ебятами,  она
сказала, что впервые оставила меня еще чей-то заботе. Поэтому она  сказала
мне поступать так, как поступали другие, и делать так, как велят  учителя,
- просто объяснил Тим, - и я точно следовал ее совету. Я делал вид, что ни
в чем не разбираюсь до тех пор,  пока  другие  тоже  не  начинали  в  этом
разбираться. К счастью, я очень стеснителен. А учиться было чему,  в  этом
нет сомнения. Вы знаете,  когда  я  первый  раз  пришел  в  школу,  я  был
разочарован, потому что учительница была одета так,  как  другие  женщины.
Единственные картинки с учительницами, которые я видел,  были  картинки  в
старой  книжке  Матушки  Гусыни  [воображаемый  автор  детских  стишков  и
песенок; первый сборник был выпущен в Лондоне  в  1760  году],  поэтому  я
думал, что все учительницы носят юбки с кринолином. Но как только я увидел
ее, оправившись от удивления, я понял, что это было глупо,  и  никогда  об
этом не говорил.
     Психиатр и мальчуган вместе рассмеялись.
     - Мы играли в игры. Я научился играть с детьми и не удивлялся,  когда
они шлепали меня или толкали. Только я никак не  мог  понять,  почему  они
делали  это  или  что  хорошего  получали  от  этого.  А  если  это   было
неожиданностью для меня, я говорил: "Фу!" и удивлял их немного  спустя,  и
если они бесились от того, что я взял мяч  или  еще  что-нибудь,  что  они
хотели, я играл с ними.
     - Кто-нибудь пытался тебя бить?
     - О да. Но у меня была книжка о боксе - с картинками. Нельзя  многому
научиться по картинкам, но у меня были некоторые практические навыки,  что
помогало. Я не хотел выигрывать во что бы то ни стало.  Это  то,  что  мне
нравится в играх, где проявляются сила или ловкость - я совершенно равен в
этом и мне не  нужно  постоянно  следить,  если  я  начну  рисоваться  или
попытаюсь руководить кем-нибудь вокруг.
     - Должно быть, ты иногда пытался руководить.
     - В книжках они  все  толпятся  вокруг  того  пацана,  который  может
научить новым играм и придумывает  что-то  новое,  чтобы  поиграть.  Но  я
обнаружил, что это не так. Все время им хочется делать только одно и  тоже
- например, прятаться и искать. И совсем не интересно, если  первый,  кого
поймали водит в следующий раз. Остальные только ходят как попало и  совсем
не стараются спрятаться или хотя бы убежать, потому что не  важно  поймают
ли их. Но вы не можете заставить ребят понять это  и  продолжаете  играть,
так что последний, которого поймали, водит.
     Тимоти взглянул на часы.
     - Пора уходить, - сказал он, - мне  понравилось  беседовать  с  вами,
доктор Уэллес. Надеюсь, я не очень утомил вас.
     Уэллес узнал подражание и понимающе улыбнулся мальчугану.
     - Ты ничего не сказал мне о письме. Начал ли ты вести дневник?
     - Нет. Это была газета. Одна страница в  день,  и  не  больше,  и  не
меньше. Я все еще храню ее, -  признался  Тим.  -  Но  сейчас  у  меня  на
странице помещается больше. Я печатаю.
     - А сейчас ты пишешь обеими руками?
     - Моя левая рука - это мой собственный секрет при написании. В  школе
и в других подобных местах я пишу правой рукой.


     После ухода Тимоти Уэллес поздравил себя. Однако в течение следующего
месяца он не продвинулся дальше. Тим не раскрыл  ни  одного  значительного
факта. Он рассказывал об игре  с  мячом,  описывал  удивительный  бабушкин
восторг от красивого котенка, рассказывал о его развитии и о  тех  трюках,
которые он выделывал. Он серьезно рассказал о таких увлекающих фактах, как
то, что ему нравилось ездить в поездах, что его любимым диким  зверем  был
лев и что он очень хотел бы увидеть, как падает снег. Но ни слова  о  том,
что хотел услышать  Уэллес.  Психиатр,  зная,  что  его  снова  проверяют,
терпеливо ждал.
     И вот, в один день, когда Уэллес, к счастью не занятый  с  пациентом,
курил трубку на крыльце, во двор большими шагами вошел Тимоти Пол.
