адры,
пытался определить наши истинные координаты и курс.
     То, что мы приближаемся к нужной точке, стало понятно, когда локаторы
засекли "хвост" из вражеских машин. И этот "хвост" мог крепко махнуть.
     - Теперь, пожалуй, нам  уже  не  отвертеться,  -  сокрушался  главный
разведчик.
     - Сейчас мы им  врежем,  -  обрадовался  военный  министр.  -  Ну-ка,
импульсники, товсь. Создадим плазменный барьер.
     - Надо еще разобраться с их настоящестью, - предложил я.
     Предложение было принято, гиперкомпьютер стал анализировать  движение
кораблей противника, нарушение им "реальных" законов физики.
     Вражеские  машины  были  четверть  настоящими,  треть  настоящими   и
полунастоящими, если точнее предсуществующими. Но их была целая  кодла,  а
может   быть,   армада.   Военный   министр   приказал   найти   те   зоны
пространства-времени,  где  они  станут  полностью  существующими,   чтобы
навесить туда ракетные мины.
     Гиперкомпьютер быстро выдал, что наибольшие шансы на успех  в  борьбе
имеются в стопроцентно иных реальностях.
     Когда   эскадра   добралась   до   "ворот",   не   только   параметры
гравитационного поля пошли в разброд. Можно было  понаблюдать,  как  белые
вершины и каменистые склоны расплываются,  даже  расщепляются  на  нити  и
иглы. Материя дезорганизовывалось. С  сознанием  обстояло  не  лучше.  Под
черепной крышкой витали обрывки мыслей и воспоминаний.
     - Возможно, нельзя переместиться в иные реальности и сохраниться  как
организованная целостность, - бодрым голосом заявил инфо-главнаучс, вызвав
смятение экипажа и пассажиров.
     -  Как  бы  не  так.  Я-то  переместился,  причем   был   и   остался
целостностью, - пришлось напомнить мне.
     - А где доказательства, что целостность та же самая?
     - Ну, пускай не та же  самая.  Измененный  тестер  показал  меня  как
полностью настоящего, значит я в какой-то  степени  изменился.  Тестер  не
стал считывать некоторые зоны моей памяти, только чтобы не раскрыть  меня.
Я изменился, но все-таки прошел из одной реальности в другую  и  суть  моя
осталась прежней. Я не стал предателем.
     - Шпионская морда, - заревел тем не менее военный министр,  вытягивая
из кобуры свой бластер. Если бы он проделал бы все пошустрее, мне пришлось
бы худо. Однако  директор  стратегической  разведки  успел  ловким  ударом
парализовать полководческую руку, которая давно отвыкла от ближнего боя.
     - У нас нет другого выхода, как только довериться Сенцову,  настоящий
он или фальшивый, - словесно поддержал меня Сольберг.
     Министр обороны  хотел  было  еще  посопротивляться,  но  тут  бедное
сознание его окончательно померкло, как впрочем и у другого комсостава. Но
я еще пока держался.
     На флагмане датчики, детекторы и сенсоры перестали в каком-либо  виде
воспринимать окружающую действительность. Потерялась также связь с другими
машинами эскадры. Хорошо,  что  большая  часть  мощностей  гиперкомпьютера
находилась на нашем корабле. Обитающий  в  гиперкомпьютере  информационный
главнаучс почти пропел:
     - К моему прискорбию, вы просто не существуете для той реальности,  в
какую угодили. По-крайней мере, вы для нее  -  дезорганизованная  материя,
эктоплазма,  с  которой  надо  бороться.  Ну,  вспомните,  как   лейкоциты
разделываются со сгустками чужеродного белка.
     - А каковы наши шансы стать настоящими? - с надеждой спросил я.
     - Не хочу вас расстраивать, но шансов у вас кот наплакал, - ударил по
моей надежде инфо-главнаучс. Пожалуй, он был еще более критичен,  чем  его
живой прототип.
     - А надолго ли наше виртуальное существование?
     - Настолько, насколько продлиться информационная инерция  эктоплазмы.
Либо вы ее сумеете организовать и приобретете актуальность, либо полностью
рассосетесь.  Раз  и  нету,  -  спокойным  академическим  тоном  подытожил
главнаучс.
     Тут отключились и  мои  собственные  сенсоры.  Во  мгле,  испещренной
светящимися точками, я пытался найти выход. Какую сохранять  суть,  кем  я
хочу быть? Беглым неприкаянным казачком, есаулом  на  большой  и  кровавой
войне, шпионом-москвитянином в огромной всесветной Татарии, представителем
сверхцивилизации, потерпевшей страшное поражение от хитрожопых тварей.  Да
уж, запутался тридцатилетний малыш.
