Андрей ЩУПОВ
				Рассказы

ОЧЕРЕДЬ
ЦЕНТУРИЯ
ВАШЕ СЛОВО, МСЬЕ КОМИССАР!
ВЕЛИКИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАТОРЫ





                               Андрей ЩУПОВ

                                 ЦЕНТУРИЯ



                               "Так уж устроено в этом мире - если в одном
                            месте смеются, в  другом  обязательно  плачут.
                            Поэтому смейтесь, но не увлекайтесь."
                                                           Гаахен, XI век.


     Тучи клубились под сумеречным  потолком  хранилища  времени.  Вековые
котлы громоздились неровными рядами, дрожало пламя и  жар  растекался  над
землей, навевая дремотную лень.
     Клыкасто зевнув, бесенок поскреб спицей мохнатое пузо,  дугой  выгнул
ребристое тощее тельце. Однообразное, размеренное бульканье усыпляло.  Оно
стекалось со всех сторон,  заливая  мозг  сладкой  патокой,  смыкая  веки,
уговаривая лечь, отдаться во власть сна. Не удержавшись,  чертенок  цапнул
себя за плечо. Перебрав зубами шерсть, прикусил невидимое насекомое, сонно
огляделся.
     Хранилище... Он фыркнул. Справа тьма,  слева  тьма  и  никаких  стен.
Только длинные, подсвеченные огнем шеренги котлов, убегающие  в  такую  же
непроглядную тьму.  Это  вам  не  подземелье,  где  шумно  и  весело,  где
испуганно галдят грешники и можно с воем носиться взад-вперед, нахлестывая
хвостом вновь прибывающих, награждая их  тумаками,  покусывая  за  дряблые
ягодицы. А здесь... Здесь все иначе. Пойди разбери, что там в этих котлах.
Говорят, время. Но разве такое возможно?  Даже  один-единственный  час  не
поймать и не упрятать в клетку, а Хранитель утверждает, что в каждом котле
целое  столетие.  Миллионы  судеб,  миллионы  жалких,  смешных  и  скучных
историй.
     Щурясь от  едкого  пара,  бесенок  поерзал  на  высоком  табурете,  с
любопытством заглянул в глубь котла -  последнего  из  последних,  еще  не
успевшего потускнеть, с зеркальным глянцем на округлых боках,  за  которым
надлежало ухаживать особо, присматривать не как-нибудь, а в оба глаза.  По
соседству из нетленного  бетона  спешно  возводился  массивный  фундамент,
продолжающий бесконечную шеренгу, однако ни поленьев, ни самого чана  пока
не завезли. Стрелке следовало дойти до  положенной  отметки,  а  нынешнему
зубастому веку дожевать последние свои годочки.
     Чуть наклонившись, дьяволенок словно  острогу  выставил  перед  собой
спицу и плотоядно улыбнулся.
     Вскипая из ничего, густым кисельным потоком - наверх,  к  призрачному
свету,  тянулись  крохотные  пузырьки.  Вздуваясь  с  высотой,   тесня   и
проглатывая друг дружку, вздуваясь оттого еще больше, они  превращались  в
конце концов в огромные неповоротливые шары. Лиловые, поблескивающие,  они
выныривали  на  поверхность  половинками  сфер,  пучеглазо  таращились  на
мохнатое личико черта. Проплавав секунду-другую, лопались в мелкие брызги.
Тех,  кто  мешкал,  бесенок  аккуратно  прокалывал  спицей.  Тонкая  сталь
приобретала  солоноватый  привкус,  и,   облизывая   ее,   черт   довольно
покряхтывал. Такое же удовольствие испытывают деревенские мальчишки,  тыча
в муравейник соломинками, заставляя переполошенных муравьев  отплевываться
кислотой.
     Раздвоенный язычок бесенка мелькал с поразительной скоростью. Если бы
еще не эта плесень! Густая, пузырчатая, она облепила  далекое  дно,  и  не
было никакой возможности до нее дотянуться. Бурление обходило ее стороной,
и те же пузырьки, сохранившие  микробное  существование,  цепко  держались
глубины, переживая  поколения  своих  собратьев,  превращая  сэкономленную
энергию  движения  во  временную  протяженность.  Даже  кончиком   черпака
дьяволенок никак не мог  подцепить  рыхлую  массу.  При  этом  он  всерьез
рисковал  опрокинуться  в  вязкий  кипяток.  Недоступность  ничтожеств   в
пузырчатом обличье распаляла  так,  что  хотелось  рычать...  Внезапно  он
оставил безуспешные попытки и  после  минутного  размышления  ухмыльнулся.
Новая идея завладела его умишком. В предвкушении занятного сердечко  черта
забилось быстрее.  Подхватив  отшлифованный  ладонями  прежних  служителей
черпак, он воровато осмотрелся. Соскочив  с  табурета,  зацокал  копытцами
вдоль  вереницы  котлов,  выбирая  подходящий.  На  этот  раз  глаза   его
остановились на котле старом, отлитом из бронзы, закопченном  от  низа  до
самого верха...
     Черпак погрузился в лохматый пар, с хлюпаньем вобрал в себя дымящуюся
порцию. Чертенок заспешил обратно. Бесцветное варево плеснуло  в  тревожно
бурлящую муть и  тут  же  вскипело  черным.  От  котла  потянуло  терпким,
прокисшим запахом, в горле у дьяволенка засвербило,  на  глазах  выступили
слезы. Кашляя и чихая, он отбежал в сторону. Подобного результата никто не
мог  ожидать.  Челюсти  шутника  дробно  клацнули.  Взбившееся   в   котле
чернильное облако бросалось в глаза издалека. Если увидит Хранитель, будет
жуткий скандал.
     Подгоняемый страхом, трясущийся, он  вернулся  к  котлу  и,  запустив
черпак в варево, энергично помешал. Облако поблекло, расплылось, цвет  его
менялся на глазах: черное, коричневое, бурое...
     Наверху со стороны лестницы  что-то  стукнуло.  Угрожающе  заскрипели
ступени. Вздрогнув всем  телом,  бесенок  сунулся  черпаком  в  сердцевину
облака, попытался погрузить его в глубь - к той самой  плесени.  Ошпаривая
кожу, из котла фыркнуло  брызгами,  вскипело  алым,  и,  отбросив  черпак,
чертенок поспешил прочь. Если  Хранитель  решит,  что  все  это  проделано
нарочно... Господи! Ведь в сущности он  ничего  такого  не  хотел!  Только
попробовать!..
     Съежившись  от  дурных  предчувствий,  дьяволенок  поднял  глаза   на
злополучный котел и в изумлении сделал шажок вперед. Там, где  только  что
зависала багровая клякса, ничего уже не было. Только разливалась  волнами,
туманила поверхность непроглядная, напоминающая морскую глубину синева.


