аря западно-европейского, с другой, и т. д.
   Этим хронологическим сопоставлениям и основанным на них пророчествам,
явно произвольным и прямо-таки смешным в своей претенциозности, Шпенглер
придает огромное значение. Книга его обезображена целым рядом  синхрони-
ческих таблиц, как бы нарочно предназначенных для того, чтобы  дать  за-
конную пищу остроумию критиков, даже наименее проницательных.  И  первая
же фраза шпенглеровского произведения гласит: "В этой книге впервые  де-
лается попытка заранее определить ход истории. Дело идет  о  том,  чтобы
проследить судьбу культуры... в ее еще непройденных стадиях"...
   Гадание о судьбах культуры на основании "гомологий" и "аналогий" есть
перенесение астрологических "методов" в область истории. Эти  своеобраз-
ные исторические гороскопы отражают в себе не интеллектуальную, а  рели-
гиозную потребность современной цивилизации. Это  одно  из  бесчисленных
суеверий, заменяющих веру для религиозно охолощенной  души  интеллигента
упадочного периода.
   "Сравнительная морфология" Шпенглера, как способ исторического  пред-
видения, лежит в том же плане современного  культурного  сознания,  как,
например, спиритические сеансы. Совершенно  напрасно  поэтому  некоторые
критики усматривают в шпенглеровских схемах, построенных по методу исто-
рической аналогии, непреодоленный рационализм. В действительности это не
рационалистические, а магические схемы.  Но  так  как  они  обращены  не
только к будущему, но и к прошлому, то в результате получаются на-ряду с
произвольными гаданиями явные насилия над историческими фактами,  приво-
дящие иногда к полному извращению всей перспективы. Так, например, необ-
ходимость растянуть биографию фаустовской души на протяжении  полагающе-
гося ей по сравнительно-морфологическому штату  тысячелетия,  заставляет
Шпенглера втискивать в единый культурный стиль и средневековую готику  и
новейшую буржуазную культуру с ее далеко не готической "душой". При этом
революционная эпоха ренессанса, и  реформации,  знаменующая  в  действи-
тельности крушение одной культуры и зарождение другой, теряет  свой  ха-
рактер исторической катастрофы и становится совершенно непонятной, прев-
ращается под пером Шпенглера в какое-то сплошное недоразумение. Шпенглер
прав, конечно, когда он утверждает, что рецепция античной культуры  дея-
телями ренессанса была иллюзией: вожди ренессанса столь же мало перевоп-
лощались в древних греков, как политики великой французской революции  в
древних  римлян,  в  "Гракхов"   или   "Брутов",   имена   которых   они
_______________
   *1 Например: гомологичны 1) походы Наполеона и Александра (отнюдь  не
Цезаря), 2) эпохи Перикла и регентства во Франции, 3) пирамиды  4-й  ди-
настии и готические соборы, 4) буддизм и стоицизм (христианство, нередко
сближаемое с буддизмом, даже не аналогично ему).


себе присвоивали. По своей органической структуре ренессанс не имеет ничего общего с античностью. Но отдельные элементы эллино римской культуры на-ряду с обломками отмирающей, цивилизаторски выродившейся готики несомненно были усвоены эпохой возрождения, образовав тот строительный материал, из которого новая культура, зачатая ренессансом, создала свой особый стиль, существенно отличный и от античного, и от готического.
   И такова вообще связь между  культурами.  Преемственной  связи  между
культурами, как целостными организмами, не существует; но отдельные зна-
ния, технические приемы, вообще элементы  одной  культуры  могут  усваи-
ваться другой, подобно тому как один животный организм "усваивает"  себе
тело другого, поедая его, - подобно тому, как одно здание можно  постро-
ить из кирпичей, вынутых из другого.
