ел руки к небу и прок-
ричал, срывая голос:
   - Господи!  Я  не  выполню твое требование.  Прокляни меня Господи,
убей меня,  испепели на месте,  ввергни в ад, но я не могу послушаться
тебя, это выше моих сил. Я - ничтожный раб твой, признаюсь тебе в том,
что люблю тебя меньше,  чем своего сына. Я готов понести любое наказа-
ние,  я готов есть землю,  я готов умереть и вечно гореть в аду,  я на
все готов... Он замолчал, опустился на колени и стал ждать. И раздался
Голос.
   - Встань, Авраам. Ступай домой. Живи. Радуйся жизни. Это было испы-
тание.  Быть может жестокое,  но необходимое испытание.  И ты с честью
выдержал его.  Ты поступил именно так, как и следовало поступить. Сту-
пай,  Авраам.
   Авраам боялся поверить.  Из глаз его брызнули слезы. Господь не ос-
тавил его в бесконечной милости своей. Забыв про барашка и нож, он за-
семенил прочь с горы, и закричал от переполнявшей его радости...


                                Глава 5. Сын.


   - Отец,  я хочу поговорить с тобой.
   - Я слушаю тебя.
   - Я хочу поговорить об Эксперименте.
   - Гм... О каком именно Эксперименте ты хочешь поговорить?
   - На планете возле желтого солнца.
   - Хорошо.
   - Я ... Мне не нравится Эксперимент... Точнее, мне не нравится, как
вы  его  проводите.  Еще точнее - мне не нравятся ваши методы воздейс-
твия.
   - Вот как...
   - Да. Скажи, зачем вы устроили потоп?
   - Но,  сынок,  мы не устраивали потопа. Вернее, это, конечно, наших
рук дело, но не по умыслу, а по недосмотру. Ошибка в расчетах.
   - Хороша ошибка, Отец. Погибло столько людей. И животных.
   - Я понимаю твое негодование,  но,  поверь, я был огорчен не меньше
тебя.  Я  целую неделю не мог толком уснуть.  Я и теперь с содроганием
вспоминаю про потоп.
   - А город?  Вы же просто стерли его с лица планеты!  Опять ошибка в
расчетах? Или это было наказанием?
   - Видишь ли... Все это не так просто. Это можно рассматривать и как
наказание,  но,  поверишь ли - стечение обстоятельств и невезение.  Мы
пытались  предотвратить катастрофу,  но...  как бы тебе сказать...  Не
слишком усердно... Словом - катастрофа произошла. Но этот город... Жи-
тели  его...
   - Но ведь не все же они были бесповоротно испорчены! В числе прочих
погибли и невинные!  Дети, наконец!
   - Поверь,  сынок,  мне это тоже неприятно.
   - А остров?
   - Остров...  Тут катаклизм в чистом виде. Такие катаклизмы неизбеж-
ны,  уж так устроена планета.
   - Но ведь вы могли его предотвратить?
   - Нет. Переделывать целую планету, да еще населенную вдобавок... Ты
представляешь, чем это могло кончиться?
   - Хорошо. А зачем вы разрушили башню?
   - О,  насчет башни я полностью оправдаюсь перед тобой. Законы тяго-
тения.  В  определенный  момент нагрузка на грунт стала такой большой,
что он просто не выдержал и,  что называется, "поплыл". Башня разруши-
лась сама.  А воспитательное значение разрушения ...
   - Понимаю. Неуемная гордыня... А тот человек, Авраам, вы же чуть не
свели его с ума!  Эксперимент Экспериментом, Отец, но так жестоко пос-
тупать нельзя. Это же живые души, и делать из них подопытных кроликов,