     Какие-то просверки позволяли мне ненадолго увидеть сразу четыре мира,
они смахивали на четыре слипшихся пузыря. Наши и не наши корабли пролетали
по одному из миров, но тем  временем  отражались  в  других.  И  было  уже
непонятно, где разворачивается катавасия. Но каждый корабль, каждый наш  и
не-наш солдат не только бился с врагом, но  и  пытался  отстоять  себя  от
новой  реальности-настоящести.  Та  старалась   его   подчинить,   сделать
фиктивным  и  безопасным,  дабы  общее  количество  энергии  и  информации
осталось прежним и не пришлось бы подстраиваться под непрошенного гостя.
     Гомеостаз, всякие  там  антиэнтропийные  силы  пытались  размыть  мое
сознание, спустить его в небытие, словно в канализационную трубу.  Или  же
накачать в него что-нибудь чужое, смысл существования  скал  и  минералов,
дубов  и  елей,  рептилий  и  моллюсков,  волков  и  крыс,  большевиков  и
англо-индийцев, западных и восточных монголо-татар. Эти силы  должны  были
удержать энтропию на прежнем уровне и не позволить  ей  подпрыгнуть  после
вторжения нашей эскадры.
     Меня прельщали новые точки зрения и  новые  радости,  которые  должны
были сделать меня безопасным для нового мира. Вместе с камнем я погружался
в нирвану  вечности  и  нестрадания.  Вместе  с  растениями  я  очаровывал
насекомых, всасывал солнечное сияние и раскидывал  свои  семена,  покрывая
зеленью жизни пустую землю. Вместе с  волчарами  я  чувствовал  трепещущую
кровь добычи и мощь стаи. Вместе с большевиками я чаял всемирного братства
пролетариев  на  планете,  очищенной  от   ехидн   буржуазии.   Вместе   с
англо-индийцами я жаждал пробуждения спящей Азии и  наказания  неукротимых
северных империалистов. Вместе с западными и восточными татарами  я  хотел
довести своих коней до самых далеких рек  и  пасти  своих  овец  на  самых
сытных пажитях.
     Но я убедил себя, что я - не они. Вспомнил слова  одного  персидского
гебра насчет "фраваша" - есть-де такая человеческая  сердцевинка,  которая
не меняется, какую человекоформу ни напяль на нее. Где-то глубже памяти  я
ощущал "фраваша" и выражался он не в словах, а  волевыми  импульсами.  Они
заставляли меня верить в Свое добро и не верить в Чужое,  любить  Своих  и
ждать пакостей от Чужих, они лепили мою сущность и неповторимость.
     Я попытался без суеты закрепить в сознании все четыре своих  обличия,
все свои склонности и неприязни. Брат и сестра, батька и мамка, женщина по
имени Мариам, в каждом из миров кто-то из них был рядом со мной, в  других
не был, оставив нерастраченной мою привязанность. Только все  четыре  мира
вместе взятых создавали полноту моей жизни с одной-единой сердцевинкой.  Я
теперь имел четыре  лица,  но  не  разваливался  на  части  как  последний
шизофреник. И между прочим, в каждом  из  миров  я  был  оснащен  большими
красивыми усами.
     А потом настал черед  соединения  и  все  пришельцы  осуществились  в
четырех мирах, меняя свой исконный облик.
     Тот, кто не удержался перед каменной нирваной,  обратился  в  камень.
Тот, кого прельстился радостями растительной жизни, полностью погрузился в
питье света и фотосинтез. Кто, почувствовал приятность чужой крови и  мощь
своей стаи, тот воплотился  в  стаю  хищников.  Тот,  кто  разделил  порыв
большевиков и англоиндов, вступил в их ряды и шеренги.



                                    5

     К ночи сражение за высоту между  российскими  и  советскими  войсками
закончилось, англоинды  принуждены  были  отступить  с  конфузией.  Однако
усталые русские воины наблюдали чудную игру огней в темном небе,  а  также
вспышки и множество искр, как будто в высотах мира ратоборствовали ангелы,
слуги  божьего  престола,  и  бесы,  исчадия  адские.  Несколько   военных
священников вознесли  молитвы,  желая  скорой  победы  светлому  небесному
воинству и поражения мерзким посланцам бездны. Незадолго перед зарею  небо
вдруг окрасилось в розовые  тона  и  наверху  возникли  контуры  неведомой
страны с горами, городами, реками и озерами, а потом все вновь заволоклось
тьмой.  Наблюдатели  застыли   в   молчаливом   недоумении,   надеясь   на
божественный источник знамения. Поутру в долине, которая отделяла  позиции
русских  и  англо-индийских  войск,  распустилось  множество   неизвестных
цветов. Пестики их напоминали человеческие фигурки. Священник лейб-гвардии
атаманского полка в своем письме Его Императорскому Величеству указал, что
очертания небесной страны, а также  цветочных  пестиков  явно  указует  на
ангельский их характер и преуготовление ко второму  пришествию  Мессии  во
имя Царства Божьего на земле.
