спрыгнул  с  крыльца  и  побежал  к
погребам,  натыкаясь на кусты и деревья,  потому что на дворе уже было
темно. У чугунной двери дежурил матрос, тот, что до этого гнездился на
дереве, наблюдая за окошком мезонина.
     - Товарищ  Дубцов,  -  обратился  он  к Вильяму Владимировичу,  -
скажите  товарищу  Гарбузенко,  что  вы  сами  убрали  полотенечко   с
подоконника, а то... вы ж его знаете...
     - Немедленно!  - Дубцов  его  не  слышал.  -  Выводите  людей  из
санатория,  в  первую  очередь - детей!  Вот-вот взорвется динамит под
полом!
     Матрос сорвался  с  места.  Дубцов не смотрел ему вслед.  Отвалив
тяжелую дверь, он вбежал в погреб, чиркнул зажигалкой. Освещая ящик за
ящиком огоньком зажигалки,  искал фугас. Огонек метался от его дыхания
и поминутно гас.  Дышать спокойно он не  мог  от  волнения  и  спешки.
Свистело и хрипело в груди.
     Дубцов глубоко  вздохнул  в  задержал  дыхание.  Огонек  перестал
метаться,  наступила  тишина  и в тишине стало слышно тиканье часового
механизма. Вот оно! Под ящиками с динамитом!
     Снимая ящик  за  ящиком,  осторожно,  бережно,  Дубцов наконец-то
добрался до фугаса.  Разряжать?  Можно не успеть. С фугасом в руках он
побежал к открытой двери, откуда тянуло холодом ноябрьской ночи.
     Мадам-капитан была во дворе.
     - Бросьте!  -  крикнула  она,  увидев  Дубцова  с  его  ношей.  -
Взорвется!
     - Рано!
     Сразу за оградой пансиона был обрыв к морю.  Вильям  Владимирович
бежал  на  шум  и  запах  моря,  чтобы  сбросить с обрыва свой опасный
груз...
     А в  санатории  уже  все  спали,  когда  прибежал  матрос.  Детей
выносили вместе с одеялами.  Мария несла Олюню,  Гриша - сразу  двоих.
Коля  и  Рая  тащили  за руку упирающихся заспанных ребят.  Еще никто,
кроме Гриши и Коли,  не успел понять, зачем и кому нужно это поспешное
бегство,  когда со стороны обрыва, за пансионом, донесся раскат взрыва
и вспыхнул над темными деревьями огненный шар...

        ""НАД ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ У НАС ВЛАСТИ НЕТ""

     - Еще  в  одна  тысяча  девятьсот  двенадцатом   году,   -   рвал
кладбищенскую  тишину  голос  Гарбузенко,  -  он  сошел  с офицерского
мостика броненосца "Иоанн Златоуст" до нас,  революционных матросов, и
остался большевиком до своего последнего шага...
     У ног Марии лежала плита с надписью:  "Д-р  Забродский  Станислав
Казимирович, 1861-1920 г." - могила отца. Для Вили вырыли рядом...
     - Мы,  большевики  Крыма,  клянемся  тебе,  дорогой  товарищ,   -
доносился  до  нее голос Гарбузенко,  - довести до конца начатое дело:
очистить  наше  днище  от  всякой  поганой  ракушки...   бандитизма...
шпионства...   спекулянтства,  что  оставила  контрреволюция  в  своем
последнем гадючем гнезде!
     Вокруг было полно народу: красноармейцы с трубами, матросы, парни
с  фабрики  эфирных  масел,  дети  из  санатория,  жители  городка   и
приехавшие из Феодосии рабочие механических мастерских.  Мария увидела
на мгновение лицо Гриши,  Олюня уснула на его плече... Неужели впереди
еще целая жизнь без отца и Вили?..