     - Вчера мисс Пейдж спросила меня о том, встречаюсь ли я с вами,  и  я
сказал да. Она сказала, что надеется, что для моих стариков это  не  будет
слишком дорого, потому что вы сказали ей, что я здоров и нет нужды в  том,
чтобы она беспокоилась обо мне. А затем я спросил у бабули, было ли дорого
для вас беседовать со мной, и она  ответила:  "О  нет,  дорогуша;  за  это
платит школа. Это была идея твоей учительницы, чтобы ты немного  поговорил
с доктором Уэллесом."
     - Я рад, что ты пришел ко мне, Тим, и я уверен, что никому из них  ты
не проговорился. Мне не платит никто. Все  мои  услуги  оплачивает  школа,
если ребенок находится в плохом состоянии и его  родители  бедны.  В  1956
году была введена эта должность. Многим плохо приспособленным детям  можно
помочь, и это будет для государства гораздо дешевле, чем  стоимость  того,
если они сойдут с ума или станут преступниками, или  еще  что-нибудь.  Все
это ты понимаешь. Но - сядь, Тим! - я не  могу  брать  деньги  за  тебя  у
государства  и  я  не  могу  брать  их  у  твоих  бабушки  и  дедушки.  Ты
приспособлен изумительно хорошо  во  всех  отношениях,  насколько  я  могу
видеть; а когда я узнаю остальное, я еще больше уверюсь в этом.
     - Ну... черт возьми! Мне не надо было приходить... - забормотал Тим в
смущении. - Но вы же должны быть вознаграждены. Я забираю у вас так  много
вашего времени. Может быть, мне лучше не приходить больше.
     - Думаю, лучше приходить. Не так ли?
     - Доктор Уэллес, почему вы это делаете бесплатно?
     - Думаю, ты знаешь почему.
     Мальчуган уселся на диван-качалку и задумчиво  отталкивался  назад  и
вперед. Качалка скрипела.
     - Вам интересно. И любопытно, - сказал он.
     - Это не все, Тим.
     Скрип-скрип. Скрип-скрип.
     - Я знаю, - сказал Тим. - Я верю  этому.  Послушайте,  можно  я  буду
называть вас просто Питер? Ведь мы друзья.


     При следующей встрече Тимоти углубился в подробности о своей  газете.
Он сохранил все  экземпляры,  от  первых  перепачканных  номеров,  неумело
исписанных карандашными печатными буквами, до самых  последних,  аккуратно
отпечатанных на машинке. Но не одну из них он не показал Уэллесу.
     - Просто каждый день я записываю то, что мне  больше  всего  хотелось
рассказать: новости  или  знания,  или  мнение,  которые  я  должен  молча
проглотить. Поэтому это  -  "всякая  всячина".  Первые  экземпляры  ужасно
смешные. Иногда я вспоминаю, о чем же они  были,  что  заставило  меня  их
написать. Иногда я помню. Я также записываю книги, которые читаю, и ставлю
им отметки, как в школе, по двум критериям: как мне  понравилась  книга  и
была ли она хорошей. И еще, читал ли я ее раньше.
     - Сколько же книг ты прочитываешь? Какая у тебя скорость чтения?
     Оказалось, что скорость  чтения  Тимоти  по  новым  книгам  взрослого
уровня колебалась от восьмисот до девятисот пятидесяти слов в  минуту.  На
обычный детектив, он любил их, у него  уходило  меньше  получаса.  Годовое
домашнее задание по истории Тим выполнил легко, прочитав  свой  учебник  в
течение года три или четыре раза. Он извинился за это и объяснил,  что  он
должен был знать, что было в учебнике,  чтобы  не  показать  на  экзаменах
слишком много из того, что он почерпнул из  других  источников.  Вечерами,
когда его бабушка и дедушка считали его занимающимся домашним заданием, он
читал другие книги или писал свои газеты,  или  "всякую  всячину".  Как  и
предполагал Уэллес, в библиотеке дедушки Тим  прочитал  все,  в  публичной
библиотеке он прочитал все, что не стояло на закрытых полках,  и  прочитал
все, что мог заказать в государственной библиотеке.
     - Что говорят библиотекари?
     - Они думают, что книги предназначены для моего дедушки. Я говорю  им
это, если они спрашивают, что  маленький  мальчик  хочет  делать  с  такой
большой книгой. Питер, приходится говорить так много неправды и  это  меня
угнетает. Я ведь должен так поступить, не так ли?
