н  же  не
моторист.  Поднял  фланец  с двигателя,  а оттуда так и хлынуло - пары
отработанного мазута скопились под фланцем.  Я оклемался  -  нет  его.
Полез в трюм, а он уже все - надышался.
     - Отравление парами бензола,  - сказал Дубцов после долгой паузы.
- Случай на флоте не единичный.
     - А зачем ты переоделся греком?
     - Так ведь сам просил. Еще на траверсе Мысхака, как сорвался бора
- договорились, если из нас двоих я один дотяну до Крыма, должен взять
его  бумаги  и разный там шурум-бурум из сундучка:  феску,  запонки...
Иначе, он сказал, вся коммерция прогорит...
     - И куда пойти? С кем встретиться?
     - Он сказал, ко мне сами подойдут, если признают за грека.
     - По-твоему, один грек на всем Черном море?
     - А запонки? Он сказал, таких запонок других нет.
     - Ну-ка, отстегни.
     Гриша отстегнул  и  положил  на  зеленое  сукно  стола  рубиновые
якорьки.
     - Значит, это пароль? Интересно. Ну и что ты должен был передать?
     - Только,  что  "Спиноза"  не вышел в рейс.  В Константинополе на
приколе стоит,  котлы холодные.  Капитана под суд отдали  за  то,  что
"Спиноза" из Крыма в Константинополь пришел без груза.
     - Хватит! - Гуров вскочил.- Ври да не завирайся!
     - Пусть   говорит,   -   впервые  за  все  время  допроса  Дубцов
заинтересовался. - Что значит - без груза?
     - Ну не вообще,  а без продовольствия с военных складов: ни муки,
ни сахара,  ни масло-какао. Он сказал: если продукты остались в Крыму,
с ними тут можно делать коммерцию. А от коммерции кто откажется?..
     Дубцов бросил на Гурова вопросительный взгляд.
     - Да ну-у... Это какая-то панама, Виля, - пожал плечами Гуров.
     - Но "Спинозы" действительно нет.
     - Скорей   всего,  его  задержали  коммунисты.  Их  там  полно  в
Константинополе:  и турки,  и греки,  и французы,  и болгары. По всему
свету  звонят  в  газетах,  что мы у детей вырываем последний кусок из
глотки.
     Гриша на минуту забыл, что его допрашивают, так его заинтересовал
этот разговор.
     - Ты нам не нужен,  - вдруг сказал Гуров Грише.  - Тебя под видом
коммерции втравили в политику.  Назови человека,  который  прятался  в
трюме "Джалиты", когда мы пришли, и я даю тебе слово дворянина...
     - Не знаю.  Я сам только перед этим пришел.  Может,  он и от меня
прятался. Поищите в бухте.
     - Мы всю бухту обшарили.  Господин Дубцов даже баркас нам выделил
с водолазом, но утопленник куда-то смылся.
     - Я тем более не водолаз.
     - Это исправимо. Мы с тобой будем искать вместе: мы - в городе, а
ты - на рифах.
     - Как это?..
     - Ну, рифы видел? Камни на выходе из залива.
     - Знаю.
     - Вот на этих камнях и посидишь, пока не вспомнишь.
     На лбу у Гриши выступил пот:
     - Да вы что,  господин офицер?!  Может,  шутите?  Не лето... Сами
знаете, какая на рифы накатывает волна. Меня там накроет с головой.
     - Вот ты и будешь... водолаз! Если не вспомнишь.
     Гуров поймал  плюшевого  чертика,  который  свисал  с  потолка на
шелковом шнуре, и дернул. Звякнул звонок - вошел однорукий.
     Когда Гришу  провели мимо Дубцова,  офицер прочитал в его взгляде
целый монолог:  "Как вам  не  совестно,  господин  старший  лейтенант,
носить флотский мундир после этого? Вы же все знаете про эти рифы!"
     Дубцов отвернулся  к  окну.  Там,  внизу,  Гарбузенко  копался  в
моторе. Расстегивая на ходу кобуру, Дубцов выбежал из кабинета.
