как
солдаты  в  госпиталях  говорят...  Мне  ведь  пришлось  поработать  в
госпитале...  Они не говорят, кто их ранил. Они говорят: "ранило". Вот
и вас ранило - а говорите "долг".
     Они дошли до валуна-"бегемота".
     - А вот и "бегемот"!  - обрадовался Дубцов.  - По-моему, я первый
когда-то заметил, что этот камень похож на бегемота.
     - Почему вы все время переводите разговор?
     - Потому что это все политика,  а вы, сколько я вас помню, всегда
смотрели в себя:  вокруг война, революция, но вам был интересен только
свой внутренний мир.
     - А  вы  уверены,  что  это  так  называется,  - спросила она,  -
"внутренний мир"?  Может,  это была "внутренняя война"?  Революция - в
душе  девочки!  А  вот вы как раз были пришельцем из того...  внешнего
мира.  Каждый раз, когда вы по старой памяти нас навещали, я видела на
вас не только новые звездочки или шевроны, но какое-то отражение того,
что происходит там.  Правда,  только  отражение.  Это  отражение  меня
обмануло.
     - Насколько помню, я вам никогда не лгал.
     - Отражение лгало. Не знаю, как это объяснить... Помните, у нас в
гостиной висела картина.  Морская баталия.  Ночью в  неподвижной  воде
отражаются горящие фрегаты.  Тихо.  Таинственно.  Как свечи, тонущие в
черноте  рояля.  Но  ведь  на  фрегатах  горели  люди.  Живьем!  А   я
любовалась.  Пока  эти  ваши войны и революции не ворвались сюда сами,
без вас,  без белого кителя и золотых  вензелей.  С  гнойными  ранами,
газовой гангреной,  тифозной горячкой и голодной пеллагрой, пожирающей
истощенных детей...
     Дубцов молча поглаживал серо-зеленый бок "бегемота".
     - А знаете,  - сказала  Мария,  -  здесь  нашелся  один  человек,
который предложил мне сбежать от всего этого на коралловые острова. Он
даже показывал картинку: зеркальная лагуна, белая яхта...
     - Вот кто действительно лгал, как его картинка!
     - А вы? Почему вы, Виля, не предлагаете мне помощь? Уж для вас-то
найдется место на пароходе. Почему вы не берете меня с собой?
     Наконец-то Мария  поставила  свой  вопрос  прямо,  без  обиняков.
Дубцов не мог не ответить,  но он не спешил отвечать.  Некоторое время
они  с  Марией  шли  молча  вдоль  полосы  прибоя  по  космам  гниющих
водорослей. Волна беспрерывно перекатывала гальку пляжа.
     - Никуда вы не уедете,  - сказал Дубцов.  - Я вырос в вашем доме,
уж  я-то  знаю,  если  к  вам  забредала  кошка или приблудная грязная
собачонка,  она  меняла  все  планы   семьи:   откладывались   выезды,
переезды...  А тем более - больные дети.  Вон вы даже на автомобиле не
хотели ехать без них.
     Она посмотрела на него потемневшими от слез глазами:
     - И сейчас не поеду на вашем автомобиле.  Мы с вами  прощаемся...
навсегда.
     И пошла  вдоль  моря  по  космам  гниющих  водорослей  обратно  в
санаторий пешком.
     Дубцов догонять не стал.  Он  посмотрел  на  часы  и  поспешил  к
машине.
     Подъезжая к городку,  он еще издали заметил  над  особняком,  где
размещалась контрразведка, столб дыма.
     "Свершилось", -   подумал    Дубцов    и    прибавил    скорость.
Действительно,  солдаты  выносили  из дверей особняка папки с делами и
жгли их во дворе.
     Гуров в своем кабинете тоже поспешно перебирал бумаги: одни совал
в портфель, другие швырял в камин, в котором тоже пылал огонь.
     - Красные полностью овладели перешейками, - сообщил он Дубцову, -
взяли Перекоп,  Чонгар,  прорвали Ющуньские  позиции  и  наступают  на
Джанкой. Врангель подписал приказ отходить к портам Крыма.

