пче  сжали шею Лопо, и она
перестала стонать...

...И  снова  Изабелла  поймала  себя  на том. что думает о Лопо так, как
будто  ничего  не  случилось,  как  будто  доктор  Салливан не сказал ей
утром,  что  Лопоухий  Первый намечен. На мгновение ее охватила безумная
надежда:  может  быть,  все  это  ей  почудилось?  Может  быть, это лишь
тягостный сон, как когда-то сны о муравьях?

Но  она  знала, что это не сон. Ей было известно, почему доктор Салливан
сообщил  эту  новость  с  подчеркнутым безразличием. Он давно понял, что
она  привязалась  к Лопо. И она знала, что доктор Салливан не простил ей
отвергнутых  ухаживаний. Поэтому утром, хотя голос его звучал буднично и
равнодушно, он не мог скрыть злорадства:

-  Да,  знаете,  а  Лопо-то  намечен.  На полную... Говорят даже, что вы
поедете за клиентом...
                                ГЛАВА 9

Его  память  -  как  испорченная  патефонная пластинка. Снова и снова он
сидел   в   вагоне   моно,   откинувшись   на  спинку  кресла  и  сквозь
полуприкрытые  веки  смотрел  на  проносившиеся  мимо  бесконечные  ряды
домиков.  Каждый  раз, когда он ехал по монорельсу из университета домой
в   Хиллтоп   или  обратно  в  университет,  вид  десятков  тысяч  почти
одинаковых домиков наполнял его тоской.

Потом,  в  суете  студенческой  жизни,  Оскар  забывал об этих мыслях, и
только  бесшумно разворачивающаяся панорама из окна моно снова приносила
юношескую печаль. Он пытался посмеиваться над собой.

Вельтшмерц  -  мировая  скорбь, - говорил он себе, - свойственна молодым
людям  С  возрастом  она  проходит,  и  человек  исправно совершает свой
положенный  на  земле цикл: съедает столько-то тонн, выпивает столько-то
цистерн,   просыпает   столько-то  лет  и  благополучно  умирает,  чтобы
освободить  место  другим, которые, в свою очередь, испытают вельтшмерц,
вылечатся  от  юношеского  недуга и начнут сновать по предназначенным им
тропкам в человеческом муравейнике.

Впрочем,  мысли  его  текли  на  этот  раз  медленнее, чем обычно. Он не
выспался  накануне  и  сейчас  то  и  дело начинал дремать, однако через
секунду-другую снова открывал глаза. С детства он не умел спать сидя.

Внезапно   слегка  вибрирующая  тишина  вагона  взорвалась  скрежетом  и
грохотом.   С  чудовищно  томящей  медлительностью  он  начал  клониться
вперед,  и  пупырышки на искусственной коже сидения превратились в холмы
и  горы. Затем - провал. И снова память стала прокручивать в замедленном
темпе  ленту  проносившегося  пейзажа, снова она разрывалась скрежетом и
грохотом,  и  снова  с  рвущей сердце медлительностью летел он вперед со
своего  места.  Падал  в  провал,  из  которого снова, как в бесконечной
детской присказке, возникал вагон моно.

"Этого  не  может быть, - вяло подумал он, - человек не может жить много
раз.  Наверное,  я  умер.  Но смерть - это чувства, выровненные до нуля.
Скорее  всего,  я  жив".  И  вдруг  он понял, почему память свернулась в
бесконечное  кольцо.  Дальше  вспоминать было страшно, дальше была тупая
боль,  которая  наполнила все его тело, а может быть, и весь мир, потому
что его тела было явно мало для такой сложной системы болей.

И  катастрофа  получила  в  его сознании название: катастрофа. И к этому
слову-координате  начали  подплывать  другие  слова: ужас, боль, смерть,
калека, больница.

Он  начал  ощущать  свое полное тупой боли тело. Он уже каким-то образом
знал,  что  вскоре  должен  будет  открыть  глаза,  но  пока  можно было
сопротивляться,  этого  делать  не  следовало.  Пока глаза закрыты, была
надежда,  что  его  мучает  дурной  сон, что скоро с легким шорохом моно
начнет  тормозить,  он  выйдет,  найдет такси и через полчаса окажется в
старом родном доме на холме.

Но  даже  с  закрытыми глазами он уже не верил в сон. И как только понял
это окончательно, боль стала острее, и он застонал.

-  Состояние,  конечно,  тяжелое, не будем скрывать от вас, - услышал он
откуда-то издалека бесплотный голос, - но шансы есть...

- Шансы на что? - спросил другой голос, почему-то очень знакомый.

- На жизнь. Не больше...