     Не так уж  много  во  Вселенной  вещей,  суть  коих  -  вечность.  Но
бухгалтерская категория несомненно из  их  числа.  Не  умеющий  помнить  -
заводит память, не умеющий мыслить - прибегает к спасительной бухгалтерии.
И  даже  тот,  кому  подвластно  и  первое  и  второе,  на  всякий  случай
предпочитает подстраховаться.
     Хранитель принял в руки лист с золотистым текстом и неспешно прочел:

     "...Выписка  из  протокола,  подшитая  в  дежурный  Журнал  Хранилища
Времени.
     Допросом с пристрастием сменного попечителя Котлов  особой  комиссией
установлено:
     1. Тайно и злоумышленно произведено  смешение  двух  непересекающихся
времен. (Однократно).
     2. Тайно, но не злоумышленно посредством  трех  замесов,  совершенных
деревянным  черпаком  (дуб  из   породы   вечных)   произведено   смешение
разнесенных пространств. (Трехкратно).
     Итог:
     Последствия глобального масштаба не имели, а потому инцидент  считать
исчерпанным, записав во внеочередное испытание, ниспосланное человечеству.
Попечителя котлов понизить  в  должности  с  переводом  в  угольные  копи.
Протокол задержать при Службе Времени, не доводя до Канцелярии Всевышнего.
ХРАНИТЕЛЬ."

     Оставалось  только  поставить  подпись  -   витиеватую   и   властную
закорючку, что и было сделано небрежным движением руки.


