и,
окончив взвешивать,  присела за стол рядом с греком.  -  Дальше  пусть
делят сами. У них свой способ.
     Способ оказался простым:
     - Олюня, отвернись, - распорядился Коля.
     Самая маленькая девочка послушно повернулась лицом к двери.
     - И не подглядывай! - закричала другая девочка.
     Коля коснулся пальцем одной из бумажек с сахаром:
     - Кому?
     - Андрею!
     Андрей схватил свою долю.
     - Кому?
     - Райке!
     Девочка-барышня тоже получила.
     - Кому?
     - Сереже!
     Застрельщик бунта с достоинством взял свою порцию.
     - Кому?
     - Катюше!
     - Кому?
     - Дяде.
     Грек оглянулся...
     - Вам, вам, - сказала Мария Станиславовна.
     Грек испуганно отодвинул стакан:
     - Нет, нет! Дяде не надо. Дяде доктор запретил кушать сладости...
слишком много, - физиономия господина Михалокопулоса стала красней его
фески. - Дядя лучше покурит на свежий воздух.
     Наталкиваясь на столы и стулья,  грек выскочил из столовой  и  по
первой же попавшейся аллее углубился в санаторный парк...

        "МАДАМ-КАПИТАН"

     Навстречу греку   из  зарослей  одичавших  изломанных  и  увядших
табаков вышла дама.  Дама самая натуральная:  вся в кружевах и  рюшах,
как  парижский  зонтик.  Ее кукольное личико утопало в страусовом боа.
Серьги с  подвесками  раскачивались  на  ходу  и,  чудилось,  издавали
мелодичный звон.  Но из крошечного ротика,  похожего на цветок львиный
зев, вырывался боцманский бас:
     - Это ваша "Джалита" болтается у рыбачьей пристани?
     - Наша.
     - Значит,  это  вы  из Константинополя?  А где "Спиноза"?  Уже на
неделю опаздывает!..
     - "Спиноза"  не  будет.  Совсем  присохнул  в Константинополь,  у
стенка стоит, котлы холодные.
     - Чего же они ждут? Пока красные возьмут Крым?..
     Грек только руками развел:
     - Мы человек маленький, пароходом не управлял.
     Мадам оглядела грека снизу вверх: от штиблет до фески.
     - Слушай, как тебя там...
     - Ксенофонтос Михалокопулос.
     - Длинновато для короткого разговора. Сколько?
     - Нисколько.
     - Вам дают не бумажки, а золото!
     - Пассажиров не берем.
     - Половина сейчас, половина в Константинополе.
     - Не берем пассажиров.
     - Все сейчас! Сразу! Тут же!
     Дама стала отстегивать серьги с подвесками...
     - Нет,  нет,  мадам.  Ваше  золото  легкое,  а вы тяжелая:  много
чемодан. "Джалита" совсем маленький ботик.
     - Контрабандистская  лайба!  Вроде я не знаю.  У самой муж моряк.
Капитан! Понял? Был бы он здесь... Ну да черт с тобой! - из бархатного
ридикюля,   расшитого   несортовым   жемчугом,   дама  вынула  золотой
портсигар,  нажала кнопочку - полированная крышка  откинулась,  осыпав
грека  солнечными зайчиками,  машинка внутри портсигара сыграла первые
такты ноктюрна Шопена.  - В нем без малого фунт золота, - сказала она,
- можешь взвесить.
     - Не интересуемся.
     Ее глаза, узкие, "в японском стиле", сузились еще больше:
     - Может,  ты не коммерсант?  Прикидываешься?  А? - дама отступила
шага  на  два,  как  бы  фотографируя  грека.  -  Интересный сюжет для
контрразведки!
     Грек протянул руку за портсигаром:
     - Подумать надо.
     - Подумай, пока думалка на плечах.
     Грек взвесил портсигар в руке,  внимательно рассмотрел его и даже
обнюхал.
     - Что ты там ищешь? Пробу?
     Но грек читал надпись на крышке.
     - Вы сказали, ваш супруг капитан?
     - Дальнего плаванья.
     - А здесь написано - генерал.  - Грек  довольно  сносно,  хотя  и
медленно,  читал по-русски: - "Генералу медицинской службы, профессору
Санкт-Петербургской     военно-медицинской     академии     Станиславу
Казимировичу Забродскому от друзей и коллег в день..."
     - По-твоему, у дочери Забродского могло удержаться золото в доме?
- прервала она чтение.
     - Мария Станиславовна очень дорожит память папа.
     - Ей не приходится дорожиться!  Интересно,  как бы она прокормила
целый выводок кухаркиных детей?
