сволочь!  Неужели не понимает,  что красным и пять раз его поставить к
стенке будет мало?!  Не может не понимать. - Гриша стал рассовывать по
карманам свое немудреное имущество.  - Прощайте,  Мария Станиславовна!
Видать,  и вправду любит вас ваш "Он", если рискнул жизнью - остался с
вами..."
     - Дядь Гриша!
     Гриша обернулся.  Со стороны санаторного  корпуса  к  нему  бежал
Коля.  "Его  еще  не  хватало.  Попробуй теперь уйти по-английски,  не
попрощавшись".
     - Ну что тебе?
     - Что сегодня на завтрак готовить?  Совсем ничего нет.  "Спроси у
другого   дяди,  -  хотел  бы  сказать  Гриша,  -  у  Дубцова  Вильяма
Владимировича". Но сказал он другое:
     - Что-нибудь   придумаем,  -  и  повернул...  к  ограде  пансиона
мадам-капитан.
     А Коля пошел будить Раю,  что-то она сегодня заспалась. Но Рая не
спала. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, и наволочка была мокрой
от слез.
     - С чего бы я ревел,  - сказал Коля,  - наши уже  в  городе!  Сам
видел флаг!
     Она как будто не слышала.  Коля  постоял,  постоял  и  дернул  за
плечо, стараясь оторвать ее голову от подушки.
     - Ну,  может,  тебя  не  выгонят.  Подумаешь,  дедушка   статский
советник. Он же не офицер, а библиотекарь, с книжками воевал.
     - Не   библиотекарь,   а   ученый   библиограф    -    смотритель
университетской библиотеки.
     - Ничего,  - успокоил Коля,  - заработает прощение,  если  хорошо
будет себя вести.
     Гриша тем временем дошел до ограды пансиона, ловко, как обезьяна,
вскарабкался  по решетке вверх,  перелез на дерево,  пристроился среди
ветвей.  Перед Гришей,  как на ладони,  был весь  пансион.  Господа  в
осенних  пальто,  с теплыми кашне на шее гуляли по аллейкам.  Какой-то
дяденька раскачивался в гамаке.  Другой, совсем уж дряхлый, возлежал в
кресле-качалке, накрытый клетчатым шотландским пледом. Третий... Гриша
чуть  не  свалился   с   дерева...   Третий   был   однорукий!   Филер
контрразведки, который возил его, Гришу, на рифы и обратно. "Ротмистра
только не хватает до полного комплекта",  - подумал Гриша,  и,  как по
заказу,  он  увидел,  что  с  веранды  пансиона  по  каменным ступеням
спускается Гуров.  Гриша даже усомнился:  может,  не Гуров? Нет, он. В
сером демисезоне с бархатным воротником.  Без бороды. Морда голая, как
колено.
     Пока Гриша  слезал с дерева на забор,  мысль его работала на всех
оборотах:  "Ясно,  откуда у сторожа пансиона оказался мешок с казенных
складов.  Эта  компашка  заблаговременно запасалась харчами.  Придется
поделиться, господа, с детьми. Так будет по-божески". Гриша спрыгнул с
забора  не  в  парк  санатория,  а  на  хозяйственный  двор пансиона и
осторожно приоткрыл дверь  флигелька,  в  котором,  должно  быть,  жил
сторож...  Жил он, прямо скажем, не по средствам. В его каморке стояли
роскошная кровать из орехового дерева и  трельяж  с  разными  дамскими
цацками:  пудреницами,  флакончиками для духов,  баночками с кремами и
румянами.
     - Входи,  -  сказал знакомый боцманский бас.  - Чего царапаешься,
как кот?
     Вместо сторожа во флигельке жила теперь мадам-капитан.  Гуровская
компания вытеснила ее из собственного дома.
     - А-а! Бывший грек, коммерсант-неудачник!
     Гриша понял: мадам уже знает, Гуров ей успел объяснить, что здесь
отирался Гриша-моторист с "Джалиты" под видом грека.