     Хрипло дыша, центурион  вогнал  меч  по  рукоять  в  землю  и  рывком
выдернул. Лезвие вновь сияло. Кровь чудовища, зловонная и черная, осталась
внизу,  меж  бесчисленных  нор  и  кореньев,  жирных   земляных   пластов,
нашпигованных червями и личинками. Вложив оружие в ножны, он обернулся.
     Восемьдесят с небольшим человек - все, что осталось от его  центурии.
Они стояли перед ним в  перепачканных  доспехах,  с  потемневшими  лицами,
пряча от командующего глубоко запавшие глаза. Изменения,  увы,  произошли.
По-прежнему они оставались лучшими  легионерами  претория,  но  этот  день
помял их и  потискал,  как  мнет  неосторожного  охотника  разбушевавшийся
медведь. Случившееся вторглось в  души  солдат,  сломив  наиболее  слабых,
смутив сильнейших. И именно сегодня они чуть было не побежали.  Гвардия...
Воины, не знавшие децимаций и позора поражений.  Он  остановил  их  только
чудом. Потому что возненавидел в  ту  роковую  минуту  себя.  Собственному
сердцу бесполезно лгать, - он тоже трепетал от ужаса, готов был отступить,
прикрыв голову щитом, не  видя  ничего  и  не  слыша.  И  лишь  уязвленная
гордость способна была породить  ту  необыкновенную  ярость,  что  в  пару
мгновений преобразила военачальника, распрямив, стянув мускулы  тетивой  и
швырнув на чудовище. Наверное, часть этой ярости передалась и воинам. Это,
должно быть, и спасло их.
     Им не удалось зарубить чудовище.  Оружие  со  звоном  отскакивало  от
панциря,  оставляя  безобидные  царапины.  Гигантская   клешнястая   тварь
продолжала ворочаться и рычать, вгрызаясь  в  почву,  отбрасывая  от  себя
легионеров, обдавая их прогорклым смердящим дыханием. Окриками  центуриону
удавалось подстегивать воинов, заставляя вновь и вновь кидаться на  зверя.
И, прорвавшись наконец вплотную к темным  набрякшим  венам,  выпирающим  у
животного наружу, они взрезали  их  взмахами  мечей.  Воздух,  сотрясаемый
чудовищным рыком, впервые огласился победными криками. Исход сражения стал
ясен.
     Позже, расступившись в стороны,  они  наблюдали,  как  содрогалось  в
агонии чудовище и как тяжелыми, сильными струями билась  о  землю  густая,
зловонная кровь. Черная кровь  чудовища!  Пожалуй,  это  подействовало  на
людей сильнее, чем весь пережитый бой. Все гуще вокруг панцирного исполина
курился удушливый дым. Кашляя, воины отступали шаг за шагом. Где-то внутри
зверя неожиданно блеснуло пламя, разгораясь  сбежало  на  землю  и  здесь,
толкнувшись, с ревом взметнулось над судорожно вздетой клешней.
     Проведя рукой по лицу, центурион взглянул на ладонь.  Кожу  покрывало
темное сажистое вещество, зловеще прочертившее  линии  судьбы.  Присев  на
корточки, он кое-как обтер  руки  пучком  травы.  Оглянувшись,  встретился
взглядом с Фастом. Советник стоял совсем рядом, и вряд ли  кто-нибудь  мог
их сейчас слышать.
     - Что скажешь, Фаст?
     На узком, тронутом копотью лице советника  ничто  не  дрогнуло  и  не
отозвалось на спрошенное. В этом  был  весь  Фаст.  Центурион  не  мог  бы
припомнить ни одного  случая,  когда  кому-то  удалось  застать  советника
врасплох. На любое обращение Фаст реагировал мгновенно  -  все  с  той  же
невозмутимостью на лице.
     - Ты хочешь спросить, что это было?
     - Что это было, я вижу и сам. Но интересно узнать, откуда взялась эта
тварь на нашей земле.
     - На нашей земле? -  уголки  губ  советника  насмешливо  дернулись  -
совсем капельку, но центуриону показалось, что  Фаст  откровенно  над  ним
смеется. Вот что делает скупость. Жестокосердный тиран  в  сентиментальном
порыве гладит по голове ребенка, и  это  умиляет  окружающих.  Не  умеющий
улыбаться слегка кривит губы,  а  кажется,  что  он  хохочет...  Центурион
медленно поднялся. Разговаривать с Фастом было не просто.
     - Что ты имеешь в виду?
     Советник пожал  плечами  и  этим  сказал  все  и  не  сказал  ничего.
Центурион ощутил закипающее раздражение.
     - В чем дело? Почему ты молчишь?
     - Потому что это не наша земля, - тихо отозвался советник.
     - Не наша? - центурион ничего не понимал. - Ты говоришь, не наша?
     Фаст сосредоточенно  кивнул.  В  нескольких  шагах  от  них  трескуче
догорало чудовище, и на фоне этого зловещего потрескивания слова советника
