иться.  Я  напрягался,  призывал  на  помощь  все  семь  известных
способов  погружения,  но с таким же успехом надутый мяч может мечтать о
том,  чтобы  опуститься  на  дно. Я даже не мог понять, что исчезло. Мне
казалось,  что  я  делаю  все,  как положено, что еще минута-другая, и я
все-таки  начну погружаться в гармонию, услышу желанную гулкую тишину. И
ничего.  Да  и  существовала  ли  она вообще, эта гармония? Были минуты,
когда я начинал в этом сомневаться.

Я  знал,  что служит поплавком, не дающим мне погрузиться: сурдокамера и
мое  странное подчинение доктору Грейсону. Какая-то часть моего сознания
ясно  видит,  что  я  делаю  не  то,  что свойственно мне, помону Первой
Всеобщей  Научной  Церкви  Дину  Дики.  Но  меня тащит и направляет сила
большая,  чем  я  сам. Эта сила - доктор Грейсон. Я прекрасно отдаю себе
отчет  в  том,  что  здесь  происходит,  но продолжаю исправно выполнять
отвратительные  функции  шпика,  выпытываю  у  несчастной  Джервоне,  не
научила  ли  она  своего воспитанника лишним словам. И выведываю у этого
паренька,  понимает  ли  он  что-нибудь,  дарю ему бинокль со спрятанным
крохотным  микрофончиком.  Браво,  брат Дики! Не зря пактор Браун годами
рассыпал перед тобой перлы своей мудрости.

И  как  случалось  уже не раз за последние дни, эти мысли вызвали у меня
острую  головную  боль.  Она начинала клубиться где-то в затылке. Легкое
облачко.   Потом  боль  становилась  все  тверже,  рваные  края  облачка
заострялись и уже нестерпимо царапали, скребли и рвали виски.

Я  посмотрел  на  часы.  Без  десяти  восемь.  Пора собираться к госпоже
покровительнице.  Представляю  себе  ее день рождения и веселье. Если бы
можно  было  не  пойти.  Но  рабская  и  более сильная моя половина и не
собиралась  оставаться  дома.  Она-то  знала, что делать. Она знала, что
надо  включить магнитофон и послушать, не записалось ли что-нибудь. Если
Лопо с кем-нибудь беседовал, сейчас я услышу эту беседу.

Ну-ка,  послушаем, о чем беседуют молодые слепки, когда рядом нет людей.
Я нажал кнопку воспроизведения. Послышалось шипение пленки и голос:

"Заика... Я, наверное, скоро уйду в Первый корпус. Я не увижу тебя..."

Заика  - это та девчушка, что работала рядом с ним на кортах, машинально
подумал  я.  И  тут ясно понял, что Лопо - человек. В голосе его дрожали
печаль  и любовь Он думал о том, что будет, а на это не способно ни одно
животное.  Он  знает,  что  его  ожидает.  Страдание  знакомо и зверю, и
человеку,  но  человек  страдает  вдвойне: от того, что происходит, и от
того, что произойдет.

Моя  рабская  плененная  половина  жадно  подалась  вперед. Хозяин будет
доволен,  может  быть, он даже потреплет по загривку верного пса, бросит
мозговую  кость.  Ура,  крамола раскрыта! Мальчуган наказан не будет. Он
даже   будет   удостоен   высокой  чести  -  отдать  свое  тело  мистеру
Клевинджеру-младшему.  А вот чудовищную преступницу, виновную в том, что
научила  человеческого  малыша  человеческой речи, скормят муравьям. Как
они  здесь  это  называют?  Устроить  встречу  с  муравьями.  Прекрасно,
справедливость,   наконец,  восторжествует.  Впервые  за  многие  дни  я
вспомнил  пактора  Брауна.  Он любил говорить о справедливости: "Бойтесь
справедливости,  которой  добиваются  с  чрезмерным  азартом.  Подлинная
справедливость мало кому нравится".