"О  чем они говорят? - подумал Оскар. Наверное, о ком-то тяжело больном.
И я тоже болен. А может быть, это обо мне?"

Он  поднимался  теперь  к  сознанию  с  пугающей  быстротой, боль упорно
выталкивала  его  на  поверхность.  Но  ему не хотелось подниматься. Там
было  тяжелое  состояние,  "только  шансы". Но там был и знакомый голос.
"Это  отец",  -  подумал Оскар. Теперь он окончательно пришел в себя, но
по-прежнему  не  открывал  глаза.  Нужно  было дослушать, о чем говорили
люди около него.

- Что вы понимаете под словом жизнь? - глухо спросил отец.

-  О, мистер Клевинджер, не будем заниматься философскими определениями,
особенно  в  такой  час. У вашего сына раздроблена правая нога. Нужна ли
будет  ампутация  -  пока  я  вам сказать не могу, но пользоваться он ею
безусловно  не  сможет.  Вот  рентгеновский  снимок,  смотрите,  каша из
костей.  Очевидно,  его  ударило  по  ноге  что-то тяжелое, скорее всего
сорвавшееся  сиденье.  Повреждена  и  правая  рука. Возможно, ее удастся
спасти,  но  полностью  ее  функции, скорее всего, не восстановятся. Что
касается повреждений внутренних органов...

"Священный  Алгоритм,  -  пронеслось  в голове у Оскара, - лучше бы удар
был чуточку посильнее..."

-  Но  пока нас больше всего беспокоят почки и печень. Сказать точно еще
трудно,  но повреждения, увы, есть. Так что, мистер Клевинджер. жизнь, в
данном  случае,  это  не  так  уж  мало  -  В  голосе  врача послышалась
профессиональная  обида  человека,  от которого профаны ждут больше, чем
он может дать.

- Скажите, доктор, непосредственной угрозы его жизни нет?

- Думаю, что нет. Мы сделали все, что нужно.

- Когда его можно будет забрать отсюда?

-  О.  мистер  Клевинджер,  пока  бы  я  на вашем месте не задавал таких
вопросов. Кто знает... Если все пойдет хорошо, месяца через три-четыре...

-   Вы  меня  не  поняли,  доктор,-  в  голосе  Клевинджера  послышались
нетерпеливые  нотки  человека, привыкшего, чтобы его понимали сразу, - я
имею в виду, когда его можно будет забрать сейчас, до лечения?

Доктор даже закашлялся от обиды.

- Вы нам не доверяете?

- Я вам абсолютно доверяю, доктор. Просто я...

- Смею вас уверить, что условия в нашей больнице...

- Я просто хотел...

- ...лучшие медицинские силы...

- ...забрать сына.

После томительной паузы доктор спросил:

- В другую больницу?

- Н-нет, домой.

-  Простите,  мистер  Клевинджер.-  голос  доктора  снова окреп, и в нем
теперь  угадывалось  торжество специалиста, поймавшего, наконец, профана
на  совершеннейшей  глупости.  -  Ваш  сын  в  таком  состоянии не может
находиться  дома. Даже самый лучший уход не может заменить больницы. Так
что  это  совершенно отпадает. Я понимаю ваши чувства и представляю ваши
возможности,  но  взять  его  домой  было  бы  преступлением. Ваше право
перевести  его  в другую больницу, если вы нам не доверяете, пожалуйста,
но не домой...

Оскару  вдруг стало страшно. Зачем отец хочет его забрать? Слишком часто
отец настаивал на своем... Он открыл глаза и тихо позвал:

- Отец...

Оскар  увидел,  как отец на мгновение замер, словно прислушивался, потом
стремительно  повернулся  к сыну и жадно поймал глазами его взгляд. Лицо
его  на  секунду  передернула  жалобная  гримаса,  он  с  усилием сделал
глогательное  движение.  Глаза  влажно  заблестели.  Он  нежно  коснулся
пальцами  лба  Оскара  и  провел  ими  по носу, губам, подбородку. Давно
забытая  детская  восторженная  привязанность  нежным  и горячим облаком
поднялась  из  глубин  души юноши, и он почувствовал, что и лицо отца, и
комната вдруг потеряли резкость. Он плакал.

-  Не  бойся,  сынок,  - сказал отец, и Оскару захотелось поверить отцу,
как  он когда-то верил каждому его слову. Но не мог. И не только потому,
что  их  разделяли  годы все более сильных ссор, но и потому, что слышал
слова  доктора. Одноногий и однорукий калека. Почему удар пришелся не по
голове? Почему?