     - А я думал, вы уже уехали! - сказал он с наивным видом.
     - Как? Верхом на палочке?
     - На метле.
     - Он  еще  острит!  А  кто обещал меня вывезти?  Кто взял золотой
портсигар?
     - Ну я... Только меня самого взяли ваши, между прочим, знакомые.
     Мадам сделала вид, что не расслышала.
     - А портсигарчик к тому же ворованный,- добавил Гриша.
     Мадам окаменела  от  такой  наглости,  но  через   мгновение   ее
прорвало:
     - Слушай,  ты!  Отчаливай отсюда!  И чтоб до завтра твой  поганый
след  смыло  с  песка!  Когда  я  воровала?  Я  брала  у  Марии вещи и
обменивала их на продукты.
     - Продукты  тоже  ворованные.  В  казенной  упаковочке.  Но вы не
беспокойтесь, я никому не скажу, если вы мне скажете, где у вас склад.
     Мадам захлопала глазами, как магазинная кукла, что, кстати, очень
шло к ее кукольному личику:
     - Какой склад?
     - Тот самый, где спрятаны продукты.
     - Какие продукты?
     - Которые в порт возили с казенных складов.  Сахар, мука, галеты,
ветчина в банках, бекон, сало, шоколад.
     - Шоколада захотел?
     - Голод и не к тому принудит.
     - Ах,  голод!  Так бы сразу и сказал.  Я женщина  жалостливая,  -
мадам огляделась по сторонам,  плотно прикрыла дверь и поманила к себе
Гришу: - Пригнись-ка.
     Гриша приблизил  ухо  к ее губам и от молниеносного удара головой
опрокинулся на пол.  Сидя на полу, он размазывал по лицу юшку, а мадам
как ни в чем не бывало поправляла прическу.
     - Ну, как, молодой человек? Вы удовлетворили ваше любопытство?
     - Да! Теперь я кое-что понял: в том припортовом пансионе, где ваш
муж-капитан откопал себе супругу,  не было вышибалы,  вы  работали  за
него.
     Острым каблуком высокого ботинка мадам-капитан прицелилась  Грише
между глаз.
     - Вы можете сделать из меня  половичок,  постелить  на  дороге  и
вытирать ботики, - сказал Гриша, - но я не отвяжусь - я должен кормить
детей Марии Станиславовны!
     - Ты?!  -  мадам  удивилась  настолько,  что даже убрала ногу.  -
Ну-ну!.. Ты что ей, муж?!
     - Сестра!
     Мадам отошла на почтительное расстояние  и  внимательно  оглядела
Гришу.
     - Что он грек, еще можно было поверить. Но что оно - сестра!
     Гриша встал  с пола,  уселся в кресло у трельяжа и,  рассматривая
себя в трех зеркалах, стал не спеша разъяснять:
     - С  вами  разговаривает сестра-хозяйка советского санатория.  На
дворе  Советская  власть!  Вы  не  заметили?  А  от  кого  же  прячете
продовольствие? От какой власти?
     Мадам растерялась:
     - Братишка!  Ты  что думаешь - это мой склад?  Мне только бросают
мешок-другой... за хранение.
     - Кто? Кто вам "бросает"?
     - Ты что, моей смерти хочешь? Да этот... ну тот... только сегодня
меня расстрелять грозил за разглашение. Прибежал, Как смерть, бледный.
"Из-за вашей неосторожности,  - говорит,  -  Виля  заподозрил  меня  в
большевизме!"
     - Гуров!
     - Почему Гуров? Я сказала Гуров?
     - А с чего бы я взял?  Брякнули.  Язык вас доведет!..  Либо Гуров
ликвидирует, либо Дубцов пристрелит, либо красные поставят к стенке.