     - Насколько я могу судить, должен,  -  согласился  Уэллес.  -  Но  на
некоторое время есть материал в моей библиотеке. Хотя там тоже должны быть
закрытые полки.
     - Не мог бы ты сказать мне, почему? Я  знаю  о  библиотечных  книгах.
Некоторые из них могли бы напугать людей, а некоторые...
     - Некоторые из моих книг тоже могли бы напугать тебя,  Тим.  Если  ты
хочешь, я расскажу тебе немного о  психопатологии  на  днях,  и  тогда,  я
думаю, что до тех пор, пока ты действительно не  научишься  иметь  дело  с
подобными случаями, тебе лучше не знать слишком много о них.
     - Я не хочу болеть, - согласился Тим. - Ладно, я буду  читать  только
то, что ты мне дашь. И в дальнейшем я расскажу тебе главное. Знаешь,  было
еще кое-что помимо газеты.
     - Я так и думал. Может быть ты продолжишь свой рассказ?
     - Это началось тогда,  когда  я  впервые  написал  письмо  в  газету,
конечно, под литературным псевдонимом. Его напечатали. На  время  наступил
довольно бурный период - почти каждый  день  письмо,  используя  все  виды
литературных псевдонимов. Затем я расширил свое дело до журналов, и  опять
письма редактору. И рассказы - я пытался писать рассказы.
     Он взглянул на Уэллеса с легким сомнением, который сказал только:
     - Сколько тебе было лет, когда ты продал свой первый рассказ?
     - Восемь, - ответил Тимоти. - И когда пришел чек, на котором было мое
имя, "Т.Пол", я не знал, собственно, что делать.
     - Да, действительно. И что же ты сделал?
     - На одном окошечке в банке  была  надпись.  Я  всегда  читаю  разные
надписи, и я сразу вспомнил эту: "Банковские услуги по почте".  Ты  можешь
понять, я был почти доведен до отчаяния. Поэтому я  узнал  название  банка
через Гудзонов залив и написал туда, на своей  пишущей  машинке,  сообщив,
что я хотел бы открыть счет, и для начала приложил чек. О, я  был  напуган
до смерти, и все время говорил про себя, что в конце концов  никто  ничего
особенного не мог сделать мне. Это ведь были мои собственные деньги. А, ты
не знаешь, что это такое, быть маленьким мальчишкой! Они вернули мне  чек,
я чуть не умер, когда увидел его. Но в письме было дано объяснение.  Я  не
сделал на нем передаточную надпись. Мне прислали еще бланк для  заполнения
сведениями об мне. Не знаю, сколько же неправды мне пришлось написать.  Но
это ведь были мои деньги и я должен был их получить. Если я  мог  положить
их в банк, то значит в один прекрасный день я смогу их забрать.  Я  указал
своим занятием профессию писателя и написал, что мне двадцать четыре года.
Я думаю, что это ужасно большой возраст.
     -  Мне  бы  хотелось  посмотреть  рассказ.  У  тебя  есть  поблизости
экземпляр журнала?
     - Да, - ответил Тим. - Но никто не заметил этого - я имею в виду, что
"Т.Полом" мог быть любой. А когда я увидел в газетных киосках журналы  для
писателей  и  купил  их,  я  стал  применять  литературный  псевдоним  для
рассказа, а свои собственные имя и адрес  указывал  в  углу.  До  этого  я
пользовался литературным псевдонимом и никогда не получал работы  назад  и
не слышал о них. Хотя, как-то был случай.
     - И что было тогда?
     - О, тогда я сделал передаточную надпись на чеке, подлежащего оплате,
и указал псевдоним, а затем подписался своим собственным именем под  этим.
Как же я был напуган всем этим! Но это ведь были мои деньги.
     - Только рассказы?
     - Статьи тоже. И другие произведения. На сегодня достаточно. Только я
просто хотел сказать, недавно Т.Пол сообщил  банку,  что  хотел  перевести
часть денег на такой счет в банке, чтобы  выписывать  на  него  чеки.  Для
покупки книг по почте и тому подобное. Так что, я мог  бы  заплатить  вам,
доктор Уэллес... - прозвучало вдруг официально.
     - Нет, Тим, - твердо сказал Питер Уэллес.  -  Удовольствие  полностью
мое. Что я хочу, так это посмотреть тот рассказ, который был  опубликован,
когда тебе было восемь. И некоторые другие произведения,  которые  сделали
Т.Пола  достаточно  богатым,  чтобы  держать  практикующего  психиатра   в
платежной ведомости. И, ради меня, Питера, не скажешь ли ты  мне  как  все
это происходит, что твои бабушка и дедушка совершенно ничего не  знают  об
этом?