-  И  не плачь, - сказал отец. - Я знаю, что разочаровал тебя. Наверное,
сыновья  всегда  разочаровываются  в  своих  отцах. когда вырастают. Но,
поверь  мне  на  этот  раз,  прошу тебя. Я обещаю, что ты выздоровеешь и
будешь нормальным человеком.

Оскар  услышал, как вздохнул врач. Он бы и сам вздохнул, но страшно было
набрать в грудь чуть больше воздуха.

- Завтра можно будет? - спросил Генри Клевинджер доктора.

- Забрать вашего сына?

- Да. - решительно сказал Клевинджер.

- Как вам угодно. - сухо сказал доктор.
                                ГЛАВА 10

Отец,  ты  обещал  объяснить мне, куда мы летим, - сказал Оскар Он лежал
укутанный  одеялом на широких удобных носилках в салоне самолета. Ровный
гул легко срывался с двигателей и уносился куда-то назад.

- Сейчас, сейчас, отдохни немного, - сказал Генри Клевинджер.

-  Как  вы  себя  чувствуете?  - спросил полный врач с сонным выражением
лица и взял своими пухлыми теплыми пальцами запястье Оскара.

- Как будто ничего.

-  Давайте  сделаем  укол,  и  вы  спокойно  проспите  всю  дорогу. Мисс
Джервоне,   шприц,   пожа   луйста...   Немолодая   сестра  с  постоянно
испуганными глазами торопливо раскрыла саквояж.

-  Нет,  нет,-  сказал  Оскар.-  Я чувствую себя вполне прилично. Я хочу
поговорить с отцом.

- Доктор Халперн, это возможно? - спросил Генри Клевинджер

- Вполне. Пульс почти нормальный, наполнение хорошее.

-  Отлично.  Тогда,  если  вы не возражаете, мы бы хотели поговорить. Вы
можете пока побыть в заднем салоне.

Сестра  послушно  вскочила  на  ноги, и Оскар поймал на себе ее какой-то
странно напряженный взгляд.

-   Тебе   удобно,   сынок?  -  спросил  старший  Клевинджер,  и  Оскару
показалось, что в голосе отца прозвучала нотка неуверенности.

- Да.

-  Хорошо.  Я  знаю, Оскар, что ты не разделяешь многих моих взглядов. Я
тоже  не всегда могу согласиться с тобой. Наверное, это неизбежная война
поколений.  Но  я прошу внимательно выслушать меня и постараться понять.
Заранее  хочу  тебя  предупредить,  что все тобой услышанное должно быть
сохранено в абсолютной тайне. Не спрашивай почему - ты поймешь сам.

Однажды,  когда  твоей  сестре было два года, мой знакомый как-то сказал
мне,  что  со  мной хочет поговорить один молодой ученый. Я ответил, что
филантропом   себя   не  считаю,  денег  не  даю  и  молодых  гениев  не
поддерживаю.  Тем  не  менее  он настаивал, и я согласился. Назавтра мне
позвонил   этот  ученый,  назвался  доктором  Грейсоном  и  просил  меня
приехать к нему. Мяе неудобно было отказываться, и я поехал.

Меня  встретил  энергичный  молодой  человек и с места в карьер объявил,
что  может предложить мне хорошую сделку. Я ответил, что ничего покупать
не  собираюсь,  но  Грейсон как-то странно улыбнулся. Я как сейчас помню
эту улыбку, хотя прошло больше тридцати лет.

-   Мистер   Клевинджер,  -  сказал  он,  -  я  бы  никогда  не  решился
побеспокоить  вас,  если  бы  не был уверен, что мой товар вас наверняка
заинтересует.

Надо  сказать, что в докторе Грейсоне есть что-то от артиста. Он подошел
к  двери  и  царственным  жестом  распахнул  ее. В комнату вошла молодая
женщина, ведя за руку двухлетнего мальчика.

- Знакомьтесь, - сказал он, - это моя жена Мелисса и сын Эрик.

Я  поклонился.  Женщина  ничем  примечательна  не  была, а мальчуган был
точной  копией  отца.  Должно быть, доктор поймал мой взгляд, потому что
достал  из  стола  два  конверта, извлек из них две пачки фотографий. На
всех  фотографиях  был  изображен  Эрик.  Я  не  мог  понять,  что этому
Грейсону надо. "Может быть, он хочет продать мне сына?" - подумал я.

- Как по-вашему, кто изображен на фото? - спросил меня Грейсон.

Я  пожал  плечами.  Вся эта нелепая мистификация начинала злить меня. Ты
ведь  знаешь мой характер. Оскар. Я не терплю неопределенности, загадок,
намеков...