     Мадам села на свою ореховую  кровать,  подперла  пухлыми  ручками
кукольные щечки и заговорила плачущим голосом:
     - Теперь ты понимаешь,  матросик,  почему я хотела уехать от  них
всех.  Но  ты  же  сам  первый  меня  обдурил.  Хотя не ты последний -
союзники тоже.  Три военные эскадры обдурили: английская, французская,
еще и греческая.  Чем я их только не подмазывала!  Розовое масло,  его
наперстками меряют,  бидонами таскала!  Монастырский  жемчуг  граненым
стаканом,  как  семечки на базаре,  сыпала в карманы боцманов!  И что?
Миноносцы только хвостиком вильнули и уплыли в синее море!  Что же мне
теперь, за вероломство союзников у стенки стоять?
     - Это все вы расскажете в ЧК.
     При слове "ЧК" мадам обмерла.
     - Я вам  полчаса  вбиваю  в  голову,  -  продолжал  Гриша,  -  за
пособничество контрреволюции и укрывательство народного добра, а также
спекуляцию продовольствием никто вас по головке не погладит.
     Гриша встал  и  направился к двери.  Мадам немедленно выскочила и
перегородила ему дорогу.
     - Бодайтесь,  - сказал Гриша, втягивая голову в плечи и наклонясь
вперед, - посмотрим, кто кого.
     Мадам поглядела  на  Гришину круглую голову,  на загорелый крутой
лоб, блестящий, как металлическая болванка, и заплакала.
     - Голубчик! Ну не выдавай ты меня, дуру! Ну польстилась на то, на
се, выменивала у Марии вещи на продукты. Так с таких же, как она, грех
не брать.  Для Марии вещи - это сор.  Она их не доставала,  они на нее
сами сыпались.  Ты  не  поверишь,  матросик,  выгребает  из  гардероба
горжетки из лис, не рыжих, а красных. Царских! Как будто это портянки!
И проедает со своим выводком в один день без единого стона души.  А  я
бы удавилась!  Я же не мадемуазель Забродская, не профессорская дочка.
Пансион,  где я обучалась,  сам знаешь, не институт благородных девиц,
даже не ресторан первого разряда.  Что мы там проходили? Брать! За все
брали: за разбитую посуду, за подбитый глаз...
     - Это забыть пора, - сказал Гриша, - вы жена капитана.
     - А где он,  капитан? Где плавает, в каких морях? Может, и рад бы
вернуться,  да белые не отпустят и красные вряд ли примут. Нет у меня,
матросик, ни капитана, ни корабля! Одна осталась при разбитом корыте.
     Грише даже  жаль ее стало.  Тем более что судьба этого неведомого
капитана была на редкость схожа с его собственной судьбой.
     - Ну ладно,  - согласился Гриша, - в политику я не лезу. Но меня,
как бывшего моториста,  интересует чисто технический  вопрос:  чем  вы
глотку смазываете,  что у вас кусок не застревает, когда голодные дети
смотрят в рот?
     Мадам проглотила слезы.  Гриша с удивлением следил,  как ее глаза
высыхали и вновь  становились  мокрыми.  Эти  новые  слезы,  Гриша  не
сомневался, были самые настоящие, без "туфты".
     - Где ты такую бабу видел,  чтобы детей не любила?  -  заговорила
она  уже  не  боцманским,  а  обыкновенным  женским  голосом.  - Такая
каракатица одна на миллион.  Мне бы самой ребеночка... Так бог не дал.
Я у Марии Олюню просила,  самую махонькую, удочерить. Отказала. Может,
еще родители найдутся,  говорит.  А у меня сердце  кровью  обливается:
детки,  как снежиночки,  тают... Пусть не даром, за вещи, а все-таки я
их кормила в самое трудное время.  Это мое оправдание перед богом, что
своих не нарожала!
     Гриша понял, что пора ковать железо.
     - За  бога  я  не  ручаюсь,  - сказал он важно,  - а что касается
Советской власти,  могу быть свидетелем,  что  вы  добровольно  сдаете
продукты государственному санаторию.
     - Так ведь ключ у Гурова.
     - Значит, не договорились.
     Гриша решительно открыл дверь и вышел.