     - Я мало читал,  - вдруг тихо, по-домашнему заговорил Гарбузенко,
и от этого голос его раздался над самым ухом,  дошел до Марии,  - но я
много видел. Мы с незабвенным товарищем повидали и синее море, и белые
города,  не скажу,  чтобы слишком ласковые до простого человека.  Но я
вам так скажу: должно же быть хоть одно такое гостеприимное место, где
бы  трудящие  всего  мира  могли  спокойненько  себе греться у моря на
песочке,  как какие-нибудь миллионеры. - Гарбузенко запнулся и сказал:
-  Жаль,  мои диты того не побачуть...  - И уткнулся лицом в мичманку,
которую мял в руках...
     В толпе  всхлипнула женщина...  Гарбузенко мичманкой вытер мокрое
от слез лицо и повернулся к Марии,
     - Над жизнью и смертью,  товарищ доктор, у нас власти нет. Только
на вас надежда.
     ...Когда все  кончилось  и  люди  разошлись,  на  краю кладбища у
самого моря остался старый корабельный якорь  с  прикрученной  к  нему
железной табличкой:
                             ДУБЦОВ В. В.
                                моряк

        "ТАКОЕ ГОСТЕПРИИМНОЕ МЕСТО"
                               (Эпилог)

     Через два дня Гриша пришел в тот самый особняк на набережной, где
прежде  была контрразведка.  Теперь там располагался ревком.  В бывшем
кабинете Гурова заседал Гарбузенко.
     - Ну  как,  товарищ  Гарбузенко,  -  спросил  Гриша,  - вы еще не
передумали назначать меня сестрой-хозяйкой?
     - Передумал,  -  ответил  Гарбузенко.  -  Ты  что,  будешь в юбке
ходить?  Так юбок у нас нема на складах.  Давай краще мы тебе  выпишем
галифе и оформим приказом заведовать санаторией по коммерческой части.
Только в лечебную часть не лезь. А то! - Гарбузенко с угрожающим видом
потянулся  к маузеру.  Но вместо маузера у него теперь был телефон.  -
Ну,  короче,  - сказал он,  - по лечебной  части  у  нас  будет  Мария
Станиславовна.
     На этом,  как считал Гарбузенко,  разговор был исчерпан. Но Гриша
топтался на пороге и никак не уходил:
     - Боюсь,  товарищ Гарбузенко,  что я вам не подойду. Для меня они
все одинаковые...  Ну разве что одни пацаны, другие - девочки... А для
вас, скажем, Коля - советский пацан, а Рая уже не советская дивчина.
     - Почему же не советская, когда лечится в советской санатории?
     Вот и все, что сказал Гарбузенко по этому поводу.
     А на  следующий  день  Гарбузенко  поехал в Симферополь.  Там его
встретил Бела Кун - венгерский  коммунист,  председатель  Крымревкома.
Бела   Кун  жил  в  одной  маленькой  комнатушке  с  Дмитрием  Ильичом
Ульяновым,  братом   Владимира   Ильича.   Ожидали   приезда   наркома
здравоохранения Николая Александровича Семашко. Дмитрий Ильич попросил
Гарбузенко собрать для Семашко сведения о положении курортов в  районе
Феодосия - Судак.
     Почему так срочно понадобились  эти  сведения,  Гарбузенко  узнал
чуть  позже,  в конце декабря.  А в начале декабря Гарбузенко пришел в
санаторий к Грише и Марии Станиславовне.  Пришел он  не  один,  с  ним
пришла  Веста.  В  зубах  у  нее  была та самая детская корзиночка,  в
которой во время врангелевщины Веста носила подпольную почту. Теперь в
корзиночке   лежали   хлебные   карточки   и   талоны  на  "жиркость",
принадлежавшие самому Гарбузенко.
     - Нехай,  коли будет ваша ласка, поживет у вас на санаторном, так
сказать, режиме, пока я на новом месте приживусь.
     Дело в том, что Гарбузенко переводился в Москву на работу в ВЧК.
     ...Москва была завалена снегом, ледяной ветер забирался под южную
ненадежную  одежонку,  и  Гарбузенко  тут  же на привокзальной площади
затосковал по Крыму.  Он не знал еще тогда,  что  сугробы  да  ледяной
ветер станут его спутниками на всю оставшуюся жизнь,  что придется ему
командовать стройками в Сибири,  а затем и, того похлеще, прокладывать
Севморпуть - дорогу в Ледовитом океане.