     - Бабушка думает, что я вожусь крышками коробок и  заполняю  отрывные
талоны, - ответил Тим. - Она  не  приносит  почту.  Она  говорит,  что  ее
мальчуган  испытывает  такое  большое  наслаждение   от   этой   небольшой
неприятной работы. Так или иначе, это то, что она сказала, когда мне  было
восемь. Я играл в почтальона. И были крышки коробок, я  показывал  их  ей,
пока она не сказала, кажется на третий раз, что на самом деле не  очень-то
интересуется подобными делами. Она до сих пор имеет привычку ждать,  чтобы
я принес почту.
     И Питер Уэллес подумал, что это был, в самом деле, день разоблачений.
Он провел тихий вечер дома, держась за голову и  тяжело  вздыхая,  пытаясь
разобраться во всем этом.
     И этот коэффициент  умственного  развития  -  120  -  просто  чепуха!
Мальчишка что-то скрывал от него. Очевидно, что Тим предостаточно читал  о
тестах с коэффициентом умственного развития, о  головоломках  и  необычных
вещах в журналах, и тому подобное,  что  давало  ему  возможность  успешно
увиливать.
     Что он бы мог сделать, если бы сотрудничал?
     Уэллес решил, что узнает.
     Он  не  узнал.  Тимоти  Пол  быстро  прошел   через   весь   диапазон
сверхсложных тестов для  взрослых  без  какой-либо  ошибки.  Еще  не  были
разработаны такие тесты, которые могли бы измерить его интеллект. Пока  он
все еще писал свой возраст одной  цифрой,  Тимоти  Пол  один  стоял  перед
трудностями и один преодолевал эти трудности, которые  могли  бы  сбить  с
толку нормального взрослого. Он приспособился  к  самой  трудной  из  всех
задач - казаться вполне обычным средним маленьким  мальчиком  с  отметками
"хорошо".
     И должно быть было еще что-то, что следовало узнать  о  нем.  Что  он
писал? И что он делал помимо чтения и писания, изучения плотницкого  дела,
разведения кошек и великолепного одурачивания всего своего окружения?


     Когда  Питер  Уэллес  прочитал  некоторые  произведения  Тима,  он  с
удивлением обнаружил, что рассказы,  написанные  мальчиком,  были  яркими,
человеческими,  что  являлось  результатом  пристального   наблюдения   за
человеческой  природой.   С   другой   стороны,   статьи   были   подробно
аргументированы   и   свидетельствовали   о   всесторонних   изучениях   и
исследованиях. Тим, явно, прочитывал каждое слово в  разных  газетах  и  в
двух десятках или больше периодических изданий.
     - О конечно, - ответил Тим, когда его спросили. - Я читаю все.  Время
от времени я возвращаюсь и перечитываю также старое.
     - Если ты можешь так писать, - спросил Уэллес, указывая на журнал,  в
котором появилась степенная, ученая статья, "и так" - это была откровенная
политическая статья с аргументами за изменение и против него всей  системы
конгресса, - то почему ты всегда говоришь со мной  языком  посредственного
недалекого школьника?
     - Потому что я всего лишь малыш, - ответил Тимоти.  -  Что  произошло
бы, если бы я ходил везде и говорил так?
     - Ты мог бы попробовать со мной. Ты ведь уже показал мне это.
     - У меня никогда не хватало духу так  говорить.  Я  могу  забыться  и
говорить так с другими. Кроме того, я не могу произнести половину слов.
     - Что!
     - Я никогда не смотрю произношение,  -  объяснил  Тимоти.  -  Если  я
обмолвлюсь и скажу слово, стоящее выше среднего уровня,  я  могу  так  или
иначе надеяться, что произнес его неправильно.
     Уэллес громко рассмеялся, но опять  успокоился,  так  как  представил
себе скрытый смысл услышанного.
     - Ты прямо  как  путешественник,  живущий  среди  дикарей,  -  сказал
психиатр. - Ты тщательно изучил дикарей и пытаешься  подражать  им,  чтобы
они не поняли, что есть различия.
     - Что-то вроде этого, - признался Тим.
     - Вот почему твои рассказы такие человеческие, - проговорил Уэллес. -
Тот рассказ об ужасной маленькой девочке...