     - Это все дети кухарки? - не понял грек.
     - Ну,  так говорится...  У нее сейчас и кухарки-то  нет.  Старшие
дети  все  делают:  Рая и Коля.  А вообще-то там всякие есть:  Рая вон
внучка статского советника,  а Колю при красных привели,  при Крымской
Республике, Сережу - тоже...
     Грек, подумав, сунул портсигар в карман обдергайчика.
     - Будем считать - это задаток. Вы где живете?
     Дама указала в конец аллеи, где виднелась ограда санатория:
     - Тут,  по соседству, за заборчиком. Но твое дело телячье - ждать
на пристани.  И ни с кем больше  не  договаривайся.  Понял?  Кто  меня
обманет,  тот долго не проживет.  - Она наклонилась к самому уху грека
так,  что он чуть не задохнулся от запаха розовой эссенции и  вина.  -
Знаешь,  кто у меня сейчас на веранде сидит, угощается белым мускатом?
Не знаешь? Так вот, не приведи бог тебе узнать!..
     Заскрипел ракушечник  аллеи  -  дама  исчезла в зарослях табаков.
Запах вина и эссенции долго не выветривался там,  где она прошла. Грек
пошел  по  ароматному  следу  дамы и уткнулся в решетчатую ограду.  За
оградой был,  видимо,  чей-то хозяйственный двор.  В загончике хрюкала
свинья.  Мужик  в клеенчатом фартуке приволок эмалированную кастрюлю и
вывалил свинье в корыто остатки пищи.
     - Здравствуйте, - заулыбался грек. - У вас табачочек не найдется?
У нас весь выкурился.  - Грек вытащил золотой портсигар - аванс  дамы,
нажал кнопочку.  По лицу мужика запрыгали солнечные зайчики,  заиграла
музыка. - Немного пустует. Правда?
     - Ух ты!  - мужик,  как младенец, потянулся к игрушке. - Живут же
люди!
     - У  вас  свинки живут не хуже,  - заметил грек.  - Картофель фри
кушают.
     - Так ведь у нас пансион мадам-капитан.
     - Дама-капитан?!
     - Муж  у  нее  капитан,  а  сама мадам пансион содержит:  господа
живут,  которые больные,  нуждаются в поправке.  Я сторожем при них. -
Сторож не сводил глаз с портсигара. - А сколько, к примеру, тянет этот
портсигар?
     - Два пуда сахар.
     - Ну уж и два!..
     В столовой  санатория дети уже допили чай и составляли стаканы на
поднос,  когда вошел грек.  Он нес объемистый бумажный куль с казенной
лиловой печатью.  Куль был не полон, но достаточно тяжел. Грек поискал
глазами, куда бы пересыпать содержимое, увидел большой стеклянный шар,
видимо,  бывший  аквариум  без  воды и рыбок,  опрокинул над ним куль,
потекла струйка сахарного песка.  Струйка  становилась  струей,  сосуд
наполнялся сахаром. Дети смотрели как зачарованные.
     - Мимо ваших ворот молочный речка течет с кисельный бережочек,  -
сказал грек загадочно и вышел из столовой.
     Мимо ворот климатической станции по-прежнему под  охраной  солдат
катились возы,  груженные ящиками,  мешками и кулями.  На них лиловели
такие же казенные печати,  как на том куле  с  сахаром,  который  грек
принес из пансиона мадам-капитан.

        "В ЭТО ВРЕМЯ В МОСКВЕ"

     В Москве  в это время уже выпал снег.  От снега слегка посветлели
улицы.  А больше,  собственно говоря,  освещать их было нечем: кое-где
горели  одиночные  неразбитые  фонари,  да  у  извозчиков за фонарными
стеклами колыхались желтые язычки огня. Свет гасили рано: спешили лечь
спать,  зарыться под одеяло,  потому что в домах было холодно,  топить
нечем. Долго не гасли лишь окна учреждений: в те времена работали чуть
ли не до утра.  На фасаде Наркомата здравоохранения желтели ряды окон.
В приемной подшивала бумаги бессменная секретарша.
     - Нарком у себя? - спрашивали все, кто входил в приемную.
     И всем она отвечала одинаково:
     - Товарищ Семашко на совещании в Отделе лечебных местностей.
     Совещание только начиналось.