     Мадам выскочила следом:
     - Ну кто же так торгуется?  Давай не по-твоему, не по-моему. Есть
ход, про который и Гуров не знает.
     Мадам подвела Гришу к решетке забора.  Там среди бурьяна  торчала
из  земли какая-то широкая труба квадратного сечения,  накрытая сверху
двускатной крышей наподобие домика.
     - Тут винные погреба проходят от пансиона под ваш санаторий:  эта
труба для вентиляции. Только сюда не то что ты - пацан не пролезет.
     Гриша хитро усмехнулся:
     - Пацан,  которого вы, мадам, выкармливали, пролезет в дырочку от
макаронины.

        ""ПОКА Я ЗДЕСЬ, МАРИЯ В ЧК НЕ ПОБЕЖИТ""

     Узкий луч  дневного  света  из вентиляционной трубы прорезал тьму
погреба.  Сперва в этом луче повисли ноги мальчика, потом он спрыгнул,
зажег свечу.  Огонек осветил лицо Коли,  ящики, мешки, бочки, коробки.
Тускло поблескивали жестяные банки.  Все это громоздилось до потолка и
образовало  узкий  коридор.  Некоторые  ящики  были повреждены (видно,
сгружали  наспех).  В  ящиках  оказались  галеты   -   очень   вкусное
солоноватое печенье,  шоколад,  засушенные и засахаренные фрукты. Коля
сроду не видел такого богатства.  А в одном из ящиков лежали  "фрукты"
покрупнее,   завернутые   в   промасленную   бумагу.  Коля  развернул.
Гранаты-лимонки.  Много  ребристых  гранат  в  гнездах.  Коля   открыл
картонную коробочку, похожую на пенал, там были запалы к гранатам.
     Вдруг в конце коридора  заскрипели  ржавые  петли  и  образовался
узкий прямоугольник света,  который постепенно расширялся: открывалась
дверь. Коля попятился и приткнулся спиной к пирамиде ящиков. Один чуть
не  упал  ему  на голову.  Он хотел его с силой отпихнуть и замер.  На
ящике был нарисован череп и написано: "Динамит!" Вся пирамида состояла
из  таких  же  ящиков.  Коля дунул на свечку,  но погреб уже освещался
дневным светом через  открытую  дверь.  Коля  поспешил  спрятаться  за
ящиками.
     Вошли двое - Гуров и Дубцов в цивильных костюмах.
     - Как видишь,  Виля,  я неплохо поработал,  - сказал Гуров.  - Из
таких складов мы  будем  подкармливать  наши  боевые  группы  в  лесу.
Кое-что пустим на черный рынок.  Подрыв экономики.  Уверен - ты Маркса
не читал,  пренебрег.  Значит, будешь подрывать экономику динамитом, -
Гуров расхохотался.
     - Если бы я тебя  расстрелял  тогда  на  дороге,  как  вражеского
агента, было бы еще смешней, - сказал Дубцов.
     - Ну не мог же я все тебе выложить так, за здорово живешь, - стал
объяснять  ему  Гуров,  -  мы  оставляли  склады  не для "белого дела"
вообще, это слишком расплывчато, а для нашей организации, в которой ты
не пожелал бы состоять.  Мы,  сторонники твердой руки,  хотим, чтобы у
России был царь похлеще Ивана Грозного,  - тогда уж никаких революций.
И  ради  этого  святого  дела не брезгуем ничем и никем,  даже бывшими
секретными агентами охранного отделения.  Я сам - в  прошлом  жандарм,
"цепной   пес"   не   только   для   большевиков,  но  и  для  розовых
интеллигентов,  вроде тебя.  Вы,  помнится,  таких, как я, полицейских
ищеек,  на  порог не пускали.  А теперь вы,  спасая шкуры,  за границу
улепетываете,  а мы,  кого вы в приличный  дом  не  пускали,  остаемся
спасать Россию.