Головная  боль стала нестерпимой, и я проглотил таблетку, запив стаканом
воды.  Вода  показалась  мне  тепловатой и тошнотворной. Я был неприятен
себе до такой степени, что испытывал отвращение ко всему, что брал а руки.

Когда  лучше  отнести  пленку  доктору  Грейсону  -  сейчас  или  утром?
Пожалуй,  утром.  Может  быть,  удастся  что-нибудь  выведать  и  у мисс
Джервоне.  Теперь,  когда  знаешь,  что она все-таки виновна и тому есть
доказательства,  можно  позволить  себе  поиграть  с  ней,  как  кошка с
маленькой  серой мышкой. Какое рыцарство! Браво, помон Дин Дики. Налигия
будет вечно гордиться таким сыном...

Я  чувствовал  себя,  как  в  темной  сурдокамере:  сознание,  казалось,
вот-вот покинет меня...

Я  пригладил  волосы  перед  зеркалом, взял приготовленный заранее букет
цветов и вышел на улицу.

Когда-то  мне казалось, что если бы люди чаще смотрели в звездное небо и
чаще  ходили  бы  на  кладбище, мир был бы намного лучше. Потом я узнал,
что  в обсерваториях астрономы свирепо грызутся из-за того, кому и когда
смотреть   в   бесконечность,   а   кладбищенские   сторожа   отличаются
неслыханной алчностью.

Гости  уже  все  были  в  сборе.  Доктор  Халперн,  казалось, еще больше
растолстел  с  утра. Я произвел несложные расчеты и пришел к выводу, что
он  должен  лопнуть  в ближайшие сорок восемь часов. Неплохо, неплохо, в
мире оставались еще вещи, ради которых стоило жить.

Рядом,  тесно  прижавшись  друг  к  другу,  сидели  молоденькая  младшая
покровительница  и  ее  супруг. Я не разобрал ни его имени, ни профессии
По-видимому,  они  были  совсем  еще свеженькими молодоженами, поскольку
явно  боялись  растаться  друг с другом хотя бы на минуту. А можег быть,
они просто боялись, что партнер может убежать и не вернуться.

Сама  мисс Джервоне была наряжена в самое нелепое и безвкусное платье из
всех,  которые  я  когда-либо видел и лицо ее излучало приветливость, от
которой могло скиснуть молоко даже в соседнем корпусе

-  Ой,  - пискнула младшая покровительница, - когда закончились взаимные
представления, - значит, вы помон?

.- Да. Во всяком случае там, дома, я был им.

- А правда, что помоны дают обет безбрачия?

- Правда.

Она посмотрела на меня с невыразимым сожалением замужней дамы.

- А если полицейский монах влюбится?

-  Тогда  он  постарается побороть свои чувства, а если не сможет, тогда
снимет  с себя сан. Полицейский монах - это ведь не только профессия, но
и сан.

Теперь  наступила  очередь  молодожена.  Он  откашлялся,  и  его супруга
уставилась  на  него с выражением гордости и тревоги. Так матери смотрят
на своих детей, когда те собираются прочесть перед гостями стихотворение.

-  Скажите,  мистер  Дики, а как же вы работаете, если вам ничего за это
не платят? Разве так бывает?

-  Видите  ли,  именно поэтому мы, монахи, даем обет безбрачия. Для чего
нам  деньги? Жилье, одежда, пища - все это дает нам наша Первая Всеобщая
Научная   церковь  -  Я  и  не  заметил,  как  скатился  в  торжественно
нравоучительный тон, который так не люблю у других.

-  Ну  а  потом?  Что  случается с помоном, когда он уже не может или не
хочет  служить церкви? - не унимался молодожен, и его жена посмотрела на
него  с  некоторым  беспокойством.  В ее маленькой головке, должно быть,
мелькнула мысль, что ее супруг, пожалуй, не прочь стать монахом.