     - Уважаемые  коллеги,  -  говорил  Николай Александрович Семашко,
народный комиссар здравоохранения,  прохаживаясь вдоль длинного  стола
для   заседаний,   уставленного   стаканами  жидкого  чая  в  солидных
дореволюционных подстаканниках.  -  Хочу  вам  напомнить,  что  еще  в
прошлом,  1919 году постановлением Совнаркома от 4 апреля все лечебные
местности  и  курорты,  где  бы  таковые  на  территории   России   ни
находились,  переходят  в  собственность республики и используются для
лечебных целей.  Подчеркиваю:  где бы ни находились!  В том числе и  в
Крыму,  где  мы уже приступили в свое время к национализации курортов,
но,  к сожалению,  нам помешали деникинский десант и врангелевщина.  -
Нарком   быстро   оглядел  собравшихся  здесь  врачей,  одетых  весьма
разномастно:  кто в кителе царского еще образца,  кто  в  новой  форме
врача Красной Армии,  а кто,  как и сам нарком,  в пиджачной тройке. -
Сейчас,  когда Красная Армия вновь вступает в пределы Крыма,  я  прошу
вас,  русских курортных врачей, мобилизовать все свои силы и знания. В
Крыму мы наглядно осуществим лозунг о переселении бедноты из хижин  во
дворцы богачей. - Семашко взглянул на бородатого профессора, о котором
знал точно:  профессор терпеть не может лозунгов.  -  Мой  совет  вам,
профессор, безотлагательно затребовать под тубсанаторий царскую дачу в
Ливадии.
     - У кого затребовать? У Врангеля?
     - Пока соответствующие учреждения рассмотрят вашу просьбу  -  это
при  нашей-то канцелярской волоките,  - от Врангеля в Крыму и следа не
останется, - заверил нарком.
     - Это  не  совсем  точно,  - сказал негромко человек,  сидевший в
стороне от всех, возле шкафа с делами Отдела лечебных местностей. - От
врангелевщины останется довольно глубокий след.
     Никто, кроме  наркома,  не  расслышал   его   слов,   а   Николай
Александрович  подумал:  "Где-то  я  уже  встречал этого товарища.  На
редкость домашний,  уютный человек.  Пристроился  себе  в  уголочке  и
что-то  черкает в тетрадке,  слюнявя химический карандаш.  Смешно:  на
нижней губе у него отпечаталась фиолетовая риска..."
     Когда совещание окончилось, нарком подошел к нему:
     - Вы от Дзержинского?
     - Именно так.
     - Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет...
     В кабинете  Семашко  выключил  верхний  свет,  включил настольную
лампу.
     - Где-то я вас видел,  - сказал он,  рассматривая собеседника при
свете лампы, - а где, не припомню.
     - В Париже,  - ответит тот.  - Вернее в Лонжюмо.  В 1911 году. Вы
были  тогда  секретарем  партийной  школы,  а  я  приезжал  связным...
Грузчик.
     - Теперь   вспомнил.   Все   тогда   посмеивались    над    вашей
конспиративной кличкой. Грузчик должен быть атлетом по телосложению.
     - Дело в том,  что я действительно работал  грузчиком,  -  сказал
Грузчик. - Правда, по-моему, - наилучшая конспирация.
     - А настоящая ваша фамилия?
     - Степанов,  Степан Данилович Степанов-Грузчик... через черточку.
Уполномоченный ВЧК по Крыму.
     - Ах,  вот как!  По Крыму. Феликс Эдмундович прислал именно того,
кого я просил.  Мы,  к сожалению,  не можем обойтись сейчас без помощи
ВЧК  и  КрымЧК,  -  Семашко  вынул  из  ящика стола документ,  заранее
подготовленный  для  этого   разговора.   -   Вот   список   курортов,
национализированных  Советской  властью  еще  в девятнадцатом году при
Крымской Республике.
     Грузчик приблизил бумагу к самому носу, стал читать.
     Свет в   кабинете   наркома   замигал,   потом   совсем    погас.
Степанов-Грузчик встревоженно потер глаза и шумно выдохнул воздух.
     - Это свет погас или я перестал видеть?
     - Свет,   свет!  -  успокоил  его  Семашко.  -  Опять  что-то  на
электростанции. - А у вас, голубчик, куриная слепота. Плохо питаетесь.
Я вам как врач выпишу рыбий жир.
     - Не дадут, Николай Александрович.
     - А   я   как  нарком  здравоохранения  наложу  резолюцию.  Пусть
попробуют не дать.
     Секретарша внесла керосиновую лампу.
     - При лампе вы тоже не сможете это прочитать, - сказал Семашко, -
возьмите с собой.  Дело ведь не в перечне санаториев,  а в том,  о чем
просил товарищ Ульянов.  Я говорю о  Дмитрии  Ильиче  Ульянове,  брате
Владимира Ильича.