приобретали особое звучание.
     - О чем ты толкуешь, Фаст? - голос центуриона  дрогнул.  -  Опомнись!
Или сражение омрачило твой рассудок?
     - Не обманывай ни себя, ни меня! - сухо возразил советник. - Я только
позволил себе усомниться в том, что эта земля  наша.  Впрочем,  ты  и  сам
скоро усомнишься в этом. Окружающее заставит тебя усомниться.
     Центурион нахмурился. Нет... На сумасшедшего советник не  походил.  И
на испуганного тоже. А кроме того  было  что-то  помимо  Фаста,  этих  его
непонятных фраз, что начинало все больше беспокоить предводителя центурии.
Где-то на горизонте маячило нечто, и это нечто он не в состоянии был  пока
распознать.
     Незаметно для себя центурион шагнул вперед и с  силой  сдавил  локоть
советника.
     - Ты что-то знаешь, Фаст!
     Советник покачал головой.
     - Я знаю столько же, сколько и ты.
     - Черт возьми! Будь со мной откровенен! Или замолчи!
     - Тогда зачем я буду тебе нужен?  Если  замолчу...  -  Фаст  прикусил
губу. - Я могу только догадываться. И одну из своих догадок я высказал.
     - Но ведь Сутри уже близко. Всего день пути. Лукулл  там  и  он  ждет
нас!
     Менее уверенно центурион повторил:
     - Всего один день пути, и мы соединимся с ним.
     Сильные пальцы его причиняли  боль,  и,  поморщившись,  Фаст  не  без
усилий освободился.
     - Он рискует нас не дождаться.
     - Почему? - глаза  военачальника  недобро  сузились.  -  Кто  посмеет
помешать нам?
     Впервые с начала этого странного  разговора  советник  отвел  взор  в
сторону.
     - Не знаю. То есть, я не уверен...
     - Имя! Назови мне имя! - с силой выдохнул центурион. Слова его больше
напоминали змеиное шипение. Правая рука потянулась к ножнам.
     Они замолчали. Центурион чувствовал  напряжение  Фаста  и  больше  не
пытался его торопить. Сдерживая себя из  последних  сил,  он  ждал,  когда
советник соизволит наконец заговорить.
     - Ты помнишь ту ссору с Акуаном? В жертвенном храме... Ты не  убоялся
прилюдно оскорбить его.
     - И что же?
     - Акуан - верховный жрец. Никто не знает полной его силы...
     - Глупости! Я сказал то, что думал и то, что должен был сказать.
     - Он воспринял это  как  оскорбление  и  наверняка  затаил  обиду.  А
если... Если Акуан рассержен, это что-нибудь да значит.
     - Глупости! - повторил военачальник. Взор его помрачнел.  -  Я  служу
богам и императору, но не сластолюбивым ничтожествам! Он бессилен что-либо
сделать нам!
     - Как видишь, нет, - Фаст натянуто улыбнулся.  Беседа  с  центурионом
совершила-таки  невозможное.  -  Или  у  тебя  имеется   иное   объяснение
происходящему? Откуда этот мир,  эта  земля,  это  солнце?..  Не  спеши  с
ответом!  Прежде  чем  возразить,  как  следует  поразмысли.  И   оглядись
повнимательнее.
     Центурион хотел рассмеяться, но голос не подчинился. Человек, стоящий
перед ним, определенно обладал гипнотической властью. Слова  его  обладали
свинцовой тяжестью. От них не просто было отмахнуться. Впрочем... Так  оно
и должно было быть. В противном случае не назначили бы его советником.  Не
всякого стратега приближают к императору и уж, конечно, далеко не  всякого
берут в поход. Силу своего ума Фаст доказывал неоднократно. Прислушаться к
его предостережениям не было зазорным...
     Чтобы сбросить с себя путы наваждения, центурион порывисто обернулся.
     Молчаливый  лес,  пылающее  чудовище  и  черные,  парящие  в  воздухе
хлопья... Многие из воинов успели разбрестись среди  деревьев,  кое-кто  с
надеждой поглядывал в его сторону.
     Нет... Центурион по-прежнему был  уверен  в  своей  маленькой  армии.
Страх,  сковавший  сердца,  обязательно  покинет   солдат.   Неуверенность
пройдет, уступив место отваге и ярости, как это бывало раньше - в жестоких
боях с кимврами, в кровавых и затяжных баталиях с испанскими наемниками.
     Глазами он отыскал Метробия, высокого, жилистого  грека,  стоящего  в
отдалении от прочих. Вот кто сумеет им помочь! Эти леса и горы  грек  знал
прекрасно. Центурион надсадно вздохнул, думая, что это  вздох  облегчения.
Сейчас... Сейчас Метробий приблизится к ним и, не  изменяя  своей  обычной