-  Если  он  достиг  уже определенного возраста и прослужил определенное
количество лет, церковь будет содержать его до самой смерти.

-  Что-то  мы  слишком  много  говорим  и  мало  пьем  и  едим,  - сонно
пробормотал  доктор  Халперн и усердно занялся огромной порцией лозаньи,
которую  раскладывала  по  тарелкам  мисс  Джервоне.  Руки  ее двигались
быстро  и  ловко,  она  что-то  говорила  о  том,  как любит стряпать, о
семейном  рецепте  приготовления  лозаньи, но я вдруг заметил, что глаза
ее  испуганы.  Бедная  мисс  Джервоне, подумал я. Бедная, уродливая мисс
Джервоне.  Неужели  ей  предстоит  познакомиться с красными муравьями? И
вдруг  я  осознал,  что  держу  в  своих  руках ее судьбу. Ведь пленка с
записью  голоса Лопо - единственное доказательство ее вины. Завтра утром
Лопо перестанет существовать...

Если  бы  я  мог  уничтожить  эту пленку... Но моя песья половина тут же
бросилась  доказывать,  почему  это  невозможно. Доктор Грейсон спас мне
жизнь. Я обещал верно служить ему.

Да  и доктора Халперна должна беспокоить пленка, о которой он, возможно,
подозревает.  Ведь  если  какой-то  помон  всего за несколько дней сумел
получить  доказательства  серьезного  преступления  - во всяком случае с
точки  зрения  доктора  Грейсона, - то это бросает тень в первую очередь
на  самого  Халперна,  который  ни  о  чем не догадывался. А может быть,
доктор  Грейсон  подумает,  что  Халперн  знал,  но  скрывал,  не  хотел
предавать  свою  знакомую?  Они  все здесь теряют дар речи, стоит только
упомянуть  имя  шефа  Новы.  Да,  если мистер Грейсон пришел бы к такому
выводу,  целые поколения огненных муравьев рассказывали бы о неслыханном
пире...

-  Доктор,  большое  спасибо  за помощь. Микрофончик влез в бинокль, как
будто был для него специально сделан.

Халперн  продолжал  молча  расправляться  со  второй порцией лозаньи, но
краем  глаза  я  заметил,  как напряглась и застыла на мгновение старшая
покровительница.

-  Все получилось как нельзя лучше, - продолжал я. - Записалось отлично.
Я  и  не представлял себе, что слепок может так разумно разговаривать...
-  теперь  застыл  уже  и  доктор  Халперн. - Просто трогательно, как он
разговаривал со своей подружкой.

-  Тс-с,  -  прошептал  доктор Халперн и с ненавистью посмотрел на меня.
Отцы-программисты,  куда только девалась его сонливость. Он отодвинул от
себя  тарелку,  пробормотал что-то о необходимости еще поработать дома и
вышел.

-  Бедный доктор Халперн, - вздохнула новобрачная, и я подумал, что она,
может  быть, вовсе и не такая дура, как я себе представлял. - Он столько
работает, бедняжка...

-  Все-таки  дура,  -  успокоился  я.  -  Он  пошел  домой  работать,  -
продолжала  младшая  покровительница,  а  завтра  утром, говорят, у него
операция.  Я,  конечно,  не  знаю,  какие  именно операции делает доктор
Халперн,  но,  наверное,  очень  сложные.  Он  ведь такой опытный врач и
блестящий хирург...

Я  снова  посмотрел  на мисс Джервоне. Она сидела не шевелясь, и лицо ее
было  страшно  своей  наготой.  Не  надо  было быть физиономистом, чтобы
определить эту гамму чувств: страх, скорее даже животный ужас, отчаяние...

Удивительный  день  рождения...  Новобрачная продолжала что-то щебетать,
но, наконец, и она уловила грозовые разряды в воздухе.

- До свидания, мисс Джервоне, - вежливо сказала она, - было очень весело.

Старшая  покровительница  ничего не ответила, и супруги, крепко взявшись
за руки, отправились домой.