        "ПАРОХОДЫ НАДО ВЕРНУТЬ"

     У ворот   Феодосийского   порта  казачья  цепь  сдерживала  толпу
беженцев.  Некоторые из них уже  давно  ждали  погрузки  и  сидели  на
чемоданах,  баулах, тюках с подушками. Закусывали разными припасами из
кошелок с торчащими бутылями молока.
     Какие-то господа наседали на казачьего офицера, который дежурил у
пулемета, повернутого рыльцем к толпе.
     - Почему вы не берете людей?
     - Неслыханно! Люди ночуют на пристани.
     - Чего вы ждете? Большевиков?!
     Офицер с трудом их перекрикивал:
     - Господа! Все уедут, господа! Но сперва - грузы.
     Решетчатая ограда порта сменялась красной кирпичной  стеной,  над
которой  торчали ржавые железные буквы вывески:  "Слесарные мастерские
Феодосийского порта".
     Внутри царило запустение, с балок потолка свешивались закопченные
бороды паутины.
     Один слесарь лениво водил рашпилем,  извлекая из железа звук,  от
которого болят зубы.  У других станков и  верстаков  никого  не  было:
обед.  Четверо  сидели  в  закутке  среди железного хлама,  уминали из
одного чугунка толченую картошку.
     - Ты бы,  Денис Петрович,  туда сметанки запустил, - говорил один
из них, заглядывая в чугунок, - хотя бы для конспирации.
     - Ешьте,  товарищ  Радчук,  что  дают.  Мы  вас слушаем,  товарищ
Баранов!
     - Решение  Крымревкома,  -  сказал Баранов,  - суда не выпускать,
сорвать белым эвакуацию, а значит, и вывоз продовольствия.
     - Можно  песочку  в  золотники,  а  можно  и  масло выпустить,  -
посоветовал Радчук.
     - Кустарщина.  -  Баранов  взял горбушку хлеба и стал натирать ее
чесноком.
     Четвертый отложил ложку,  достал чернильный карандаш,  послюнил и
что-то отметил на клочке бумаги.  На его нижней  губе  от  чернильного
карандаша отпечаталась лиловая риска. Только по этой риске, пожалуй, и
можно было  узнать  обросшего  седоватой  щетиной  Степанова-Грузчика.
Уполномоченный   ВЧК   по  Крыму  переправился  позапрошлой  ночью  из
Новороссийска на катере "Аджибей",  доставившем  боеприпасы  и  оружие
партизанам для решающей схватки с белыми.
     - Я вот тут отметил для резолюции,  - сказал Грузчик,  -  русские
пароходы,  те,  что в крымских портах,  надо задержать во что бы то ни
стало.  (Для посторонних эта запись выглядела так:  "Забрать у  прачки
бязевые    кальсоны".)    Существует   декрет   Советской   власти   о
национализации  торгового  флота.  Значит,  суда  наши.  Почему  белые
адмиралы  в  Лондоне  и  в  Константинополе  должны торговать русскими
моряками на всех морях и  океанах?  Пароходы  надо  вернуть  Советской
России в целости и сохранности.
     - Ну и как же мы это сделаем? - спросил Радчук.
     Грузчик покосился  на слесаря,  который водил рашпилем по железу.
Баранов подошел к слесарю:
     - Так не работают, а саботируют. На станке точи!
     Слесарь подмигнул - понял.
     Со звоном и визгом заработал станок.
     - Вот теперь нас никто не услышит,  - сказал Грузчик.  -  Сообщаю
главное:  по общему плану восстания мы захватываем город,  а значит, и
порт.  Сигнал к началу восстания -  взрыв  артиллерийских  складов  на
железнодорожной станции.  После взрыва берем тюрьму, мастерские и порт
с пароходами.  А партизаны в это время захватывают Судак и  перерезают
белым дорогу на Феодосию.  Придется им, не сворачивая к морю, катиться
прямиком на Керчь.