     Коля слушал,  подпирая  спиной  ящики,  готовые  в  любой  момент
рухнуть.
     - Я хотел бы,  - сказал Дубцов,  -  чтобы  меня  и  в  дальнейшем
принимали  в  приличных  домах.  Ну,  на худой конец,  оставить о себе
добрую память у Марии Станиславовны.  Это семья русского врача, Гуров,
здесь всегда судили о человеке по одному,  главному, признаку - как он
относится к больным.  А мы и так подмочили свои репутации.  Мы вывозим
или   прячем  продовольствие,  а  большевики  снабжали  санатории!  Не
спрашивая,  между  прочим,  чьих  тут  лечат  детей:  офицерских   или
комиссарских.
     - Вот ты и попался на большевистский крючок!  - крикнул Гуров так
громко,  что  Коля отшатнулся,  и ящики вновь поехали на него.  - Твоя
милая интеллигентная Мария  Станиславовна,  с  ее  санаторием,  первая
ласточка большевистской пропаганды "Курорты трудящимся!". В Монако, на
Ривьере, в Ницце нежатся миллионеры, а здесь - неимущие классы. Оценил
ход?  Советы  уже  национализировали другие лечебные местности России:
Кавказские Минеральные  Воды,  башкирский  кумыс.  Теперь  очередь  за
Крымом.  Вот  тут  коммунисты  и  осуществят  свои  лозунги на зависть
трудящимся всего мира:  переселят во дворцы богачей обитателей  хижин.
На  мраморных  террасах  ливадийских  дач  цесаревичей будут резвиться
чумазые дети трущоб, и большевики залечат им язвы прошлого.
     Гуров на самой громкой ноте оборвал свою речь.
     - Продолжай, - сказал Дубцов.
     - Ты знаешь, что я хочу сказать.
     - Ты хочешь сказать,  большевикам это удастся, если они прокормят
свои курорты.
     - Ну, разумеется, если смогут прокормить. Мы не для того вывозили
и прятали продовольствие, чтобы кормить золотушных кухаркиных детей!
     Дубцов повернулся и пошел к светлеющему прямоугольнику двери.
     - Придется обойтись без меня.  Я вам не помощник. У меня у самого
в детстве были слабые легкие,  и профессор Забродский взял меня в свою
семью, чтобы выходить. Иначе не видать мне моря, как тебе меня.
     Гуров сунул руку в карман.
     - Здесь   не  место  убирать  свидетелей,  Гуров,  -  сказал,  не
оборачиваясь,  Дубцов. - Тут динамит. Достаточно одного выстрела, и мы
взлетим на воздух вместе со складом и санаторием.  Я понял,  на что ты
рассчитываешь,  Гуров,  - сказал Дубцов. - Пока я здесь, Мария в ЧК не
побежит.
     - Сообразительный.
     - Профессионал.  Мне,  как и тебе,  понятно,  Гуров, что заложить
склады еще не  все.  Надо  знать,  что  с  ними  дальше  делать,  кому
передать.   То   есть   надо   дождаться  представителя  центра  нашей
организации,  получить у него пароли,  явки.  Ведь у вас не один такой
склад.   Это   понятно.   И  само  собою  разумеется,  что  человек  с
инструкциями центра придет не на склад,  что было  бы  идиотизмом,  то
есть  не  в  пансион,  а  в  санаторий!  И  если ЧК его здесь засечет,
представляю, какой это будет для них подарок!..
     - Но  ты  ведь  сам  сказал:  пока ты в санатории,  Мария в ЧК не
побежит.
     Наступило молчание.  У  Коли  уже не было сил поддерживать спиной
ящики, но в такой тишине он боялся пошелохнуться...
     - Ладно,  - сказал Дубцов, - дождусь представителя вашего центра,
а потом все равно уйду.
     С тяжелым  металлическим гудением закрылась за Дубцовым и Гуровым
чугунная  дверь  подвала.   Коля   поправил   ящики   и   бросился   к
вентиляционному люку. Наверху его ждал дядя Гриша:
     - Что так долго?.. Я уж думал, ты задохся там.