Несколько  минут  мы сидели молча, потом мисс Джервоне вдруг повернулась
ко мне:

-  Зачем,  зачем  вы  шпионите  за  мной  и за Лопо? Что мы вам сделали?
Откуда  вы  явились?  -  голос ее охрип от ненависти.- Зачем? Что мы вам
сделали?  - Она замолчала, закрыла лицо руками, и плечи ее вздрогнули от
рыданий.  -  Пресвятая  дева  Мария,  -  всхлипывала она, - сжалься надо
мной,  зачем  ты  так  жестока...  -  Она распрямилась, и в глазах у нее
вдруг  сверкнула безумная надежда. - Я пойду к доктору Грейсону... упаду
перед  ним  на  колени...  признаюсь  во всем, во всем... Да, я нарушила
Закон, но он поймет. Он простит, он добрый, он все поймет... Сколько лет...

Я  медленно  встал  и  вышел  на  улицу.  Снова,  как в темной клетке, я
почувствовал,  что  разум  ускользает  от  меня.  О  Священный Алгоритм,
почему  в  трудную  минуту ты перестал служить мне, почему снова оставил
меня  одного  в  безбрежном мире, полном злобы, коварства, жестокости?..
Ведь  я  служил честно, служил, чтобы была в жизни опора, и вот ее снова
нет...  В  голове  бушевал  настоящий  вихрь:  я  жалел  мисс Джервоне и
презирал  ее.  Я  жалел  Лопо  и  жалел  Оскара  Клевинджера. Я презирал
доктора  Халперна  и жалел его. Я ненавидел доктора Грейсона и тянулся к
нему. Я презирал помона Дина Дики и жалел его.

Я  вошел  в свою комнату, почувствовал легкий запах сигары и рассмеялся.
Запах  сигары,  которую  курит  Халперн. Какое ребячество. Неужели же он
рассчитывал,  что  я не догадаюсь, куда делась магнитная пленка? Я зажег
свет.  Пленки  не  было. Ну что ж, по-своему он прав. Когда уже ощущаешь
челюсти огненных муравьев, особенно выбирать не приходится...
                                ГЛАВА 16

Изабелла  Джервоне  остановилась  около дома доктора Грейсона. Сердце ее
колотилось,  вот-вот  выскочит из груди. Боже правый, прости недостойную
грешницу,  защити  в  страшную  годину, отведи рукой своей казнь, смягчи
сердце  доктора Грейсона. Он добрый, он мудрый, он блюдет Закон. Он ведь
ценит  старшую  покровительницу.  Разве  не ее он сам пригласил в первый
ряд   зрителей,   когда   Синтакиса  привели  на  встречу  с  муравьями?
Восемнадцать  лет вместе, не один ведь день. И все ответственные задания
-  только  ей,  Изабелле Джервоне. Даже за Оскаром Клевинджером, за этим
переломанным  хлюпиком,  и  то  ее с доктором Халперном посылали. Он все
поймет,  поймет,  поймет! Она выкрикнула последнее слово, и над запертой
дверью  вдруг  вспыхнул  яркий  прожектор  и  выхватил  ее из безбрежной
темноты.  Круглый динамик за решеткой кашлянул и спросил голосом доктора
Грейсона:

- Что случилось, мисс Джервоне? Уже второй час.

Изабелла   медленно   опустилась  на  колени.  На  мгновение  она  вдруг
подумала, что может испачкать праздничное платье.

-  Доктор  Грейсон, - прошептала она, - я нарушила Закон, я научила Лопо
Первого словам, я научила его таиться от людей...