     Вбежал парнишка в замасленной спецовке:
     - Петрович! До инженера.
     Денис Петрович вышел вслед за парнишкой и очень скоро вернулся.
     - Депеша от Гарбузенко, - сообщил он, улыбаясь.
     - Как?! - удивился Баранов. - Разве он не арестован?
     - Выходит, не арестован, раз у них там работает собачья почта...
     Степанов-Грузчик взял Дениса Петровича под руку,  как барышню,  и
сказал:
     - Передайте,  пожалуйста,  по  этой  вашей  почте - пора заняться
санаториями.

        "ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ"

     Веста с корзиночкой в зубах  толкнула  лапами  вертушку  двери  и
вошла  в  шкатулочное  нутро  кофейни  Монжоса.  В кофейне было пусто,
буфетчик переворачивал стулья.  Взяв деньги,  он положил в  корзиночку
пачку  табака и,  когда собака ушла,  прошел в подсобку,  где подержал
кредитку над огнем,  пока не выступили  буквы...  Прочитав,  вышел  во
двор.
     Во дворе кофейни стояла платформа ломового  извозчика.  Несколько
парней  с  фабрики  эфирных  масел  сгружали  ящики с надписью:  "Кофе
мокко".
     - Все, хлопцы, - сказал им буфетчик, - несите их в дом.
     Хлопцы затащили ящики в кофейню,  там распечатали.  В ящиках были
патроны. В этот момент за дверью, завешенной полосатой шторой, хлопнул
выстрел... Один... другой...
     - Ша,   -  сказал  буфетчик,  -  без  паники.  Это  всего-навсего
драндулет.
     По набережной,   фырча   и   стреляя  синими  выхлопами,  катился
автомобиль Дубцова. Старший лейтенант в автомобильных очках, в кожаном
реглане сидел за рулем, рядом - ротмистр Гуров. Один из парней вытащил
из-под стойки ручной пулемет Гочкиса:
     - Засмолить бы!
     Буфетчик отвел в сторону ствол пулемета:
     - Еще попадешь...
     - В кого?
     - В кого не надо.
     Парень с удивлением оглядел улицу:  кроме Дубцова  и  Гурова,  не
было  видно  ни  одной  души.  Ветер  гнал по булыжнику клочки бумаги,
смятые папиросные пачки и прочий сор - следы поспешного бегства.  А со
стороны гор, подступавших к морю, уже слышалась пальба.
     - Красно-зеленые,  -  сказал  Гуров,  -  партизаны.  Как  бы   не
перерезали дорогу.
     - Ничего, мы пройдем морем на "Джалите", - успокоил Дубцов, - там
сейчас  Гарбузенко  чинит  мотор  да  твой  часовой сторожит моториста
Гришу.
     Автомобиль скатился с горы к рыбачьей пристани. "Джалита" была на
месте, но что-то в ней явно изменилось.
     Ни часового,  ни Гарбузенко, ни Гриши не было видно. Безжизненная
"Джалита" под всеми парусами маячила у мостков.
     - Сбежали, сволочи! - ругнулся Гуров.
     Он занес ногу,  чтобы прыгнуть  на  борт  "Джалиты",  и  чуть  не
свалился  в море - причальные канаты были обрублены.  Легкий береговой
ветерок относил "Джалиту" к выходу из бухты.  На палубе так никто и не
показался.
     Автомобиль с Дубцовым и Гуровым,  рыча и отплевываясь  бензиновым
дымом,  вновь  вскарабкался на гору.  Отсюда открывался вид на подкову
городка. Дубцов резко потянул на себя ручку тормоза.
     - Смотри!
     Над мавританской  башенкой  особняка,  где   прежде   размещалась
контрразведка, бился на ветру кумачовый флаг.
     - Красные в городе?  - Гуров не поверил своим глазам. - Когда они
успели?