     Ближе к полудню русские войска, закрепившиеся на высоте,  подверглись
атаке англоиндов сразу с трех сторон.  Сперва  позиции  были  перетряхнуты
тяжелой  артиллерией  врага,  а  затем  густыми  цепями  в   "лоб"   пошла
гвардейская бенгальская дивизия.  Со  стороны  перевала,  сокрушив  слабые
егерские  заграждения,  хлынули   красные   шотландские   стрелки.   А   с
юго-западной неожиданной стороны, прямо с горной вершины,  посыпались  как
горох отчаянные гурки. Первая линия обороны русских  войск  была  смята  и
через окопы, ставшие  братскими  могилами,  проползли  танки;  бенгальской
пехоте даже не понадобилось вступать в ближний бой. Вторая  линия  обороны
хлестнула наступающих плотным пулеметным  огнем,  да  и  танкам  было  все
сложнее тащиться вверх по склону. Однако русские солдаты слышали  канонаду
у себя на флангах и даже в тылу, поэтому неуверенность приходила на  смену
упорству. И вправду, находившиеся на  флангах  гренадеры  едва  сдерживали
натиск  шотландских  стрелков,  плохо  заметных  в  "зеленке",  и  гурков,
мелькающих среди камней.
     Подкрепления запаздывали. Командование корпуса  все  тщилось  принять
правильное решение: бросить ли в бой резервы и попытаться отстоять  высоту
или же,  отступив,  очистить  сомнительный  выступ  фронта.  Растерянность
ползла по штабным головам. Неожиданно в штабе корпуса  появился  офицер  в
чине есаула и доложил, что готов  переправить  пластунов  через  проход  в
западном скальном массиве, дабы оказаться им в тылу у наступающих  гурков.
Командующему корпуса уже не приходилось выбирать,  он  усилил  пластунский
батальон спешившимися казаками-гвардейцами и готов  был  пожертвовать  ими
всеми.  Он  даже  удивился,  когда  с  запада  послышалась  стрельба,   но
обрадовался, когда наступающие гурки вдруг пришли в  смятение.  Контратака
молодцов-гренадеров превратила их в беспорядочную толпу. Вскоре  гренадеры
соединились с пластунами  и  поставили  под  удар  оголенный  левый  фланг
советских войск. Англоинды дрогнули, ослабли и покатились назад.
     После   победного   боя   была   установлена   фамилия   есаула   для
предоставления его к Георгию. Однако  сам  господин  Сенцов  к  прискорбию
командования и сослуживцев пропал без вести.


     Джебе-нойон, яко же и все его нукеры, имел наблюдение  за  мельканием
на небе пятен разного окраса и размера. В душе его подобное мельтешение не
пробуждало никоих чувств, поелику никогда еще небо не вмешивалось  в  дела
земли. Об том он имел верное понятие.  Аллах  потакал  сильным  или  делал
сильным того, кому желал потакать. Старые монгольские духи неба - тенгри -
такоже любили неукротимых воинов. Однако будило беспокойствие у  владетеля
одна мысль - как бы не упало нечто тяжелое с неба на  его  стан.  Впрочем,
едва властитель убедился, что небесные игрища никоим образом не грозят ему
и его воинству, то утратил к  ним  всякое  любопытство.  Но  егда  усталое
солнце стало клониться к закату, через воинский стан побежали волки - стая
голов на полста. Они никому вреда ни чинили, но и страха не имели, ни пред
людьми,  ни  пред  огнем  и  оружием.  Храбрые  нукеры,  распалив  сердце,
возжелали броситься на них,  однако  нойон  запрет  поставил.  "Я  потомок
волков", - молвил он и сим было сказано все.
     А где-то не слишком далеко в вечерний  воздух  взмыли  птицы  и  чуть
заметно  задрожала  земля.  Потом  и  топот  конский   донесся   до   ушей
москвитянина. Сын боярский Ерема Сенцов спешился и спрятал  своего  Сивого
между глыб, сам же  взобрался  на  утес,  высившийся  темным  шеломом  над
тропой.