   Проникнуть в "душу" чужой культуры, не теряя своей собственной  души,
не возможно. Шпенглер впадает в такую же наивную иллюзию, как и  вообра-
жавшие себя героями Плутарха адвокаты и журналисты французского  конвен-
та, если он думает, что его "портреты" схватывают изнутри  душевный  мир
Эллады. Мы узнаем, что греки называли промежутки между телами "то мэ он"
(не сущее), что восприятие глубины и понятие  бесконечного  пространства
были чужды эллинскому сознанию. Но эти чисто отрицательные признаки  от-
нюдь еще не дают нам проникнуть в эллинскую интуицию пространства и  не-
разрывно связанный с нею стиль математики. Мы получаем в свое распоряже-
ние не интуитивную, а  рассудочную  концепцию,  такую  же  эвристическую
конструкцию, какими мы оперируем в естествознании; она дает  возможность
заранее определить, какие проблемы могли и какие не могли развиваться  в
рамках эллинской науки, подобно тому, например, как структурная химичес-
кая формула заранее устанавливает, какие сочетания атомов водорода и уг-
лерода возможны и какие невозможно в пределах данного жирного  ряда.  Но
внутренняя логика античной математики, отрицающая нашу собственную логи-
ку, остается для нас по-прежнему книгой за семью замками.
   При смене культур можно условно говорить о прогрессе или  регрессе  в
зависимости от того, насколько богат стиль  умершей  и  вновь  возникшей
культуры, насколько обширны и разнообразны возможности развития в преде-
лах того и другого. Однако, самая эта "смена"  есть  всегда  катастрофа,
опустошительнейшая революция. И не только в течение так называемого "пе-
реходного периода" разрушаются и погибают бесчисленные  культурные  цен-
ности; но и по установлении нового стиля жизни,  даже  если  он  богаче,
"прогрессивнее" своего предшественника, кое-что оказывается безвозвратно
утраченным. Сравнивая античную математику с нашей, мы не замечаем  утра-
ты; нам кажется, что в современной математике есть все, что было у древ-
них, плюс еще многое другое. Но не всегда эта утешительная иллюзия  воз-
можна даже при самом поверхностном взгляде. Так, например, Э. Франк ука-
зывает, что найденные в  1892  г.  отрывки  музыкальной  драмы  Эврипида
"Орест" представляются нам "бессвязной последовательностью бессмысленных
тонов". Наша полифоническая и контрапунктическая музыка бесконечно бога-
че эллинской "гомофонической", и тем не менее  ключа  к  пониманию  этой
последней у нас нет.

   ---------------

   Если официальная "буржуазная" наука старается во что бы то  ни  стало
спасти теорию прямолинейного прогресса и подпирающий ее  аппарат  вечных
культурных ценностей, то это, как мы уже упоминали, вполне понятно:  для
идейных руководителей современной культуры гибель ее есть гибель  всякой
вообще человеческой культуры, перспектива беспросветного мрака и  одича-
ния. Иного отношения к проблеме естественно было бы ожидать  со  стороны
социалистов, которые чувствуют себя зачинателями нового культурного цик-
ла, и, в особенности со стороны марксистов. Ведь марксистская  философия
истории уже в силу своего гегелианского происхождения  коренным  образом
отличается от обычной "эволюционной" теории прогресса. Маркс видел в ис-
тории не лестничное восхождение единого человечества к солнцу вечной ис-
тины, а смену существенно различных по своей структуре  общественно-эко-
номических "формаций", главнейшими из которых он считал четыре:  азиатс-
кую деспотию, античный мир, феодальный и  буржуазный  строй.  Каждая  из
этих формаций характеризуется своеобразным типом производственных  отно-
шений и особенным, только ей свойственным строем  политических  учрежде-
ний, теоретических  взглядов,  моральных  принципов,  верований.  Каждый
культурно-исторический тип или строй обладает, таким образом, внутренним
единством, имеет свой стиль, свою систему организующих  связей,  которую
марксистская теория не только "физиономически" схватывает и  констатиру-
ет, но и материалистически объясняет.  Высшие  "ценности  культуры",  ее
"вечные" истины и "священные" заповеди, как раз и являются такими связя-
ми или орудиями организации общества. Само собой понятно, что они  вечны
и святы лишь в пределах данной культурно-исторической формации, лишь для
организаторов данного общественного строя. Наконец, смена  одного  строя
другим есть всегда социальная катастрофа, смерть и рождение, глубочайшая
революция, но ни в коем случае не эволюционное восхождение со  ступеньки
на ступеньку.