     Гарбузенко уже закрывал капот.
     - Вот  что,  Гарбузенко,  -  сказал  Дубцов,  вынимая  из  кобуры
браунинг, - придется мне вас арестовать. Гришу повезли на рифы. Там из
него все равно вытянут,  кто гостил на "Джалите"... Ну, что вы на меня
смотрите? Так будет лучше для вас и для Гриши тоже.

        ""ГАРБУЗОВЫ РОДИЧИ""

     Сдав Гарбузенко под расписку дежурному офицеру,  Дубцов  уехал  и
вернулся   к   Гурову   через   полчаса.  За  это  время  в  вестибюле
контрразведки построился взвод солдат в походном снаряжении:  шинели в
скатку и вещмешки за плечами.
     - Совсем оголили контрразведку, - пожаловался старшему лейтенанту
дежурный офицер с черепом на рукаве.  - На фронт гонят.  Видно,  плохи
дела на Перекопе.
     Дубцов, не  отвечая,  прошел в кабинет Гурова.  В руке у него был
лакированный портфель, которым Дубцов, видимо, очень дорожил: усевшись
на диван, положил на колени.
     Ввели Гарбузенко.
     - У меня к вам вопрос, Гарбузенко, - начал Дубцов.
     - У меня тоже: драндулет теперь сами будете ремонтировать?
     Гуров рассмеялся:
     - В России  легче  царя  свергнуть,  чем  того,  кто  ремонтирует
автомобили.
     Дубцов даже не улыбнулся.
     - Давайте по-деловому, Гарбузенко, - только ответы на вопросы.
     - Та что я,  премьер-министр?  Ответы,  еще и на вопросы!  Это  ж
какую голову надо иметь?!
     - Вопрос всего один: откуда вы знаете грека с "Джалиты"?
     - Не знаю никакого грека.
     - Он как Сократ, - сострил Гуров, - знает, что ничего не знает.
     - А я и того Сократа не знаю. Он что, тоже грек?
     - Представьте себе,  да!  - расхохотался Гуров.  - Как раз Сократ
грек настоящий!
     - Что-то мне сегодня везет на греков.
     Дубцов резко прервал этот никчемный разговор:
     - Вы большевистские газеты читаете?
     Гарбузенко сразу стал серьезным, слегка побледнел.
     - Вы, правда, думаете, Вильям Владимирович, что я большевик?
     - Значит, я большевик! Я регулярно читаю большевистские газеты. А
ротмистр Гуров - тот уж точно большевик. Он из них статейки вырезает и
в  альбомчик  вклеивает.  -  Из  лакированного  портфеля  Дубцов вынул
газету,  потрепанную,  но аккуратно подклеенную,  протянул Гурову. - В
твоем архивчике позаимствовал, ты уж извини.
     Гарбузенко всем туловищем повернулся к Гурову,  пытаясь заглянуть
в газету...
     - Для вас там - ничего нового, - одернул его Дубцов. - Ограбление
красного гохрана Новороссийска.  Государственного хранилища!  Похищены
ценности, конфискованные большевиками у буржуазии. "Угро", как всегда,
всех выловил,  приговор,  как всегда,  приведен в исполнение. И только
главный сукин сын, организатор и вдохновитель всего этого дела, сбежал
на  греческой  контрабандистской  лайбе  с  похищенными  ценностями...
Конфискованными  у  буржуазии.  Кличка  -  Гарбуз...  Бывший   судовой
механик.
     Гуров, отложив газету, с интересом разглядывал Гарбузенко:
     - А ведь верно - Гарбуз. Как я не подумал?
     - Есть  такое,  что  ли,  присловье,  -  сказал   Гарбузенко,   -
"Гарбузовы родичи"...  Ну вроде...  седьмая вода на киселе.  У гарбуза
много семечек,  из каждой семечки,  если дуже захотеть,  может вырасти
Гарбузенко.