немногословной манере, укажет верное  направление,  разъяснив  путаницу  с
маршрутом, поведав о какой-нибудь редкой особенности здешнего ландшафта. И
все сразу встанет на свои места. Забудется неприятный разговор с Фастом, и
стремительным  маршем  они  вновь  двинутся   вперед,   чтобы   где-нибудь
поблизости,  возможно,  в  нескольких  сотнях  шагов,  обнаружить  наконец
пыльную, в мозаичных разводах трещин Домециеву дорогу. И снова люди начнут
улыбаться, начнут напевать на ходу, незаметно для себя ускоряя шаг.  Иначе
и быть не может.  А  Акуан...  Акуан  -  всего-навсего  жалкий  придворный
льстец, обманом  приблизившийся  к  жреческому  трону.  И  когда  подойдет
Метробий...
     - Он ничем тебе не поможет, - тихо промолвил за спиной советник.
     Даже не оборачиваясь, центурион знал, что  уголки  губ  на  вытянутом
костистом лице снова насмешливо кривятся. На  короткий  миг  он  ослеп  от
жгучего желания ударить Фаста, пресечь эту всезнающую усмешку.
     Солдаты частенько побивают случайно затесавшихся в их ряды философов.
Частенько и с удовольствием. Где-то в глубине души центурион  понимал  их,
хотя и стыдился этого своего понимания. "Хлеба и зрелищ!" - вопили во  все
времена плебеи. Мудреные речи вызывали  оскомину,  и  даже  римская  знать
охотнее шла в цирки, нежели на публичные выступления известных ораторов  и
поэтов.
     И все  же  центурион  сдержался.  Ничего  удивительного  в  том,  что
советник опять угадал ход его мыслей, в сущности не заключалось. Случалось
такое и раньше. Но вот  подобный  всплеск  гнева  против  изощренного  ума
стратега  явился  для  военачальника  скверной  неожиданностью.  Это  было
неприятным открытием, а, открывая в себе черточки  скверного,  люди  редко
радуются. Взяв себя в руки, центурион с брезгливостью ощутил, как  каплями
стекает по вискам пот, оставляя за собой холодные, липкие дорожки.
     Чего же он все-таки боится? Панцирных чудовищ? Колдовских чар Акуана?
Или  неизвестности?..  Ответ  нашелся  неожиданно  быстро.  Пугающе   ясно
центурион вдруг  увидел,  как  по-прежнему  в  стороне  от  всех  Метробий
неловко, словно испытывая  землю  ногами,  ступает  по  колючей  траве,  а
смуглые его руки движениями слепца ощупывают  ствол  неказистого  деревца.
Центурион словно разрубил в себе что-то, нанеся последний  решающий  удар.
Это и было ответом самому себе. Он принял и пережил свое  поражение  перед
Фастом, как факт свершившийся и бесспорный.
     Никто, ни один человек в мире не знал, где они  находятся.  Никто  не
мог подсказать, где оборвался вчерашний путь, где остался Лукулл с войском
и где пролегала сегодняшняя их тропа. Он действительно обманывал  себя,  и
странный этот лес, молчаливые птицы с холодным солнцем - все было чужим  и
незнакомым. Фаст говорил правду, и,  признавшись  себе  в  этой  непростой
вещи, центурион по-иному ощутил дыхание ветра и иными глазами всмотрелся в
окружающее.
     Он не знал этих запахов, не знал названия этих трав и деревьев.  Лес,
в котором они проплутали  полдня,  не  был  Эпиценийским.  Не  было  здесь
Домециевой  дороги  и  не  было  уютного  городка  Сутри.  Они  вовсе   не
заблудились!..
     Стиснув  кулаки,  центурион  устремил  взгляд  вдаль,  на  неласковое
солнце. Туда же смотрели многие из воинов. Бледное  светило  покидало  их,
скатывалось в багровое зарево, за горизонт.  Оставаться  в  неподвижности,
вдыхая едкий чад и  размышляя  над  необъяснимым,  становилось  все  более
невыносимым. Куда угодно, только не стоять! В самую жуткую  неизвестность,
только не задерживаться в этом гиблом месте  возле  догорающего  чудовища,
позволяя  страху  вновь  овладевать  людьми,  вносить  смуту  в  их  души!
Центурион властно поднял руку...
     Через некоторое время, бряцая доспехами и оружием,  змеистая  колонна
уже двигалась по тропе, сбегая между деревьями на  дно  тенистых  оврагов,
огибая холмы, пронзая облепленный паутиной кустарник.
     Центурион   больше   не   оглядывался.   Он   умел   подчинять   себя
обстоятельствам. Главный перелом в сознании произошел,  и  с  мыслью,  что
вечерний, засыпающий вокруг лес  был  чужим  до  последнего  листочка,  до
последней твари, он успел свыкнуться.  Они  шли  в  никуда  и  шли  т