        ""ТУТ БУДЕМ ЖИТЬ ТОЛЬКО МЫ""

     На задворках санатория была вырыта когда-то сливная яма. Санитары
сносили туда ведра с помоями, тазы с мыльной водой. Но санитаров давно
уже не было,  а Коля и Рая,  по мнению Марии Станиславовны, были слабы
для такой работы,  и она это делала сама,  пока не появился Гриша.  Он
возник так же  неожиданно,  как  исчез.  Вышел  из  зарослей  засохших
табаков,  когда Мария тащилась с очередным ведром к сливной яме,  взял
ведро из ее рук и сказал.
     - Я   буду   вашим  хозяйством  заниматься,  пока  на  мое  место
какого-нибудь комиссара не пришлют.
     И с этого момента Мария вновь почувствовала себя женщиной, вернее
сказать, барышней. Ведра больше не оттягивали рук.
     Но в этот же день, вечером, Мария увидела Раю с большим крапчатым
тазом,  полным мыльной воды.  Помыв  малышам  ноги,  Рая,  согнувшись,
тащила  таз  к  черному ходу санаторного корпуса.  Мария Станиславовна
вырвала у нее таз из рук и сама направилась к  сливной  яме.  Она  шла
вдоль ограды санатория и вдруг,  быстро нагнувшись, поставила таз так,
что мыльная вода выплеснулась на землю...  Вдоль санаторной  ограды  к
арке  ворот  пробирался  Коля  с  узелком в руке.  Мария Станиславовна
узнала узелок:  с этим  узелком  мальчика  привели  в  санаторий.  Она
догнала его, схватила за рукав курточки:
     - Объясни,  почему ты собрался уходить! - Коля молчал. - На дворе
ноябрь,  -  Мария чуть не плакала,  - осень!  Дождь,  ветер,  холод...
голод.  И так по всей России!  Куда ты пойдешь?  -  Коля  старался  не
смотреть  ей  в  глаза.  -  Зачем же я тебя лечила,  если ты все равно
пропадешь?
     - Вы до всех добрая, - выдавил из себя Коля.
     - А ты хотел,  чтобы не до всех?!  Чтобы я теперь  лечила  только
тебя, Сергея, Андрюшу, но не Раю, не Витю?!
     - Я вам ничего не скажу, мне дядя Гриша не велел.
     - Значит,  это  дядя  Гриша  тебя  наладил из санатория!  - Мария
решительно зашагала к хозяйственному двору,  где, по ее предположению,
должен был обретаться Гриша. - Ну я с ним поговорю!
     - Не говорите дяде Грише.  Он вовсе ни  при  чем.  Он,  наоборот,
сказал:  "Не  наше дело,  кого здесь прячет Мария Станиславовна.  Мы с
тобой не доносчики". Так он сказал.
     - Ах,   вот  оно  в  чем  дело!  Ты  хочешь  донести  на  Вильяма
Владимировича.
     Мария увидела, как сузились у Коли зрачки.
     - А хоть бы и так!  - сказал  он  зло.  -  Они  только  на  то  и
рассчитывают,   что   все  молчат.  Я  слышал,  как  этот  ваш  Вильям
Владимирович сказал ротмистру Гурову:  "Пока я здесь,  Мария в  ЧК  не
побежит".
     - Естественно. Мне же не четырнадцать лет, как тебе. Уж я-то могу
понять,  что донести - это все равно,  что убить человека,  которого я
знаю с детства. Что бы ты сказал, если бы при белых я донесла на тебя?
Я же спрятала твою историю болезни от Гурова.  А Вильям Владимирович в
твоем возрасте тоже лечился в нашем санатории.  Донести на него -  все
равно что расстрелять своей рукой. Ведь его обязательно расстреляют.
     - А что вас самих расстреляют,  если найдут  у  вас  офицера,  вы
подумали?  - Коля смотрел на нее