     - И уплыть на греческой лайбе,  которая называется  "Джа-лита"...
Пошутил и хватит!  - Дубцов подошел к столу и поднял салфетку, которой
были прикрыты запонки грека. - Что вы скажете об этих запонках?
     - Что они без мотора. Я по моторам механик, а не по запонкам.
     - Чьи это запонки?!
     Гарбузенко зажмурился   в   ожидании   удара,  но  Дубцов  только
расстегнул портфель.  Из портфеля он на этот раз извлек  фотокарточку,
по  всей видимости из семейного альбома.  На ней был изображен молодой
Дубцов. Поясной портрет со скрещенными на груди руками.
     - Посмотри на это фото, Гуров, если ты Шерлок Холмс. Внимательно!
     Гуров схватил увеличительное стекло и увидел на фотографии те  же
запонки в виде якорьков:
     - Это твои запонки?
     - А  то  чьи  же?  Мне  их  отец подарил по случаю производства в
лейтенанты.  Ювелир Рутберг по заказу делал:  выложил  из  рубинов  по
золоту якоря.
     Гуров тщательно сквозь лупу рассмотрел запонки:
     - Есть клеймо ювелира.
     - Я не сомневался.  Потом эти самые запонки ЧК изъяла при  обыске
на моей квартире в Новороссийске,  а вы, господин Гарбуз, - повернулся
он к Гарбузенко,  - спереть изволили  из  красного  гохрана  заодно  с
прочими ценностями, "конфискованными у буржуазии"!
     - Та як бы я знав,  господин старший  лейтенант,  что  воно  ваши
запонки.
     - Знал бы - соломку подстелил.  А теперь нам с ротмистром Гуровым
все понятно.  Вы отдали запонки греку - контрабандисту Михалокопулосу,
который вывез вас тогда из Новороссийска на своей "Джалите".  - Дубцов
повернулся  к  Гурову.  -  Так  что  этот грек был контрабандист самый
настоящий.  Он знал, что его другу Гарбузу хорошо знакомы эти запонки,
потому и передал их Грише на случай,  если сам погибнет в бора.  Так и
получилось. Увидев на Грише запонки, вы, Гарбузенко, поспешили явиться
на "Джалиту", где вас чуть не застукал господин Гуров. - Дубцов дернул
чертика,  звякнул звонок,  вошел  однорукий.  -  Отведите  в  соседнюю
комнату, - распорядился Дубцов. - Пусть там напишет признание.

        "ПРИЗНАНИЕ ГАРБУЗА"

     Когда однорукий   возвратился   в   кабинет   Гурова  с  бумагой,
исписанной каракулями Гарбузенко,  Дубцов еще был там. Схватив бумагу,
он запер ее в свой заветный портфель.
     - Теперь он у нас на крючке:  за эту  бумаженцию  выполнит  любое
задание. Красные ему не простят ограбления гохрана - это он понимает.
     - Ты что? Предлагаешь его выпустить?! - удивился Гуров.
     - А   что,  солить?  Ты  какие  получил  инструкции  относительно
уголовного элемента?  Оставить красным в наследство  всю  заразу,  что
притащилась за нами в Крым: воров, налетчиков, спекулянтов.
     - К Гарбузу это не относится. Он у красных не останется.
     - Почему?
     - По  твоей  же  логике  так  получается:  если  ему  красные  не
простят...
     - Логика - это у тебя.  Ты  у  нас  Шерлок  Холмс.  А  у  меня  -
психология.  Ты  был  когда-нибудь у Гарбузенко дома?  Видел собаку да
колясочку из ивовых прутиков - все, что осталось от его детей?
     - Проверял. Действительно у него жена и дети - все погибли.
     - Так вот:  нас с тобой,  хоть мы и не воры, Россия вскоре начнет
забывать  потихонечку.  А  этот  старый  орел  от  разбитого гнезда не
отойдет.
     Гуров запустил пальцы в бороду и стал ходить по кабинету.