Динамик за решеткой молчал, и Изабелла почти выкрикнула:

-  Простите  меня,  доктор  Грейсон,  вы  ведь... вы, как отец... Он был
такой  маленький, такой хорошенький, глазенки круглые-круглые, все тянул
ко  мне  ручонки.  - Она начала говорить быстро, захлебываясь словами, и
больше  не  смотрела  на  динамик  за  решеткой.  -  Я сразу поняла, что
господь  сотворил  чудо!  Да,  чудо  он сотворил. Послал мне младенца. И
хоть  я  его  не  носила  во чреве, но выносила в душе. О, как сладостны
были прикосновения его ладошек, маленьких, в подушечках...

Свет  вдруг  погас,  и  плотная темнота тропической ночи хлынула со всех
сторон  на  Изабеллу.  Она  замолчала,  провела  дрожащей  рукой по лбу,
уперлась руками в бетон и медленно встала.

Ноги  слушались  плохо,  ей  казалось,  что вот-вот они подломятся и она
упадет  на  грязный  бетон.  испортит  новое  платье.  А  ведь  в Нове с
химчисткой  ох  как  сложно!  Здесь не чистят, отправляют. Сроки ужасные
просто. Забудешь, что посылала.

-  Его  ладошек,  -  произнесла  она  вслух  а  торжественно  запела:  -
Ма-алень-ких.  в  поду-шеч-ках... - Она ударила себя по губам: - Дурочка
ты, разбудишь ведь Лопо, спит малышка, пускай отдохнет...

Справа  от  нее  темным  кубом вырисовывался на фоне неба Первый корпус.
Одно  окно светится. На втором этаже спит в кровати переломанный хлюпик,
ждет  ее  Лопо.  Это  он, он погубил ее. Не человек он. Человек чужое не
возьмет.  Сатана  он.  В  самолете, когда укол ему делала и он глянул на
нее, она сразу и распознала: сатана и есть, враг рода человеческого.

Она  перекрестилась  и тихонько поднялась на второй этаж. Третья комната
слева.  Так  и  есть,  отблеск  адского  пламени  сочится  из-под двери,
желтый, фосфорный, и серой тянет.

Осторожно  -  сатана  хитер, ох как хитер! - она открыла дверь и вошла в
комнату.  На  столике  у изголовья горел ночничок. Вот он, враг! Ишь ты,
глаза открыл.

-  Это  вы,  сестра? - спросил Оскар Клевинджер. Голос у него был совсем
не  сонный,  и  чувствовалось,  что  он не спал. - Сколько времени? А я,
знаете,   свое  детство  вспомнил,  всякие  глупости.  -  Оскар  заметил
воскресное платье Изабеллы. - Что это вы так разоделись?

Изабелла  Джервоне  не  отвечала  и  смотрела  на него странным и пустым
взглядом.  А  может  быть, ему просто почудилось в слабом свете ночника.
Он  чувствовал,  как  нарастает  в  нем  тревога.  Что с ней, почему она
пришла ночью в этом дурацком платье и молча глазеет на него?

-  Сестра,  -  он  хотел сказать построже, но голос его дрогнул, - что с
вами,  ответьте! - Боже, надо позвать кого-нибудь. Он поднял руку, чтобы
нажать  на  кнопку,  но  Изабелла  бросилась вперед и упала на него. Его
пронзила  острая  боль,  и  он  на  мгновение  потерял сознание, а когда
пришел в себя, почувствовал на шее сильные руки.

- Попался, враг человеческий! Изыди, сатана, погибни!

Оскар   напрягся   изо  всех  сил.  пытаясь  столкнуть  с  себя  жаркое,
бормочущее  чудовище,  боль  взорвалась  в  нем  фейерверком. И вдруг им
овладело  глубокое  спокойствие.  "Оказывается,  -  пронеслось  у него в
голове, - и не надо было мучиться, и не так все страшно..."

Когда  она  отпустила  его, он уже не двигался. Она посмотрела на него и
увидела, что ее Лопо спит.