   Казалось бы, что марксистская критика, отметив "идеализм"  Шпенглера,
его политическую реакционность, суеверную призрачность его  "аналогичес-
ких" и "гомологических" гаданий, должна была вместе с тем не без некото-
рого удовлетворения констатировать приближение закатной буржуазной мысли
к той исторической концепции, которую до сих пор отстаивал лишь  револю-
ционный социализм и которая была естественно чужда буржуазии в период ее
расцвета и упоения своей культурной миссией.
   К удивлению, в тех немногих отзывах о Шпенглере, которые мне  удалось
встретить в социалистической прессе, нет и  попытки  занять  собственную
позицию и лишь воспроизводятся основные  мотивы  немецкой  профессорской
критики.
   В немецкой социалистической литературе мне известны  две  критические
заметки о "Закате Европы": одна, Германа  Шмоленбаха,  помещена  в  "Joz
Monatshefte" в N 7 от 9 дек. 1919 года, и другая, уже  упомянутая  выше,
переведенная журналом "Начало", статья Шиковского из "Neue Zeit"  (2/VII
1920 г. N 14). Шмоленбах в своей краткой и весьма поверхностной рецензии
заявляет себя ярым сторонником Риккерта и  недоволен  тем,  что  попытки
Шпенглера установить историческую закономерность противоречат  "творчес-
кой свободе всегда и до самых глубочайших своих первооснов активного де-
яния". Но главная опасность шпенглеризма, конечно,  "релятивизм".  Автор
надеется, однако, что читатели не поддадутся этой опасности и сумеют ус-
мотреть "во всех разнообразных цветах преломленного света их единство, а
следовательно в каждом отдельном цвете единый свет,  включающий  в  себя
на-ряду с данным и все прочие цвета". Шиковский в своей критике Шпенгле-
ра также ни на иоту не выходит из рамок профессорского  шаблона.  И  для
него главный враг - релятивизм и связанная с этим последним идея истори-
ческих катастроф. "Ничто не гибнет и не погибло как в материальном,  так
и в духовном мире, - пишет он. - Для того, кто  обозревает  исторический
процесс в его целом, нет ни подъемов, ни падений, есть лишь  переходы...
изолированные культуры и цивилизации содержат в сердцевине своей столько
элементов общечеловеческого чувства, что дух их становится понятен  каж-
дому, кто захочет проникнуть в них умственным взором... Принцип культур-
ного развития, вопреки Шпенглеру, не в бессмысленном, бессвязном восхож-
дении и падении, а в постоянно стремящемся к определенной цели образова-
нии и росте культурных ценностей".
   Итак, все обстоит благополучно: "исторический  процесс  в  целом"  не
знает смерти, без резких подъемов и падений постепенно поднимается он по
лесенке прогресса, все выше и выше, к солнцу вечных "культурных  ценнос-
тей".
   Из русских марксистов обстоятельную статью посвятил Шпенглеру А.  Де-
борин в только что вышедшем в свет N 1 - 2 нового журнала "Под  знаменем
марксизма". А. Деборин подробно разбирает и критикует не только обще-фи-
лософские, но и политические взгляды Шпенглера, изложенные этим  послед-
ним не в "Закате Европы", а в более поздней его работе "Preussentum  und
Sozialismus". В противоположность только что разобранным статьям  немец-
ких социалистических журналов, работа А. Деборина по  своему  подходу  к
теме, по приемам критики и по самому стилю строго выдержана в духе  тра-
диций ортодоксального марксизма. Автор разоблачает реакционную  сущность
Шпенглера, вскрывает его классовую подоплеку, саркастически смеется  над
его попыткой спаять воедино прусскую национально-монархическую  традицию
и социалистический идеал пролетариата. Все это совершенно справедливо  и
по заслугам. Мечты Шпенглера о возрождении и мировом  торжестве  прусса-
чества под флагом империалистического рабочего Интернационала,  бесспор-
но, реакционны и заслуживают всяческого  порицания.  Правда,  и  в  этой
идейке Шпенглера, быть может, не все так беспочвенно, как это кажется  с
первого взгляда; быть может, и тут скрывается кое-что  более  серьезное,
чем безбрежная фантазия отчаявшегося, выбитого революцией из седла реак-
ционера. Но эту сторону вопроса мы оставим в стороне. Политические  сим-
патии Шпенглера имеют, говоря его словами, исключительно "биографический
интерес". С основной его историко-философской концепцией они органически
не связаны, и, насколько можно  судить  из  нашего  прекрасного  далека,
"шпенглеризм" в Германии не выступает обязательно в сочетании  с  монар-
хизмом, но легко мирится и с иными, более демократическими перспективами
бытия.