     Коля и Рая уже стали совсем взрослыми,  у них даже сын рос Гриша,
когда во всех газетах появилась фотография льдины,  на которой, широко
расставив ноги в огромных  тюленьих  торбасах,  привязанных  к  поясу,
стоял Гарбузенко.  Льдина раскалывалась на куски,  ее уносило течением
куда-то,  чуть ли не в другое полушарие,  но Коля,  Рая и их сын Гриша
были,  как  тогда  говорилось,  "на  все сто" уверены,  что со льдиной
ровным счетом ничего не случится,  пока на ней,  расставив ноги, стоит
Гарбузенко...
     Но это  все  еще  было  впереди,  а  пока  Гарбузенко  в   легких
ботиночках   топал   по   снегу   к   машине,   в   которой  ждал  его
Степанов-Грузчик.  Ждать ему пришлось долго:  поезд,  по  обыкновению,
опоздал,  -  и  теперь Грузчик опаздывал на собрание актива Московской
партийной организации.  Услышав,  что на этом собрании будет выступать
Ленин,  Гарбузенко  потребовал от Грузчика везти и его туда.  Грузчик,
подумав, согласился:
     - Ладно. Там наши ребята дежурят. Проведут.
     И Гарбузенко попал, что называется, с корабля на бал.
     Это было  6  декабря 1920 года.  Гарбузенко впервые в своей жизни
лично слушал выступление вождя пролетарской революции и,  конечно  же,
не пропускал ни одного слова,  но, когда Ленин заговорил о Крыме, стал
подталкивать  локтями  сидевших  рядом  товарищей:  мол,  смотрите  не
прозевайте такой важный момент!
     - Сейчас в Крыму,  - сказал Ленин,  - триста тысяч буржуазии. Это
источник будущей спекуляции,  шпионства, всякой помощи капиталистам. -
И, сделав небольшую паузу, Ильич добавил: - Но мы их не боимся!
     И Гарбузенко  понял:  Ленин отлично знает о работе его и,  других
товарищей из ВЧК и КрымЧК.
     Для Ленина  действительно  было очень важно,  чтобы мы не боялись
контрреволюционных заговоров в Крыму.  Ленин готовил декрет  о  Крыме.
Вернувшийся  из  поездки по Крыму нарком здравоохранения Семашко сразу
же направился к Ленину в Совнарком.  Он привез сведения о курортах,  в
том числе и те, которые собирал для него Гарбузенко по просьбе Дмитрия
Ильича Ульянова.
     Владимир Ильич тут же поручил, Николаю Александровичу подготовить
проект декрета "Об использовании  Крыма  для  лечения  трудящихся",  и
через несколько часов Ленин с карандашом в руке редактировал текст:
     "Благодаря освобождению  Крыма  Красной  Армией   от   господства
Врангеля  и белогвардейцев открылась возможность использовать лечебные
свойства   Крымского   побережья   для   лечения   и    восстановления
трудоспособности  рабочих,  крестьян  и всех трудящихся всех Советских
республик..." Дойдя до этого места, Владимир Ильич предложил добавить:
"...а также для рабочих других стран..."
     21 декабря 1920 года декрет был подписан  и  передан  по  прямому
проводу  в  Симферополь  Ульянову.  Дмитрий Ильич ознакомил с декретом
всех заведующих санаториями и главных врачей, и Мария с Гришей, каждый
про себя,  вспомнили тот ноябрьский день без солнца, когда Гарбузенко,
утирая мичманкой слезы,  заговорил про  синее  море  и  белые  города,
которые видели они с Дубцовым в плаваниях,  и открыл всему городу свою
нехитрую мечту:
     - Должно  же  быть  хоть  одно такое гостеприимное место,  где бы
трудящие всего мира могли спокойненько себе греться у моря на песочке,
как какие-нибудь миллионеры.