     - Ты еще скажи, отпустить Гришу.
     - А Гриша тут вообще ни при чем.
     - Ну знаешь, я не Иисус Христос.
     - А я думал,  наоборот, ты Христос! Он ходил по воде, как посуху,
а ты тоже пойдешь пешком по волнам до самой Турции?
     - Не рано ли разогнался?
     - Я слов на ветер не бросаю,  Гуров,  ты меня  знаешь,  -  Дубцов
проверил,  плотно ли закрыта дверь, и склонился к самому уху Гурова: -
Я получил сведения по морскому телеграфу:  наши сдали Турецкий  вал  и
откатились  к  Ющуньскнм  позициям.  А на причале тысячи беженцев ждут
прихода "Спинозы".  Но "Спиноза" не придет - это ты, надеюсь, понял. И
нам  с  тобой для спасения собственной шкуры остается только дизельный
бот "Джалита" с мотористом Гришей  да  механиком  Гарбузенко,  который
должен отремонтировать на ней двигатель. Словом, ты как хочешь, а я не
намерен становиться к стенке в КрымЧК  только  лишь  потому,  что,  по
твоим   непроверенным  данным,  под  видом  грека  на  "Джалите"  плыл
покойник...  болгарин Христов Райко,  которого я,  кстати  сказать,  в
восемнадцатом  году лично уничтожил.  То есть сдал французам и получил
расписку, что он расстрелян в их плавучей тюрьме по приговору военного
суда.
     - Что же ты раньше молчал?
     - Хотел  посмотреть,  как  ты  ловишь коммунистов.  Поучиться,  -
Дубцов мягко, даже как-то нежно улыбнулся.

        "МОКРЫЙ ДОЖДЯ НЕ БОИТСЯ"

     Призрачными островами темнеют в море рифы.  Будто сутулые циклопы
сошлись  в  кружок и угрюмо плещутся среди моря.  Вода колышет зеленые
юбочки водорослей  вокруг  бедер  великанов.  В  морщинах  скал  кишит
морская живность: хозяйничают крабы, погибают медузы.
     С приходом  осенней  штормовой  погоды  рифы  все  чаще  и   чаще
накрывает волна.
     Гриша сидит на уступе рифа.  Его ноги связаны,  руки примотаны  к
туловищу   телефонным   проводом.   Провод   пропущен  сквозь  кольцо,
вмурованное в скалу.  Моргая воспаленными  веками,  Гриша  смотрит  на
море,  откуда неумолимо надвигается холодная водяная стена. На то, что
штормить не будет, надежды нет. Морю все равно, на кого работать, море
не  разбирает:  красный  - белый или вообще ни при чем.  Сколько людей
контрразведка уже возила на эти рифы.  Не хочешь  закладывать  себя  и
других  -  сиди жди,  пока сомкнется над головой морская гладь.  Время
тебе дается на размышления.
     А о чем тут размышлять?  Выдать Гарбузенко?  Сказать,  что это он
прятался на "Джалите",  когда пришел  Гуров?  Ведь  так  оно  и  было:
Гарбузенко явился на "Джалиту",  потому что ему, а не кому-то другому,
грек вез сведения об исчезнувшем  продовольствии...  Но  тогда  вместо
Гриши  здесь  будет сидеть Гарбузенко,  связанный телефонным проводом.
Спасти свою шкуру - утопить другого?  Как потом жить? И как смотреть в
глаза  одной женщине?  Гриша даже наедине с собой боялся назвать ее по
имени.  Кто он этой женщине и кто она  ему?  Такие  женщины  только  в
книжках   бывают.   И  только  мужчины  из  книг  -  чистые,  честные,
образованные и в белых костюмах - имеют право глядеть им в глаза, а не
те, кто, со страху обмаравшись, закладывают других...
     Первая волна, навалившись, прижала Гришу к камням и откатилась...
Стало нестерпимо холодно, ноги - как не свои. А кто, собственно, такой
Гарбузенко?  Почему его надо  жалеть?  Они  с  греком  Михалокопулосом
задумали  разыскать спрятанное продовольствие со "Спинозы".  Для чего?