     Они оба фыркнули.
     - Да, это был мой первый рассказ, - сказал  Тим.  -  Мне  было  почти
восемь и в моем классе учился мальчик, у которого был брат, имевший  рядом
друга, с которым и произошла эта история.
     - Сколько в этом рассказе правды?
     - Первая часть. Я видел, когда обычно проходил там, как  эта  девочка
выбрала Стива, друга брата Билла. Она все время хотела  играть  со  Стивом
сама, и когда он встречался с ребятами, она делала что-нибудь  ужасное.  И
родные у Стива были как раз такими, как я описал - они не разрешали  Стиву
плохо относиться к девочкам. Когда она побросала все арбузные корки  через
забор во двор, он только собрал их все и ничего не сказал в ответ;  а  она
смеялась над ним через забор. Она  обвиняла  его  во  всем  том,  чего  он
никогда не делал, а когда у него была во дворе работа, она высовывалась из
своего окна и хохотала над ним, и дразнила его. Прежде  всего  я  подумал,
что заставляло ее так поступать, а затем я изобрел для него способ,  чтобы
расквитаться с ней, и описал это так, как могло бы произойти.
     - Передал ли ты эту идею Стиву, чтобы он мог воспользоваться ею?
     - Нет, черт возьми! Я был  лишь  малышом.  Семилетние  дети  не  дают
советов тем, кому десять. Это первое, что я познал -  всегда  быть  тихим,
особенно  если  поблизости  находится  кто-нибудь  постарше,  мальчик  или
девочка, даже если постарше всего лишь на год или два. Я научился смотреть
бессмысленно и держать свой рот открытым, и говорить "Я не понимаю  этого"
почти на все.
     - А мисс Пейдж думает, что странно, что у  тебя  нет  близких  друзей
твоего возраста, - сказал  Уэллес.  -  Ты,  должно  быть,  самый  одинокий
мальчик, который когда-либо ходил по этой земле, Тим.  Ты  жил,  скрываясь
как преступник. Но скажи мне, чего ты боишься?
     - Конечно. Я боюсь того, что меня раскроют. В этом мире я  могу  жить
только маскируясь - до тех пор,  пока  я  не  стану  взрослым,  во  всяком
случае. Сначала именно бабушка и дедушка ругали меня  и  говорили  мне  не
высовываться, а  как  окружающие  смеялись  надо  мной,  когда  я  пытался
говорить с ними. Потом я увидел, как люди  ненавидят  любого,  кто  лучше,
умнее или счастливее. Некоторые люди определяются с  помощью  компромисса:
если ты плох в одном, то хорош в другом, тебе простят то, что тебе удается
кое-что, потому что другое тебе не удается, и можно все компенсировать.  В
чем-то тебя могут превзойти. Ты должен добиться равновесия. У  ребенка  же
возможности нет вообще. Ни  один  взрослый  не  может  вынести  того,  что
ребенок знает то, чего взрослый не знает. О, крошка,  если  она  забавляет
их. Но не более того. Есть одна старая история о  том,  как  один  человек
оказался в стране, где все были слепые. И со мной так же  -  только  глаза
мне еще не выкололи. Я никогда не покажу, что могу видеть что-то.
     - Видишь ли ты то, что взрослые не могут?
     Тим махнул рукой в сторону журналов.
     - Только так, как я сказал. Я слышу, как люди говорят в  машинах,  на
улице и в магазинах, и когда они работают, и повсюду. Я читаю о  том,  как
они поступают - в печати. Я такой же, как они, совершенно  такой  же,  как
они, только я кажусь старше почти лет на сто - я более зрелый.
     - Ты считаешь, что  никто  из  людей  не  имеет  достаточно  здравого
смысла?
     - Я не считаю так буквально. Думаю, что слишком  мало  из  них  имеет
хоть немного здравого смысла, или они не показывают того, что  имеют  его.
По-своему они люди не плохие, но что они могли сделать из меня? Даже когда
мне было семь лет, я мог понять их побуждения, однако они не могли  понять
свои собственные побуждения. И они так ленивы - кажется, что они не  хотят
знать или понимать. Когда я впервые пришел в библиотеку за книгами, книги,
из которых я черпал знания, редко читались кем-либо  из  взрослых.  А  они
были предназначены для обыкновенных взрослых  людей.  Взрослые  ничего  не
хотят знать - единственное, что им нравится, это болтаться попусту. У меня