- Ваш сын, - сухо ответил я и встал.

-  Вы  ошибаетесь, мистер Клевннджер, - торжествующе воскликнул Грейсон.
-  На  одних  изображен я в возрасте двух лет, на других - действительно
Эрик.  Если  вы сможете определить, где кто, я попрошу у вас прощения за
отнятое время и мы тут же расстанемся.

Мне  ничего  не  оставалось,  как  присмотреться  к  фотографиям. Мистер
Грейсон,   по-видимому,   шутил.   Такого   сходства  быть  не  могло...
Фотографий   было   дюжины  две,  открыточного  формата,  черно-белых  и
цветных.  И  на  всех  был  снят  один  и тот же мальчик - Эрик. Вся эта
мистификация  мне  изрядно  надоела,  и  я  снова встал, на этот раз уже
решительно.

-  Благодарю вас. доктор Грейсон, - раздраженно сказал я. - Я не покупаю
детские фотографии, даже оптом...

-  Переверните  фото, - властно сказал Грейсон, и сам не знаю почему, но
я  повиновался.  На  части фото стоял штамп фотографа и дата, заверенная
печатью  нотариуса.  Год,  когда  не  только  Эрика, но, наверное, и его
матери  еще  не было на свете. Или дата фальшивая, или... Я не знал, что
и подумать.

Грейсон  посмотрел  на меня с нескрываемым торжеством. Он кивнул жене, и
та  вышла  вместе  с  мальчиком.  Грейсон  выдержал  эффектную  паузу  и
небрежно заметил:

- Должен вам признаться, мистер Клевинджер, что Эрик вовсе не сын мне.

- Как? - не выдержал я. - А кто же?

- Он моя копия, мой слепок.

- Это я видел, - нетерпеливо воскликнул я.

-  Нет,  вы меня не поняли. Я говорю не фигурально. У Эрика не было отца
и   матери   в  общепринятом  смысле  этих  слов.  Дело  в  том,  мистер
Клевинджер,  что  перед  вами  гений.  Да,  да,  я  не знаю других слов,
которыми  можно  было  бы  описать  мои способности в биологии. Я именно
гений,  как  ни  странно  звучит  такое  заявление  о  самом  себе. Я не
тщеславен,  я  просто  констатирую факт. Я сделал то, чего еще никому не
удавалось  сделать.  Со временем, вероятно, кто-нибудь этого и добьется,
но я первый.

Ты  ведь  знаешь,  Оскар,  я  человек по природе не впечатлительный и не
доверчивый.  Но  я не засмеялся. В Грейсоне бурлила какая-то дьявольская
энергия,  он  излучал  фантастическую  уверенность.  Он оказался прав: я
забыл о времени.

-  Вы,  возможно,  знаете,  что  весь  наследственный  код, спрятанный в
спиралях  ДНК,  то  есть вся информация, которая определяет, что из этой
клетки  вырастет,  допустим, человек среднего роста с карими глазами или
саблезубый  тигр, склонный прыгать своим жертвам на спину, содержится не
только  в  половых  клетках,  но  и  во  всех  обычных соматических. Мне
удалось  актвизировать  обычную  соматическую  клетку. Я взял у себя изо
рта  кусочек  слизистой  оболочки.  Это  не операция, боже упаси! Клетки
слизистой я поместил в подходящую среду. Затем я взял яйцеклетку Мелиссы...

- Позвольте, - сказал я, - но вы же только что...

-  Не  торопитесь, - строго сказал Грейсон, словно я был его учеником. -
Я  обманул  природу.  Я  извлек  из  ее  яйцеклетки  ядро и на его место
вставил   ядро   клетки,   взятой   из   слизистой   моего   рта.  Затем
подготовленную  яйцеклетку  я  ввел  опять в матку Мелиссы. Беременность
развивалась  нормально,  и через девять месяцев она родила Эрика. Однако
она  была  всего  лишь  сосудом,  укрывавшим  и  кормившим  его. Никаких
наследственных  признаков  передать  ему  она  не  могла, ибо клетка, из
которой   развивался   Эрик,  несла  мои  и  только  мои  наследственные
признаки.  Таким  образом,  Эрик  не  мой сын и не сын Мелиссы. Он - моя
копия, мой точный слепок. Отсюда и сходство, которое так вас поразило.

-  Значит, - сказал я, - отныне можно иметь детей, которые будут точными
копиями...

-  Совершенно  верно.  Мало  того, скоро женщина не нужна будет даже для
того,  чтобы  вынашивать  такую  копию.  Еще  полгода  -  ну  меня будет
искусственная матка...

- Боже... - пробормотал я.