   Вернемся поэтому к основной проблеме, к проблеме смены культур.  "Со-
держание культуры меняется, - пишет А. Деборин, - сама же культура оста-
ется и делает все новые и новые завоевания.  Социализм  стремится  не  к
разрушению культуры, а к "завоеванию" ее и к  дальнейшему  ее  развитию,
вложив в нее новое содержание. Стало быть речь может итти о "гибели" оп-
ределенного содержания культуры, но не культуры вообще".  Гибнущему  со-
держанию культуры здесь противопоставляется неизменность самой  культуры
или "культуры вообще", т.-е. очевидно неизменность форм культуры, ее ор-
ганизующих принципов, ее объединяющих связей. В истории, как  будто  бы,
происходило как раз наоборот. Отдельные "содержания", - полезные  сведе-
ния, технические изобретения, приемы труда, - перекочевывали из культуры
в культуру, но "сами культуры", живя и развиваясь до поры до времени,  в
конце концов всегда гибли, уступая место  другим.  Можно  ли,  например,
сказать, что христианство сохранило неизменной языческую римскую культу-
ру, обогатив ее новым содержанием? Или что формы культуры остались неиз-
менными при переходе от феодального строя к буржуазному? И уже во всяком
случае очевидно, что социализм,  предполагающий  новый  тип  организации
производства, новые стимулы к труду, новые политические учреждения,  но-
вый строй идей и чувств, есть в первую голову изменение самой  культуры,
основных краеугольных форм ее. И если бы эти новые формы уже возникли  в
недрах социалистического движения, хотя бы в зародыше, социалисты,  ощу-
щая их жизненную силу, имели бы достаточно присутствия духа,  для  того,
чтобы без головокружения смотреть на закат буржуазной культуры и не  ис-
пытывали бы потребности в иллюзорных  "вечных  ценностях",  "объективных
истинах" и прочих реликвиях покойного божественного откровения. Знамена-
тельно, однако, что даже А. Деборин, остающийся по форме в  максимальной
степени верным марксистской ортодоксии, по существу дела занимает ту  же
позицию, которая, как мы только что видели, объединила в  борьбе  против
шпенглеризма немецких профессоров и умеренных социалистов. " я  содержа-
ние культур, но культуры, как таковые, никогда не погибают" - это периф-
раза цитированных выше слов Шиковского: "исторический процесс  в  целом"
не знает ни подъемов, ни падений, а знает лишь переходы. А.  Деборин  не
усматривает никаких признаков заката Европы и считает пессимизм Шпенгле-
ра чем-то вроде послевоенного и пореволюционного "Katzenjammer'a", забы-
вая, что Шпенглер написал свою книгу до войны, и что самая война, а пуще
того послевоенное состояние "ни мира, ни войны", являются разительнейши-
ми симптомами начавшегося "заката". И, наконец, подобно всем тем  крити-
кам Шпенглера, с которыми мы имели дело выше, А. Деборин в конце  концов
укрывается от культурных бедствий и катастроф под сень объективной исти-
ны и прогрессивной эволюции человечества:  "Глубокомысленная  метафизика
Шпенглера - Данилевского, - пишет он, - ведет, таким образом,  неизбежно
к отрицанию эволюции и человеческого прогресса, к крушению науки и  вся-
кого объективного знания, но наши идеологи национализма хорошо  чувству-
ют, в каком месте "башмак жмет". Оба с одинаковым ожесточением  нападают
на дарвинизм и социализм, хорошо сознавая, что идея эволюции и  научного
объективизма составляют серьезную опасность для  их  идеологии"  (курсив
мой. В. Б.).