     - Долго  ли  умеючи?  Подпольщики  впустили  партизан,  -  Дубцов
развернул  машину  и  стал  съезжать с горы.  - Попробуем пробиться на
Феодосию, авось не перережут дорогу.
     ...А "Джалиту"   несло  ветром  в  сторону  рифов.  Неуправляемое
суденышко плыло боком,  купая паруса.  Навстречу, со стороны моря, шла
рыбачья  шаланда.  Видно,  возвращались с лова.  В садках поблескивала
кефаль.  Дед-рыбак дремал,  сидя  на  корме.  Его  внуки,  совсем  еще
хлопчики лет двенадцати - четырнадцати,  гребли и посмеивались,  глядя
на потухшую цигарку, вывалившуюся из раскрытого рта. Цигарка лежала на
груди деда.
     - Эй!  На паруснике!  Э-ге-ге-гей! - закричали хлопцы.- Чи е хто?
Отзовись!
     Никто не отзывался.  Только слышно было,  как по палубе парусника
перекатывалось, гремя, пустое ведро.
     Хлопцы растолкали деда:
     - Диду!  Там  парусник  сам собою плыве.  Без матросов.  Гукалы -
никто не видгукнувся.
     - Мабуть, пьяные?
     - Ни, диду. Никого нема!
     - Ну-у... Значить, то, хлопци, летючий голландець.
     - А шо воно таке?
     - Летючий  голландець?  -  Дед  сам затруднялся с ответом,  долго
лизал,  заклеивая,  свою цигарку. - Воно то, чего нема и не може буты,
але люди бачили.

        "КТО ЕСТЬ КТО"

     - Фу,  черт!  - Дубцов потянул на себя ручку тормоза.  - Не везет
так уж не везет.  - Он вышел из машины, вынул пробку радиатора - пошел
пар. - Возьми там ведерко, Гуров, набери воды.
     Дубцов поднял  капот,  приблизил  ладони  к  разогретому  мотору,
прислушался к бульканью и потрескиванию в автомобильных внутренностях,
а Гуров,  вытащив ведро из багажного ящика, стал спускаться с дорожной
насыпи   в   глубокую   промоину,   образованную  ливневыми  потоками,
стекавшими с гор.  Чтобы вода не размыла дорогу,  под насыпью,  на дне
промоины  была  проложена  каменная труба.  Из трубы вытекала какая-то
желтоватая водичка. Гуров подставил ведро. Вода затарахтела по дну.
     Дубцов захлопнул капот и подошел к краю промоины.  Гуров заметил,
что правую руку Дубцов держит за бортом реглана.
     - Что это у тебя, Виля, за наполеоновский жест?
     Дубцов не ответил и руку из-за борта реглана не вынул.
     - По-моему, вы не очень торопитесь, ротмистр, - сказал он хмуро.
     - Прикажи воде течь быстрее.
     Вода текла тонкой, как ниточка, струйкой. Ведро наполнялось почти
незаметно. Но Дубцова все это вроде бы не касалось:
     - А по-моему, вы нарочно хотите опоздать на пароход.
     - Почему ты вдруг перешел на вы?
     - Можно и на ты.  Я с тобой свиней не пас. Я офицер флота, плавал
юнгой,  окончил школу гардемаринов,  а ты  хам:  мараешь  белое  дело,
терроризируешь Марию Станиславовну, интеллигентную женщину, которой ты
в лакеи не годишься, скотина!
     Гуров схватился за кобуру. Дубцов вынул руку из-за борта реглана.
В руке был браунинг.
     Вдали громыхнул взрыв, второй, третий. Затем целая серия взрывов.
Дубцову почудилось,  что камни под ногами дрогнули. И действительно, с
дорожной   насыпи   скатился   камешек,   за  ним  потянулась  струйка
известковой пыли.
     - Артиллерийские  склады  взорвали на станции Феодосия,  - сказал
Гуров. - Это конец, Виля. Понимаешь? Все! Слышишь выстрелы? - вслед за
взрывами  стали  раскатываться двойные винтовочные хлопки.  - Офицеров
вылавливают.  Сюда тоже скоро прискачут и порубят нас с  тобой  обоих,
как белых шкур! Бежать надо!