устраивать такие вивисекции...  Это тоже воспитание? Собственно о вос-
питании я и хотел поговорить.  Прости, Отец, но я считаю, что твоя ру-
ка, шлепающая нерадивое чадо, слишком тяжела. За каждый проступок чадо
получает непропорционально сильный удар.  Скажи мне,  ты любишь людей?
Впрочем, не отвечай. Верю - любишь. Но по-своему. Как-то эгоистично и,
прости еще раз,  грубо. Разве можно так, Отец?
   - Вот как...  Эгоистично и грубо...  Может быть. Я знаю, что в этом
Эксперименте мы наделали много ошибок, но поверь, исправляя одни ошиб-
ки,  мы тут же совершаем другие,  и от этого никуда не деться. Возьми,
хотя бы, Эксперимент на Зирейте...
   - О  Зирейте мы еще поговорим в свое время.
   - Прости,  я отвлекся. Что ты хочешь предложить?
   - Еще одно вмешательство.
   - О,  их было много. Я бы сказал - слишком много. Ничего не помога-
ет,  уверяю тебя. Главная ошибка была допущена в самом начале Экспери-
мента, и от нее и происходят все беды. Впрочем, ход истории заставляет
задуматься о том,  что,  возможно,  это была и не ошибка. С этим можно
спорить, можно категорически не соглашаться, и я стою как бы посереди-
не - соглашаюсь и отрицаю одновременно. Это сложный вопрос. Другое де-
ло,  что вмешательства эти были, как бы сказать... мелкими, что ли. Мы
могли  бы  заменять  жестоких и глупых правителей двойниками и править
миром через них,  но мы этого не делаем. Мы предоставляем людям полную
свободу действий.  Пусть люди управляют собой сами. А какого рода вме-
шательство предлагаешь ты?
   - Это должно быть последнее вмешательство. Людей надо спасать, при-
чем не только от самих себя,  но и от вас, экспериментаторов. Мир надо
затопить любовью.  Только любовь спасет людей.  Я собираюсь спуститься
туда.  Я должен родиться там человеком,  пройти путь  от  рождения  до
смерти и дать им новую веру.  Веру в любовь.  Они должны полюбить друг
друга как самих себя.  Они должны переделать сами себя, только так они
смогут выжить без поддержки извне. Без вашей поддержки. И после этого,
последнего,  вмешательства людей надо предоставить самим себе.
   - Едва ли затея обречена на успех. Ничего хорошего из этого не вый-
дет.  Но идея интересна,  не спорю.  Нам она не приходила в голову. Мы
подумаем об этом.
   - Ты сказал - подумаем?  Отец, ты можешь запретить мне?
   - Значит ты уже решил?  И никакие уговоры не подействуют?
   - Да.
   - Хорошо...  Однако - не торопись. Мы просчитаем все последствия...
   - Не надо просчитывать.  Там,  где речь идет о любви...
   - Понимаю.  Ты советовался с Матерью?
   - Я не советовался. Я просто изложил ей свою идею. Так же как и те-
бе.  Со мной ведь ничего не случится. Что-то может случиться с челове-
ком, которым я стану. Его могут убить. Он может умереть от болезней...
   - Ну,  уж  об этом мы позаботимся...
   - Умоляю тебя - не надо.  Все должно быть естественно.
   - Люди могут не поверить тебе.
   - Поверят.
   - Тебе придется творить так называемые чудеса.  Только чудеса могут
заставить их поверить во что бы то ни было. Убеждением и любовью ты не
обойдешься.  Это удивительно туговерующие существа.
   - Что ж, если надо...