-  Тс-с,  - прошептала она. - только бы не разбудить малыша. Вылететь бы
птичкой  из  окошка,  чтобы  не  проснулась  крошка.  -  Она  улыбнулась
кроткой,  удовлетворенной  улыбкой, поправила одеяло на кровати, подошла
к  окну и распахнула створки. Бесшумно вспыхивали далекие зарницы, будто
кто-то  без  устали  все  чиркал и чиркал по небосклону спичкой и не мог
зажечь ее. Наконец-то ушла духота и потянуло ночной прохладой.

"А  если  подняться повыше, - подумала Изабелла, влезая на подоконник, -
так там, наверняка, еще прохладнее".

Она шагнула в бархатную темноту.

Телефонный  звонок  вплелся  в  его  сон,  какое-то мгновенье жил в нем,
потом  взорвал  его.  Доктор  Грейсон  взял трубку и, пока подносил ее к
уху, уже понял: что-то случилось.

-  Доктор  Грейсон,  - послышался испуганный голос Халперна, - простите,
что я вынужден был...

- Не морочьте мне голову, что случилось?

- Оскар Клевинджер...

-  Что  Оскар  Клевинджер? Умер? - Доктор Грейсон еще контролировал свой
голос, но чувствовал, что вот-вот раскричится.

- Его... задушили.

-  Что  вы несете? - крикнул Грейсон, но он уже знал, кто задушил, знал,
что  сделал  ночью  чудовищную  ошибку,  когда к дому пришла обезумевшая
Джервоне.  Надо  было  немедленно  вызвать  охрану... Почему, почему это
должно было случиться именно так? Почему?

-  По  всей  видимости.  Изабелла  Джервоне.  Ее нашли под окном комнаты
Оскара  Клевинджера.  Перелом основания черепа. Еще жива, но безнадежна.
Без сознания.

- Кто знает о случившемся?

- Я, дежурный офицер охраны и дежурный врач.

- Ни слова никому. Сколько сейчас времени?

- Три часа ночи.

- Где мистер Клевинджер?

- В гостевом коттедже.

- Хорошо, ждите меня.

Он  положил трубку и начал одеваться. На мгновение ему пришла мысль, что
все  это  лишь  дурной  сон  и стоит снова улечься, как весь этот кошмар
растает  в  темноте. Нет, не растает. Ему вообще не везет. Ни в чем. Все
неприятности,  какие только могут выпасть на долго человека, обязательно
достаются  ему.  С  самого детства. С отца. Улыбки никогда не видел он у
отца.  Ни  он,  ни брат. Прям, строг, сух. Обращение - "сэр". Забудешь -
удар.  Тыльной  стороной  руки по губам. Не очень больно. Очень страшно.
Хныкающая, забитая мать...

Из  шкуры  всегда лез, чтобы заслужить похвалу отца, но так никогда ее и
не слышал. До самой смерти отца. И в гробу он лежал кислый, недовольный.

И  такую  радость  избавления  почувствовал тогда у гроба, что и сейчас,
столько  лет  спустя,  нестерпимый стыд наполнял его, когда вспоминалась
эта бесстыжая, звериная радость.

Доктор  Грейсон  одевался  и  постепенно  начинал  осознавать,  что  ему
действительно  крупно  не  повезло.  Это  было предчувствие непоправимой
катастрофы.  Генри  Клевинджер  не  даст  ему житья. Единственный сын...
Наследник.  И  если бы просто умер... А то задушили... Разве что скрыть?
Вряд ли получится...

Почему  он не приказал задержать эту свихнувшуюся бабу? Почему раньше не
устроил  ей  встречу  с  муравьями? Ведь догадывался, что выучила своего
выкормыша.  И  этот  кретин  Дики.  Потрачен месяц на промывание мозгов,
воспитал,  кажется,  хорошего  работника.  Почему  он до сих пор не смог
ничего   раскрыть?   Помон,  называется...  Ничего,  покормит  муравьев,
поймет,  как надо было работать... Поздно, поздно. Строил, создавал дело
всей  жизни,  весь  гений свой вложил в Нову, и теперь одна взбесившаяся
дрянь поставила все под угрозу...