     Гуров начал выбираться из промоины, на ходу расстегивая кобуру. О
браунинге Дубцова он как будто забыл.
     - Руки!  - скомандовал Дубцов.  Гуров поднял руки.  - Вот  теперь
кругом.   -  Спорить  с  браунингом  было  бесполезно.  Гуров  покорно
повернулся спиной к Дубцову.  - Кобуру расстегнули,  весьма любезно  с
вашей стороны. - Спрыгнув в промоину, Дубцов вынул револьвер из кобуры
Гурова.  - Вот теперь побеседуем. Сядьте... Сесть! Это допрос! - Гуров
присел  на  край  трубы,  из  которой  вытекала  вода  - уже набралось
полведра,  - Дубцов сел напротив.  -  Я  вас  не  задержу  до  прихода
красных,  Гуров.  Пока наполнится ведро,  окончится и суд,  и дело.  -
Дубцов вынул из кармана реглана матросскую флягу -  манерку,  отвинтил
крышку,  выудил из фляги свернутое трубочкой письмо капитана "Спинозы"
и протянул Гурову...
     - Зачем  вы  погубили человека,  Гуров?  - спросил Дубцов,  когда
Гуров кончил читать.  - Ведь  вы  же  оформили  документы  о  погрузке
продовольствия на "Спинозу", а фактически его не погрузили. И капитан,
которого обвинили в краже, пустил себе пулю в лоб.
     - А  если он действительно украл?  Где у вас доказательства,  что
продовольствие осталось в Крыму?
     - Допрос поручено вести мне, а не вам, - я и задаю вопросы. Каким
образом к сторожу пансиона по соседству с Марией Станиславовной  попал
куль сахара, за который вы, Гуров, лично расписались на складе?
     - Откуда у вас такие сведения?
     - У   морской   контрразведки   тоже   есть  свои  люди,  как  вы
понимаете...
     - Ну-у... мало ли... Конвойный продал по дороге один мешок.
     - Ведро наполняется,  Гуров.  Я залью радиатор и уеду.  Но вас  я
тоже не оставлю красным. Так что, не стоит тянуть. Зачем вы установили
слежку за климатической станцией,  убрали оттуда Марию Станиславовну с
детьми  и  двое  суток  вели  какие-то  таинственные  работы  в винных
погребах?
     - Там нет никаких погребов.
     - Погреба находятся под домом.  Но вход со стороны пансиона  -  и
сторож оттуда потихонечку тащит мешки с казенными печатями.  Те самые,
которые вы там сложили.
     - Ты меня оскорбляешь,  Виля, - Гуров улыбнулся, хотя ему было не
до смеха.  - Я,  по-твоему,  не только вор,  а еще и  дурак:  украл  и
закопал,  как собака кость,  а сам уехал за море.  Что ж,  я из Турции
буду приторговывать этими харчишками?
     Дубцов тоже усмехнулся:
     - Наконец-то в вас заговорила логика.  Я так и понял - никуда  вы
не  собираетесь  уезжать от этих харчишек.  Вам и здесь будет неплохо.
Потому что вы либо купленный предатель, либо агент ЧК.
     Гуров вздрогнул  не  столько от этих слов,  сколько от того,  что
вода, переполнив ведро, выплеснулась ему на ноги.
     - Напрасно надеетесь, - заговорил он, - что, отделавшись от меня,
вы скроете от ЧК свои собственные дела,  господин Дубцов.  Там, уверяю
вас,  известно,  что  вы  белый  палач,  а  не  заблудший интеллигент.