                                * * *

   До двенадцати лет Ешу был обычным ребенком - играл со сверстниками,
дергал девчонок за косы, дрался, лазал по заборам, шалил. Отец никогда
не наказывал его.  Даже когда Ешу разбил его любимую вазу  караимского
фарфора, которой он очень дорожил - единственную дорогую вещь в доме -
даже тогда отец ничего не сказал.  В его глазах на мгновение мелькнуло
бешенство и тут же сменилось испугом.  Отец поспешно отвел глаза и вы-
шел.  Мать молча убрала черепки и инцидент был исчерпан.  Мать  всегда
смотрела на Ешу с обожанием, но Ешу замечал, что обожание это было ка-
кое-то странное,  что-то еще пряталось в глазах матери,  но что -  Ешу
никак не мог уловить.  До двенадцати лет он мало задумывался над этим,
но после того,  как начал видеть Сны,  что-то переменилось в нем и  он
вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
   Вот, например,  Мафу. Когда он расшалился и разбил кувшин, не кара-
имского фарфора,  а обычный глиняный кувшин, которому цена - грош, его
отец так выпорол,  что крики было слышно за два квартала.  Ешу  видел,
как старики,  вечно сидящие на скамейке под яблоней во внутреннем дво-
рике,  услыхав крики,  покивали головами и заговорили о том, что детей
за шалости надо наказывать, а как же, обязательно, если детей не нака-
зывать,  они вырастут разбойниками, это мыслимое ли дело - не наказать
сорванца,  сегодня не накажешь за кувшин, завтра он голову кому-нибудь
разобьет...  Ешу часто слышал такие разговоры, и не понимал, почему же
не  наказывают его.  Однажды он решил выяснить это у родителей и прямо
спросил: почему? Они переглянулись и отец начал говорить что-то о том,
что они его очень любят и не считают нужным наказывать,  ведь он маль-
чик умный и сам понимает,  что хорошо, а что плохо, и зачем же его на-
казывать...  При этом Ешу никак не мог поймать его взгляд и понял, что
отец обманывает его. Нет, в том, что они любят его, Ешу не сомневался,
это была чистая правда,  но что касается наказаний, тут Ешу почувство-
вал,  что они боятся его наказывать.  Это было непонятно. Как будто он
был чужим ребенком в семье,  любимым, но все-таки чужим, а чужих детей
никто никогда не наказывал, это считалось неприличным, примерно так же
неприличным,  как изрубить дерево, об которое стукнулся и набил шишку.
Мол, не ты посадил, не тебе и рубить...
   Вскоре Ешу  получил  подтверждение своим догадкам в Снах.  Сны были
неясны и туманны,  словно непонятные намеки непонятно на что. Ешу про-
сыпался после Сна очень рано и долго лежал, пытаясь осмыслить сон, по-
нять,  на что и,  главное кто намекает.  Он стал задумчив  и  невесел.
Детские игры больше не занимали его.  Он часто уходил на реку и часами
сидел, глядя на воду. Однажды отец сказал, что не пора ли ему помогать
в поле,  близится уборка урожая и одному ему не управиться, а у матери
полно работы по дому.  Ешу молча посмотрел на него и отец опустил гла-
за,  пробормотал что-то и ушел. Однако Ешу вскоре поднялся и побрел за
ним. С тех пор он стал не просто помогать, он стал работать в поле как
взрослый, изматывая себя трудом так, что отцу приходилось часто осажи-
вать его,  чтобы не надорвался.
   Сны продолжались.  С  каждым годом они становились все более осмыс-
ленными,  намеки - все более явными,  и в день своего  семнадцатилетия
Ешу понял, кто он такой... Это было как удар. Он проснулся и долго ле-
жал с открытыми глазами.  Занималось утро.  Запели птицы в саду.  Отец
тяжело заворочался за перегородкой и затих.  Ешу тихо встал,  набросил
на себя одежду, одел сандалии и вышел из дому. Он брел наугад, не раз-
бирая дороги,  пока не вышел к реке.  Сел на берегу.
   Это неправда. Это не могло быть правдой. Это же просто сон, обыкно-
венный сон,  что это он себе вообразил. Лезут же глупости в голову. Он
пытался загнать как можно глубже мысль о том, что это вовсе не глупос-
ти,  но  она никак не хотела прятаться,  все время всплывая на поверх-
ность.  Он пытался бороться с ней,  но это было выше его сил. Но пове-
рить он все-таки не мог. Доказательств - вот что требовало все его су-
щество.  Доказательств! Доказательств не было, следовательно надо было
добыть контрдоказательства,  опровергнуть Сны, убедить себя в том, что
он ничем не отличается от остальных людей.  Если Сны  говорят  правду,
значит он может сотворить чудо.  Вот!  Чуда!  - потребовал он от себя.
Вот река.  Встань и пойди по воде.  Люди не могут ходить по воде. А ты
пойди! Он встал, постоял и снова сел. Бред! Вздор! Не пойти ему по во-
де,  ведь он не верит,  что можно пойти по воде как по земной  тверди,
значит у него не получится пойти по воде.  Ну и что?  А если поверить?
Если изо всех сил захотеть?  Он закрыл глаза и принялся убеждать себя,
что вода тверда, что она выдержит его, что он сможет, что у него полу-
чится,  и когда ему показалось,  что он убедил себя, что вода действи-
тельно тверда,  он снова встал и сделал несколько шагов.  Однако реши-
мость его вдруг быстро ослабела.  Он понял,  что боится.  Боится того,
что Сны сказали правду,  боится получить доказательство своей исключи-
тельности,  своего нечеловеческого происхождения.  Он тряхнул головой,
упрямо заставляя себя побороть страх, снова закрыл глаза и пошел к во-
де,  повторяя про себя:  вода тверда...  вода тверда... вода тверда...
   Вода показалась ему ледяной.  Он вздрогнул,  пошел дальше,  зашел в
воду по колено и засмеялся.  Вода была как вода, она омывала ноги, ше-
велила  мелкие камешки и совершенно не могла выдержать его.  Он накло-
нился,  погрузил в воду руки, умыл лицо и снова засмеялся. Неправда...
Это  всего лишь сны.  Всего лишь сны.  Внезапно он поймал себя на том,
что разочарован и снова засмеялся. Надо же! Оказывается, ему в глубине
души хотелось, чтобы это оказалось правдой. Он еще раз умыл лицо и по-
шел домой.