-  Но  это еще не все, - вдохновенно продолжал Грейсон. - Может быть, вы
слышали,   что   пересадке   органов   одного  человека  другому  мешает
биологическая   несовместимость.   Организм  распознает  чужие  белки  и
решительно  отторгает  их.  Мои слепки абсолютно неотличимы по белкам от
хозяина.  Если  бы  сейчас  или  когда-нибудь впоследствии нужно было бы
взять  какой-нибудь орган Эрика и пересадить его мне взамен вышедшего из
строя  -  я, разумеется, отбрасываю возрастную разницу, дело не в ней, -
такая операция была бы гарантированно успешной.

Таким  образом, можно всегда иметь живой склад запасных частей, от почек
до  конечностей.  Мало  того, я уверен, что со временем смогу взять тело
слепка и прирастить к нему голову хозяина.

Это вопрос лишь хирургической техники и терпения.

Человек  может  иметь несколько своих слепков; своего возраста и моложе,
чтобы всегда под рукой было молодое здоровое тело...

-  ...Но...-  пробормотал  я,  слишком  потрясенный,  чтобы  собраться с
мыслями,- ведь эти ваши слепки...

-  Я  догадываюсь,  что вы хотите сказать,- кивнул Грейсон.- Все зависит
от  воспитания.  Слепок  может  стать  абсолютно полноценным человеком и
может  остаться  существом  слаборазвитым. И не нужно никаких особых мер
для  этого.  Вырастите  слепок в искусственно созданной среде, где с ним
никто  не  разговаривает,  -  и  вы  получите существо, к которому можно
будет  относиться как к домашнему скоту, то есть в нужный момент забить,
не мучая себя угрызениями совести.

- Но ведь это все-таки будут люди?

-  Нет.  Это  будут  животные. Какая, в конце концов, разница, сколько у
животного  ног,  четыре,  две  или  пятнадцать.  Человека  от  животного
отличает  только разум, самосознание. Мои слепки будут в меньшей степени
людьми, чем, скажем, собаки.

-  И  что  же вы хотите от меня? - спросил я.- Чтобы я финансировал ваши
работы?

-  О  нет,  мистер  Клевинджер.  Этого  я от вас не жду, да это мне и не
нужно.  Я  не  собираюсь  публиковать  свои  работы,  -  холодно  сказал
Грейсон.  -  Мало того, я постараюсь, чтобы о них знало как можно меньше
людей.  Мне  не  нужна  свора  моралистов, юристов, ханжей и завистливых
коллег.  Вы  представьте  на  минуточку,  какой визг поднялся бы во всем
мире,  если  бы  то, что я рассказал вам, было опубликовано. Коллеги мои
охрипли   бы   от   лая.  Юристы  мигом  доказали  бы,  что  я  совершаю
преступление  против  личности  в  частности  и  человечества  вообще. И
только  за  то,  что  я  гений.  Весь  исступленный  их лай был бы чисто
защитной  реакцией. Ведь посредственности куда легче загрызть гения, чем
понять  его  и  признать  тем  самым  свою  никчемность. Нет, они мне не
нужны.  Мне не нужна слава. Я хочу работать один. Где-нибудь подальше от
нескромных  глаз  я  создам  колонию  слепков,  и те, кто может платить,
будут иметь ходячие запасные части.

Я  не  прошу у вас деньги вперед. Но позвольте мне создать слепки членов
вашей  семьи,  и  когда вы их увидите собственными глазами, я уверен, вы
захотите заплатить мне за них...

Генри  Клевинджер  замолчал,  откинувшись  на  спинку  кресла,  и  начал
раскатывать  между  пальцами  сигарету. Закурив, он посмотрел на сына, и
Оскару показалось, что в глазах отца он прочел напряженное ожидание.

- Значит, ты выглядишь таким молодым, потому что...

-  Да,  ты не ошибся... Это тело, строго говоря, не мое. Оно принадлежит
моему  слепку, который был на тридцать лет моложе меня... Доктор Грейсон
не  преувеличивал  своих  возможностей. Он сделал все, о чем говорил. Он
действительно   разработал  эту  фантастическую  операцию  по  пересадке
головы.  Мало того, он нашел способ как-то воздействовать на мозг - мозг
тоже начинает молодеть. Слепок, давший мне тело...

- Ты его видел... перед этим? - медленно спросил Оскар.

-  Да,  -  почему-то  торопливо  кивнул  Генри  Клевинджер.  - Он не был
человеком. Человек - ведь это не тело, не мышцы, кровь или железы.

Человек  - это душа, разум. А у него их не было. Впрочем, ты это увидишь
сам.

- Это