Достаточно  одного  фокуса,  который   вы   проделали   с   болгарским
коммунистом  Райко  Христовым.  Эту  историю  я слышал только вчера из
ваших уст.  Сам не убил - так отдал французам на  растерзание,  еще  и
расписку получил!  Иуда взял расписку на 30 серебреников! Так что, еще
неизвестно,  кто из нас предатель.  Время покажет,  кто  из  нас  кто,
господин Дубцов,  кого Россия помянет добрым словом: тех, кто удирает,
или тех, кто здесь остается!
     Выстрел раскатился   и   отдался  эхом  в  горах...  Стреляли  из
винтовки. Один, два, три выстрела... С горы катились, дребезжа, телеги
с одуревшими от гонки лошадьми.  Повозочные, прыгая с телег, сбегали с
дороги в кусты.  Дышло передней пароконной  упряжки  ударило  прямо  в
радиатор  автомобиля.  В  облаке  известковой  пыли проскакал верховой
казак.
     - Назад!  -  заорал казак,  поравнявшись с автомобилем.  - Вороти
оглобли, ваши благородия! Партизаны дорогу перерезали. - Он соскочил с
коня,  стал его расседлывать.- Я с-под Феодосии скачу.  Там восстание!
Большевики  артиллерийские  склады  рванули,  тюрьму  взяли,  в   порт
прорвались.
     Казак расседлал коня,  поцеловал его в ноздри и, взвалив на плечи
седло, скрылся в зарослях можжевельника. Выстрелы участились, застучал
пулемет, ухнули разрывы гранат...

     Мария Станиславовна обходила кровати в палате  девочек,  собирала
градусники  и  ставила  в  стакан  с розовой сулемой.  Стакан с пучком
тонких градусников стоял  на  стеклянном  столике,  столик  дрожал,  и
градусники звенели.
     - Стреляют, - прошептала Олюня, когда Мария Станиславовна подошла
к ее кроватке, - я боюсь.
     - Не бойся, Олюня, - успокоила Мария, - это далеко.
     Но это   было  очень  близко.  Мария  разделила  надвое  челочку,
мешавшую девочке смотреть,  и вышла на  крыльцо.  Бой  шел,  казалось,
совсем  рядом,  на дороге.  Даже в санаторном парке появились какие-то
люди, со стороны арки слышался нарастающий топот. "Красные, - подумала
Мария.  -  Это значит,  Дубцов уже далеко".  Уронив голову на каменные
перила,  она заплакала.  А топот ног в санаторном парке  тем  временем
приближался. Когда она подняла голову и отвела рукой волосы, прилипшие
к мокрым щекам,  - она увидела в глубине  аллеи  Дубцова  и  Гурова...
Мундиры на них были истерзаны: погоны, шевроны вырваны "с мясом".
     - Ничего не спрашивайте, - прохрипел Дубцов. - Спрячьте нас.

        "СЕСТРА-ХОЗЯЙКА ПРИСТУПАЕТ К РАБОТЕ"

     Над морем  в  осенней  дымке  вставало  солнце.   Розовые   блики
заплясали  на  окнах  просыпающегося  города.  Выйдя из хозяйственного
флигелька,  где он пристроился на ночлег,  Гриша взглянул  на  море  -
бесконечная водяная стена отгораживала,  казалось,  землю от неба.  По
этой стене еще вчера проползали пароходы.  Но сегодня что-то  было  не
так:  горизонт  был  пуст.  Дымы  броненосцев Антанты уже не подпирали
небо.
     Гриша перевел взгляд на город. Утренний бриз развернул флажок над
мавританской башенкой.  Флаг был ярко-алый.  "Все,  - подумал Гриша, -
белым в Крыму делать нечего.  Вряд ли остался хоть один.  Можно гулять
свободно".
     Скрип ракушечника  в  аллее заставил Гришу отпрянуть.  Со стороны
летней кухни к санаторию шел мужчина в  гражданском  пальто  и  шляпе.
Гриша не сразу разглядел его лицо,  но... манера держаться! "Офицер! И
не сухопутный: те будто швабру проглотили, а этот движется вольно, как
оперенная  парусами  мачта  при  попутном  ветре.  Дубцов!  Не  удрал,