                              * * *

   Сны продолжались.  Теперь он стал видеть их все чаще и чаще. В Снах
он стал покидать землю и видел своего истинного Отца и истинную Мать и
говорил с ними.  Он стал осознавать себя таким, каким был до рождения.
Теперь,  бодрствуя, он с горькой улыбкой вспоминал свою первую попытку
сотворить чудо,  и понимал,  что стоит ему только снова захотеть и  он
сможет  пойти по воде,  полететь как птица и сделать еще много такого,
что недоступно человеку.  И еще его наполняла любовь. Любовь ко всем и
ко всему.  Он любил людей.  Он любил богатых и спесивых торговцев, ла-
вочников,  чужеземных солдат и их командиров, священников, хлеборобов,
пекарей,  нищих - оборванных и покрытых незаживающими ранами и струпь-
ями,  проституток,  воров с отрубленными руками, грабителей, подонков,
убийц, растлителей, бездельников, пьяниц, бедняков, зажиточных кресть-
ян - всех без исключения.  Он любил птиц,  зверей, деревья, траву, ве-
тер,  дождь,  солнце, небо, облака. Эта любовь переполняла его, проси-
лась наружу,  ему одному было трудно сдерживать ее внутри, но он пони-
мал, что время еще не пришло, что он еще молод, что люди не станут его
слушать,  пока он не достигнет возраста проповедника, когда к нему по-
тянутся души страждущих.
   Окружающие считали его блаженным.  Он не принимал участия в забавах
молодежи, предпочитая уединение и работу. Он мог слушать собеседника и
не видеть его,  а когда собеседник умолкал, пытаясь проследить его от-
сутствующий взгляд,  он не замечал этого, продолжая думать о своем. Он
мог говорить такие вещи,  которые никому не приходили в голову. Он мог
говорить непонятно о понятном. Да, его считали блаженным, однако пора-
жались знаниям,  которые он обнаруживал.  Он знал гораздо больше,  чем
стремился показать,  но и той малой доли было достаточно, чтобы за ним
закрепилась репутация помешанного всезнайки.  А однажды произошло уди-
вительное.  Не для Ешу,  для остальных.
   Как-то вечером он сидел среди других молодых людей на  берегу  реки
и,  по обыкновению думал о своем, краем сознания вникая в общий разго-
вор.  Говорили о Малате, которого скрутила неведомая болезнь, от кото-
рой у него поднялся жар и вспухли жилы.  Говорили,  что сегодня Малату
стало совсем плохо, а лекарь ничего сделать не может и только разводит
руками, говорит, что не сегодня-завтра Малат умрет и... И тут Ешу ска-
зал,  ни на кого не глядя:
   - Через три дня Малат выздоровеет.
   Разговор оборвался.  Молодые люди постепенно разошлись и возле  Ешу
остался один Симеон. Он долго смотрел на Ешу, потом спросил :
   - Откуда ты знаешь?
   Ешу вздрогнул,  с  трудом  оторвался от своих мыслей и произнес:
   - Знаю.
   Назавтра Малату стало значительно легче, послезавтра он начал вста-
вать с постели,  а третьего дня,  хоть и был изнурен и  худ,  выглядел
вполне здоровым. Узнав об этом, Ешу слабо улыбнулся и подумал, что вот
оно,  его первое маленькое чудо.  Теперь к Ешу стали относиться иначе.
Никто уже не называл его блаженным.  Какой же он блаженный,  он и рас-
суждает здраво,  говорит правда не всегда понятно, ну так что ж, вовсе
он  не  блаженный,  а  просто  себе  на уме.  Он и раньше предсказывал
что-нибудь,  перемену погоды там или еще что по мелочам. И всегда сбы-
валось.  Вот ведь никто же не думал, что Малат выздоровеет, лекарь вон
- ученый человек, не чета нам, неграмотным, а и тот говорил, что Малат
не жилец на этом свете, однако же Ешу сказал, что выздоровеет - и выз-
доровел.  А лекарь - что?  Вещички собрал и убрался от позору.  Был бы
другой  лекарь поблизости - к этому никто бы больше не пошел,  да куда
денешься.
   К Ешу стали обращаться за советом. Сначала редко, словно пробуя - а
вдруг как ошибется, потом чаще и чаще, и через полгода никто в деревне
не  начинал сколько-нибудь серьезного дела,  не посоветовавшись с ним.
Приходили и из других деревень Он не отказывал никому,  для каждого  у
него  находилось  слово,  и  только однажды,  когда пришлый крестьянин
спросил, сколько ему осталось жить, сказал:
   - На этот вопрос я тебе не отвечу. Спокойней будешь спать.
   В деревне говорили,  что рядом  с  Ешу  чувствуешь  себя  спокойно,
как-то умиротворенно,  от него исходит некая сила, что-то большое, ог-
ромное даже, чувствуешь себя защищенным, хотя непонятно, от чего защи-
щенным, наверное от чего-то плохого, скверного. В его присутствии ник-
то никогда не ругался,  никто не приходил к нему выпивши, и попробовал
бы кто обидеть его,  такого закидали бы камнями.  А кузнец Симеон, тот
объявил себя телохранителем Ешу,  не отходил от него ни на шаг, загля-
дывал в рот и был самым благодарным слушателем. Это был огромного рос-
та детина,  заросший до глаз бородой, с ручищами, что твоя кувалда и с
саженными плечами. Ешу ласково называл его "Моя тень" и с улыбкой наб-
людал,  как трещит его черепная коробка,  когда он пытается  осмыслить
какое-нибудь особо мудреное высказывание.
   Ешу продолжал видеть Сны,  а они становились какими-то тревожащими,
мучительными,  от  них  исходило  беспокойство его истинных родителей.
Срок приближался. Скоро Ешу должен был покинуть деревню, покинуть зем-
ных родителей и отправиться странствовать по миру, делясь с людьми пе-
реполнявшей его любовью. И когда до срока осталось чуть больше месяца,
он объявил,  что удаляется в пустыню. Это решение было неожиданным для
всех.  Его принялись уговаривать, мать плакала, отец неловко покряхты-
вал, но решение было принято и Ешу был тверд. Он распрощался с родите-
лями и жителями деревни,  захватил с собой котомку, в которую позволил
положить только четыре пресных лепешки и флягу с водою, и ушел, сопро-
вождаемый верным Симеоном. Он позволил Симеону проводить его только до
края пустыни, велел ждать здесь через сорок дней и ушел, оставив Симе-
она совершенно растерянным.  Симеон долго провожал его глазами,  поры-
вался следовать за ним,  но не осмелился ослушаться и остался на своем
посту.