Для своей коммерции.  А рядом голодают дети.  Дети,  которые посчитали
крупинки сахара и даже ему, Грише, выделили порцию. Как Олюня сказала:
"Это дяде". Нет уж! Пусть Гарбузенко сидит на рифах. Это его место!
     Под ударами  волн  Гриша извивался на камнях,  пытаясь перетереть
провод,  которым был связан.  Где же они,  подручные ротмистра Гурова?
Может,  и не думают приезжать за Гришей?  Может, им вообще не до него?
Да мало ли на  их  совести  загубленных  людей?  Одним  больше,  одним
меньше.  А у него, у Гриши, жизнь одна. Но какое им дело до его жизни?
Кто такой Гриша, чтобы его беречь больше, чем других? "Заплюй-вокзал".
Да,   было   время,   когда   прилипло  к  нему  это  прозвище:  Гриня
Заплюйвокзал.  Мало кто знал его настоящую фамилию. Заплюйвокзал, да и
только!  А почему именно Заплюйвокзал, тоже уже никто не помнил. Кроме
Гриши.  Самое чистое место в городе - вокзал.  Туда гулять ходили, как
на  бульвар,  кавалеры  с  барышнями.  Дежурный в белоснежном кителе и
красной шапке звонил в  надраенный  медный  колокол:  "Господа,  поезд
отправляется!"  Вот  Гриша  и  взялся  на спор перед всем городом,  на
глазах станционного жандарма и начальника станции  посреди  перрона...
плюнуть. И плюнул.
     - Тьфу! - Гриша выплевывал заливавшую рот соленую воду. - Тьфу!
     Вот это и был,  Гриня,  твой первый и последний подвиг. Теперь уж
ясно,  что ничего лучше этого тебе уже в жизни не совершить.  Жизни-то
осталось от силы полчаса. Что можно сделать за полчаса жизни?
     Волна накрыла его с головой и не  спешила  откатываться.  Неужели
так и остаться в зеленой могиле,  как муха в бутылочном стекле?.. Но в
глаза вновь глянуло небо.  Только невыносимый холод сковал тело.  Нет!
За  полчаса  еще  многое  можно  сделать:  предать  человека и умереть
предателем  или  не  предать  и  умереть  человеком.  Кто  бы  ни  был
Гарбузенко:  контрабандист,  спекулянт, налетчик, - но когда Гриша его
спросил:  "Что бы вы хотели иметь  от  коммерции  с  продовольствием?"
Гарбузенко ответил: "Только с долгами расплатиться. Покойный профессор
Забродский Станислав Казимирович моих малых лечил - денег не  брал  ни
грошика,  а  теперь  его  дочка  Мария  Станиславовна  с чужими детьми
мается".  И Гриша не пожалел тогда,  что передает ему,  а  не  кому-то
другому,  матросскую флягу-манерку с упрятанным в ней письмом капитана
"Спинозы".  Более того,  Гриша показал Гарбузенко пустой  куль  из-под
сахара  с  лиловой  казенной печатью!  "У докторши дети,  как галчата,
голодные,  а  рядом  в  пансионе  мадам-капитан  сторож   откармливает
свинью", - сказал он.
     По сути,  они,  Гриша и Гарбузенко, договорились подбросить Марии
Станиславовне  с  детьми  харчишки.  Разве  не так?  И значит,  предав
Гарбузенко, Гриша предает и Марию Станиславовну, и эту маленькую - она
показалась ему прозрачной - Олюню...  Чем она больна и в чем виновата?
Наверное, этого Грише не узнать никогда...
     Волна, которая ринулась на рифы, была выше всех своих сестер: она
закрыла небо...
     Вдруг где-то близко застучал мотор.  Огибая рифы,  шел баркас,  в
баркасе сидели солдаты с карабинами и однорукий.
     - Ну, надумал? - спросил однорукий.