     - Я так и понял. Кто лучше Ульянова знает крымские курорты!
     - Безусловно!  Прежде всего,  он врач.  Причем крымский врач. Был
земским врачом не где-нибудь в Нижнем Новгороде, как я, к примеру, а в
Крыму,  в  Феодосийском  уезде.  Более  того,  он возглавлял Советское
правительство Крыма - то есть,  в сущности,  это  он  создавал  первые
советские курорты, о которых мы с вами говорим.
     В лампочке вновь  накалились  угольки  -  включился  электросвет.
Секретарша унесла керосиновую лампу.
     - Так вот,  - продолжил  нарком,  -  товарища  Ульянова  тревожит
продовольственная  база.  Чем  с  первого  же  дня,  после  ликвидации
врангелевщины, мы будем кормить курорты? Насколько мне известно, белые
вывозят из Крыма все, что могут вывезти, включая продовольствие.
     - Мы им не очень-то позволяем.  У нас довольно сильное подполье в
Крыму  и  партизаны,  -  сказал Грузчик,  - но дело в том,  что они не
только вывозят. Часть продовольствия они прячут.
     - Прячут? Для кого?
     - Этого не знает даже врангелевская контрразведка.
     - А   вы,   значит,   знаете,  что  знает  и  чего  не  знает  их
контрразведка?
     Впервые за весь разговор Степанов-Грузчик улыбнулся:
     - Вы же опытный  конспиратор,  товарищ  Семашко,  даже  поопытней
меня.
     - Ладно,  не   будем   вдаваться   в   подробности.   -   Николай
Александрович   приложил  ладони  к  заварному  чайнику,  принесенному
секретаршей. Так было теплее. - Если прячут, значит, надо найти, но не
дать им задушить голодом наши курорты.  И второе,  о чем...  точнее, о
ком просил позаботиться доктор Ульянов.  О врачах,  которые работают в
крымских   санаториях   сейчас,  при  белых.  Среди  них  есть  просто
подвижники!  Взвалит мешок на плечи и отправляется пешком  через  горы
куда-нибудь в Ялту, чтобы обменять свои личные вещи на еду и лекарства
для  больных  детей.  Но,  боюсь,  когда  Фрунзе   займет   Крым,   мы
недосчитаемся некоторых из них. Многих уже потеряли безвозвратно. Как,
например, профессора Забродского.
     - Вы имеете в виду генерала Забродского?
     - Я  знаю,  что  вы  не  жалуете  генералов.  Но  Забродский  был
генералом    медицинской   службы,   профессором   Санкт-Петербургской
военно-медицинской академии,  из которой вышли лучшие  русские  врачи.
Те, которые потом умирали и на фронтах рядом с солдатами, и в холерных
бараках во время эпидемий.
     - Мы  знаем  Забродского.  Ему  принадлежал климатический детский
курорт в Судаке.
     Значит, вам известно,  что, выйдя в отставку, он на свои средства
открыл  туберкулезный  санаторий  для  детей  и  не  обиделся,   когда
санаторий национализировали, а остался в нем главным врачом...
     Степанов-Грузчик слушал не перебивая.
     - Но Станислав Казимирович Забродский умер, - продолжал нарком, -
санаторий  сейчас  содержит  его  дочь   Мария   Станиславовна,   тоже
врач-фтизиатр.  И если она или кто-либо из ее коллег, курортных врачей
Крыма,  в ближайшие дни сбежит с белыми - эмигрирует из России,  мы  с
вами будем виноваты.
     Степанов-Грузчик задвигался в кресле,  встревоженно,  как  тогда,
когда   погас   свет.  При  всякой  неясности  он  испытывал  какое-то
болезненное неудобство.
     - Я хотел бы вас понять, Николай Александрович.
     - Разъясню на примере того же санатория Забродской.  Я  его  знаю
лучше  других.  Пока  этот  курорт  был  частной лечебницей,  родители
платили за содержание и лечение своих  детей.  Естественно,  это  были
люди  состоятельные.  А  в  девятнадцатом  году,  когда санаторий стал
советским,  туда поступили также больные  из  неимущих  классов:  дети
рабочих,  крестьян,  красноармейцев.  Вы понимаете? Теперь, когда Крым
отрезай от всей страны,  в  санатории  Забродской  сошлись  дети,  чьи
родители  либо воюют друг с другом,  либо погибли в гражданской войне,
умерли от  голода  и  тифа.  И  можете  не  сомневаться,  среди  детей
санатория тоже идет своя... своеобразная... классовая борьба.