                                  * * *

Исполнитель.

  Поезд останавливался возле каждого столба. Он больше стоял, чем дви-
гался. Меня это всегда выводит из себя. Ведь существует же расписание!
Это что же - расписание так составлено?  Или таким поездам  расписание
не указ?
   Еще меня выводят из себя словоохотливые попутчики. Вот и сейчас мне
достался такой.  Из своей долгой жизни он помнил все.  Из своих много-
численных родственников он помнил  всех.  Золовок,  шуринов,  деверей,
сватов,  сводных  братьев  и сестер,  свояков и своячениц,  а также их
братьев,  сестер,  свояков и своячениц...  И с каждым из родственников
обязательно происходили многочисленные истории,  весьма поучительные и
интересные,  то есть это попутчик считал их поучительными и интересны-
ми,  и каждую историю он стремился донести до меня, поминутно забывая,
с чего начал и все больше и больше увязая в трясине родственных  отно-
шений,  однако это его ничуть не смущало,  он мог увязать до бесконеч-
ности,  потому что историй было бесконечное множество.  За долгие годы
странствий  я выработал способность отключаться и думать о своем.  Вот
он бубнит себе, а я думаю о том, как мне половчее выполнить свое зада-
ние.
   Думай, Исполнитель, думай, в Организаторы выбьешься. Просто подойти
к мальчишке, вручить ему книгу и сказать: на-ка, Гена, почитай - нель-
зя. Во-первых, слишком просто, во-вторых, он должен считать книгу сво-
ей  собственностью и никогда не вспоминать,  что повороту его жизни (а
то,  что его жизнь будет круто повернута,  я не сомневался) он  обязан
какому-то мужчине, который подошел к нему и дал эту книгу... Книгу эту
он должен найти как клад... О! Клад! Хм... Ищет ли он еще клады в сво-
ем возрасте? Едва ли... Скорее всего он увлекается электроникой... или
механикой... И на клады ему наплевать. Что такое пятнадцать