     Гриша не ответил. Он даже не слышал вопроса. Вода залила уши, и в
ушах пело море.
     Солдаты стали втаскивать Гришу на борт баркаса.  Вахмистр обнажил
шашку...
     "Нет уж,  лучше  море,  -  подумал  Гриша,  когда  металл  клинка
коснулся тела, - родней как-то..." - И потерял сознание...
     Вахмистр шашкой перерезал провод, которым был обмотан Гриша.
     - Везучий парень,  - сказал однорукий.  - Если не сдохнет,  будет
жить.
     Гриша очнулся, когда солдаты, вытащив его из баркаса, швырнули на
палубу "Джалиты".  Он не увидел в море рифов.  На этом  месте  плясали
волны - шторм вовсю разыгрался, и призрачные острова исчезли...
     Однорукий оставил на  "Джалите"  часового.  Поглядев,  как  Гриша
ползает по палубе,  раскорячась подобно крабу, часовой беспечно уселся
у фальшборта в обнимку с карабином.  Руки "для сугреву" он  спрятал  в
рукава.
     А Гриша,  цепляясь за принайтованные детали  оснастки,  заполз  в
жилую  рубку,  где сразу задвигался живей,  отыскал свой разграбленный
сундучок:  все вещи переворошили при обыске, но, слава богу, не изъяли
то, что искал Гриша, - клеенчатый водонепроницаемый кисет...
     Часовой стерег лишь тот борт "Джалиты",  что примыкал к  мосткам.
Он  не  мог  себе представить,  что Грише еще не надоело купаться.  Да
Гриша и сам бы не поверил,  что у него хватит на это духу. Но вдруг он
вспомнил  старую  уличную  погудку  "Мокрый  дождя  не  боится",  и на
мгновение ему стало даже смешно.
     Часовой чиркнул  спичкой,  укрыл  пламя  от  ветра  в  лодочке из
ладоней и стал прикуривать.  В  этот  момент  он  видел  только  уютно
освещенную  лодочку ладоней,  огонек,  кончик цигарки,  ощущал тепло и
вкус махорочного дымка,  а Гриша, преодолевая дрожь, сползал в ледяную
воду с противоположного борта...

        "УТОПЛЕННИК"

     День этот был ветреный,  но солнечный. Мария Станиславовна вывела
детей на прогулку.  В  санатории  оставался  только  Коля.  Тот  самый
паренек,  с  лицом,  тронутым  оспой,  которого  чуть  не  свергли при
"сахарном" бунте. Коля оставался за всех: и за сторожа, и за дворника,
и за посудомойку.  Зато остальные могли гулять.  Они шли вдоль моря по
мелкой гальке пляжа.  Шли чинно парами,  держась за руки.  У всех  шеи
бережно закутаны кашне.
     - Не надо спешить,  -  говорила  Мария  Станиславовна,  -  дышите
ровно.  Сережа,  не подходи близко к морю - ноги зальет.  Олюня,  дыши
только носом. Сережа! Я тебя в другой раз не возьму на прогулку!
     От запаха моря и йода у Марии Станиславовны закружилась голова. А
может,  и от того,  что она ограничивала себя в еде: детям не хватало.
Мария  Станиславовна  присела  на  обкатанный  морем  камень,  который
откололся от большого  валуна,  скатившегося  с  горы  в  незапамятные
времена.  Теперь  он  лежал  наполовину  на пляже,  наполовину в море,
похожий на серого мешковатого бегемота.
     Дети разбрелись по пляжу.  Они искали камешки. Олюня нашла камень
с дырочкой.
     - Это  куриный бог,  - объяснил ей Сережа.  - Надень на ниточку и
носи на шее.
     - Да, - сказал Андрей, - куриный бог от всего помогает.
     - Кроме болезни,  - возразила Олюня, - от болезни помогает только
Мария Станиславовна.
     "Если бы,  - подумала Мария Станиславовна,  - если  бы  это  было
так".
     Вдруг из-за валун