     - Ясно,  - сказал Грузчик.  -  Но  какую  позицию  занимает  дочь
Забродского, пока неизвестно.
     - Известно.  - Николай Александрович  произнес  это  с  некоторым
раздражением.   -   Конечно,   известно!   Позицию   врача!  Если  она
действительно дочь Забродского! Для врача они все больные дети, и всех
надо лечить.  Если бы доктор Забродская рассуждала иначе, она бы давно
сбежала за границу, бросив больных детей на произвол судьбы.
     Степанов-Грузчик вновь задвигался в кресле:
     - Не понимаю...  Зачем ей бежать  с  белыми,  если  она  все  так
правильно понимает?
     - Она не понимает только одного:  понимаете  ли  это  и  вы?  Она
сейчас дрожит над каждым ребенком,  ночами ходит с поильничком, кутает
им ноги,  поддувает легкие, рискуя сама заразиться ТБЦ, а вы придете и
устроите  чистку:  выгоните  детей эксплуататорских классов,  оставите
только детей рабочих и крестьян.
     - Вот теперь я понял.  - Грузчик по-прежнему не улыбался,  но был
весьма доволен. - Мы постараемся разъяснить всем врачам, что Советская
власть не собирается делить больных на чистых и нечистых.
     - Вот именно об этом я и хотел вас просить. Этим вы сбережете для
нас и врачей, и санатории.
     - Понятно!  - Степанов-Грузчик аккуратно уложил  список  крымских
санаториев  между  страничками  своей  тетрадки,  попрощался  и  ушел.
Лиловая риска от чернильного карандаша так и осталась на его губах.

        "ГРЕК В ГОРОДЕ"

     ...Как только грек вышел из санатория,  от арки  ворот  отделился
человек в офицерском кителе с пустым рукавом и устремился за ним.
     Вынырнув из зарослей  можжевельника,  дорога  вывела  на  карниз,
нависающий  над  обрывом.  Здесь  грек  остановился.  Далеко внизу,  в
котловине,  над голубой полусферой  залива  ютился  типичный  крымский
городок,   сбегающий   к   морю  террасами  виноградников  и  табачных
плантаций.  Был он пыльный и грязный,  весь - глина и булыжник,  но на
набережной,  по  обводу  бухты,  среди привозной субтропической зелени
белели античным мрамором и дразнили мавританскими стрельчатыми формами
дворцы и особняки.
     Грек смотрел на городок,  щурясь,  потом  заморгал  покрасневшими
веками,  казалось, он вот-вот заплачет, но не заплакал, а лишь шмыгнул
по-мальчишечьи носом и начал спускаться к городку.
     На набережной  к  греку  подошел  пацан  с голым пузом.  Суконные
матросские  брюки  сползли  вниз,  а  рубашонка,  наоборот,  задралась
кверху, и пуп торчал "винтиком".
     - Давно с Туреччины?  - поинтересовался голопузый, глядя на феску
грека.
     - Немножечко недавно.
     - А шо привезли? - он приглядывался к саквояжику.
     - Кремешки для зажигалки.
     - Много?
     - Два кило. Хватит?
     - На весь Крым.
     Голопузый оглушительно свистнул.  Грека со всех сторон  обступили
такие же голопузые.
     - Ось воны,  - голопузый указал на грека, - торгують оптом, а ось
воны,  -  он  указал  грязным  пальцем  на  свою голопузую команду,  -
обеспечивають розничный сбыт.
     - А комиссионные?
     - Какой процент? - залопотали голопузые.
     Сдвинув на глаза феску, грек поскреб в затылке:
     - Я буду подумывать, господа коммерсанты.
     Он думал об этих огольцах:  от детей из санатория они отличались,
как краснокожие от бледнолицых.  Эти не пропадут,  думал грек,  а  тех
жалко.
     - Думайте  швыдче,  -  поторопил  предводитель  голопузых,  -  бо
времена  меняются:  скоро будет мировая революция.  Большевики отменят
усе границы, и конец контрабанде. Шо тогда робить будете?..
     - А вы?
     - Нам шо? Мы бычков ловим и усики - креветку.
     - Вот и мы будем ловить бычков.
     На грека посмотрели как на ненормального:
     - Тю, скажете! Вы же грек!
     - А разве грек только рака ловит?  - возразил грек.  - Как это...
"шел грек через рек, сунул рук - цапнул рак"?
     - Ну-у, вы взрослый.
     - А  из  чего  взрослый  грек получается?  Из маленький греческий
пацанчик.
     Вдруг все  разом обернулись.  По набережной,  не спеша,  сохраняя
свое собачье достои