   Ах, если бы "идея" эволюции могла повернуть вспять  реальный  процесс
деградации, а "идея" объективизма предохраняла  истины  от  фактического
умирания!
   Итак, наш беглый обзор анти-шпенглеровской литературы приводит к нео-
жиданному выводу, что все противники Шпенглера при всем разнообразии  их
философских взглядов, политических убеждений, личных темпераментов обра-
зуют нечто вроде "единого фронта" палладинов вечной истины, мировой эво-
люции и непрерывного прогресса. И до сих пор никто  еще,  насколько  мне
известно, не противопоставил шпенглеровскому пессимизму  увядания  опти-
мизм зарождения, исходящий не из боязливого отрицания, а из мужественно-
го признания катастрофичности мирового процесса,  преходящего  характера
культур и их истин и, в частности, из признания обреченности ныне  дожи-
вающей свой век европейской культуры. Что же это значит? Неужели в  под-
лунном мире не осталось ни одного верующего социалиста? Или, быть может,
подлинные революционеры, истинные носители  ростков  грядущей  культуры,
заняты более важными делами, и им некогда  реагировать  на  шпенглеризм?
Будем надеяться, что справедливо последнее.

   ---------------

   В. Ваганян, рецензируя посвященные Шпенглеру статьи Ф. А. Степуна, С.
Л. Франка, Н. А. Бердяева и Я. М. Букшпана, озаглавил свою заметку: "На-
ши российские шпенглеристы" ("Под знаменем марксизма" N 1 - 2). Это, ра-
зумеется, преувеличение: никто из перечисленных авторов  не  может  быть
назван "шпенглеристом". Но верно то, что все они относятся  к  Шпенглеру
гораздо более благожелательно, чем большинство немецких критиков "Заката
Европы". И С. Л. Франк и Н. А. Бердяев видят в шпенглеризме симптом  не-
которого "благостного" поворота в умах западной интеллигенции, а именно,
ее поворот к вере. "Закат Европы" есть кара за безбожие;  возвращение  к
христианству было бы возрождением умирающей культуры" -  таков  итог  их
размышлений над книгой Шпенглера.
   Что жажда веры является одним из основных мотивов шпенглеровской сим-
фонии настроений, это - бесспорно, но, по Шпенглеру, отпадение от  хрис-
тианства не  может  быть  рассматриваемо,  как  случайный  и  поправимый
"грех", а возвращение к вере не зависит от доброй воли западных интелли-
гентов: христианство внутренне изжило себя, оно умирает, как умерли дру-
гие великие религии; такова историческая судьба,  с  которой  необходимо
примириться, ибо всякие попытки восстания против  нее  приведут  лишь  к
развитию бессильной, расслабляющей душу романтически-религиозной  мечта-
тельности, но ни в коем случае не вернут умирающему  христианству  утра-
ченной им действенной, культурно-созидающей силы. И любопытно, что русс-
кая религиозно-философская мысль, традицию которой  поддерживает  С.  Л.
Франк и, в особенности, Н. А. Бердяев, и лице  своих  последних  крупных
представителей приходит в сущности к тому же выводу. В самом  деле,  что
такое "Великий Инквизитор", как не картина безрелигиозной "цивилизации",
к которой смерть христианского бога неизбежно должна привести  современ-
ное человечество после ряда опустошительных революций?  Но  то,  на  что
Достоевский намекал притчами, Владимир Соловьев высказал прямо и недвус-
мысленно в своих "Трех разговорах": историческая миссия христианства за-
кончена, а вместе с тем исчерпан и  смысл  истории;  никакое  культурное
возрождение отныне невозможно, и верующему остается лишь ждать возвещен-
ного апокалипсисом апофеоза.
   Этим я и ограничу свои замечания по существу и в заключение скажу еще
несколько слов о том "портрете" Шпенглера, который нарисован Ф. А.  Сте-
пуном. Он различает в Шпенглере "три лика": Шпенглер "не  только  роман-
тик-иллюзионист вчерашнего дня, и не только мистик-гностик  вечного  дня
человечества, он, кроме того, еще  и  современный  человек,  отравленный
всеми ядами всеевропейской цивилизации. Разгадав с пророческой силой об-
раз эт