     А там показалось  пятеро  всадников,  по  одеже,  черным  панцирям  и
долетавшим словам можно было признать в них  татаро-тевтонов.  Но  и  того
мало, при них имелась и дочь Саламбека де Шуазеля, привязана  она  была  к
задней  луке  седла  одной  из  татарских  лошадок,  отчего   тряслась   и
подпрыгивала на крупе. Сенцов пришел умом  в  смятение  -  коли  доберется
шестерка сия  до  Джебе-нойона,  все  лукавое  предприятие,  затеянное  во
спасение Святой Веры и  града  Москвы,  может  погореть.  И  како  же  еще
возможно употребить волю  и  упорство?  Столкнуть  на  нукеров  Вильгельма
большой камень? Индо придавишь одного, а остальные утыкают тебя  стрелами,
пущенными со своих роговых луков.
     И вовремя вспомянулось, что привязан  к  поясу  мешочек  с  пороховым
зельем, которое совсем недавно составил один монах.  Тропа  вьется  вокруг
скалы, так что, прыгая яко козел по камням, можно опередить нукеров. Они и
не успеют его приметить, егда он сыпанет огненного зелья на то место,  где
вскорости пройдут копыта их коней.
     Так и поступил Сенцов. Впрочем, лошади  западных  татар  были  резвы.
Едва он успел сыпануть из горсти и провести пороховую стежку в кусты,  как
поблизости   зацокали   копыта.   Егда   татары   оказались   в   близости
непосредственной, высек  он  искру  кремнем.  По  стежке  побежал  красный
петушок и сразу же полыхнуло пороховое пятно на дороге. Первые две лошади,
захрапевши, поднялись на дыбы, засим одна совместно со всадником ухнула  с
обрыва, другая же уронила своего татаро-тевтона, каковой изрядно завизжал,
очутившись на горящей земле.
     Стрелой, пущенной из своего  лука,  Сенцов  пробил  панцирь  третьего
конника. А посем, выскочив на дорогу, рубанул саблей татарина,  который  с
визжанием плясал в горящем халате  на  земле.  Оставшиеся  двое  всадников
наехали на москвитянина, однако же их перепуганные лошади дурно  слушались
повода и плетей. Тогда вскочил Сенцов на уступ скалы и, прыгнув на  одного
из басурман, свалил его с лету на землю, а там уже добил кривым ножом.  Но
внезапно удавка стянула руки москвитянина - ино  последний  татаро-тевтон,
выказав ловкость и силу мышц,  накинул  на  него  аркан.  Татарский  конь,
послушав хозяина, прянул с места, веревка сорвала Сенцова с ног и  скудное
его тело понеслось животом вниз по горной дороге. А одежей на нем был лишь
тесный халат, оставшийся от девицы Шуазель  -  недолго  бы  оный  оборонял
туловище от щебенки. Впрочем, с неожиданной прытью поступила сама  девица,
каковая  болталась  на  луке  седла  у  того   всадника,   что   заарканил
москвитянина. Она выхватила у нукера сагайдачный нож, коим  и  сунула  под
шлем,  в  заросший  загривок.  Татарин,  брыкнувшись,  упал  с  коня,   но
по-видимости более от страха, чем от тяжкой раны. Сабля благодаря  темляку
такоже осталась у него в длани.
     Нукер опамятовался и буйством обуян, погнался за Сенцовым по тропе, а
девица, конечно же, навострилась скакать на захваченном  коне  в  обратную
сторону. Несдобровать бы боярскому сыну, испробовать  булатный  клинок  на
черепной косточке, кабы не пропела стрела  -  тут  преследователь  рухнул,
пуская красную струйку в дорожную пыль.
     А к Сенцову уже торопились москвитяне, служивые Келарев и  Пантелеев.
Так радостно забилось сердце, прямо как воробей запрыгало, - откель только
взялись верные содружники. Индо не забыл князь о своем верном лазутчике...
     - За ней, за ней, пока она  опять  куда-нибудь  не  угодила,  бесовка
этакая, - призвал Сенцов,  хоть  и  желалось  ему  поскорее  обнять  племя
родное.
     Однако, егда служивые возвернулись  совместно  с  отловленной  девой,
соплеменник  их  Ерема  Сенцова  сгинул  бесследно,  будто  исхитили   его
злобесные силы басурманских гор.


     Над головой у всадников  из  отряда  имени  Первобытного  Коммунизма,
который преследовал басмаческо-белогвардейские банды, проносились странные
светящиеся  предметы,  напоминающие  тарелки.  Скорость  они  имели  столь
стремительную, что их едва подмечал глаз, при том делали финты, выписывали
немыслимые фортеля и резко, "уголком", меняли  направление.  Некоторые  из
них застывали и  даже  взрывались.  Предметы  на  винтовочные  выстрелы  и
пулеметные очереди никоим образом не отзывались. Одна такая "тарелка" даже
лопнула, превратившись  в  огненный  пузырь  при  столкновении  с  землей.
Неподалеку от воронки, заполненной  стекловидным  веществом,  обнаружилось
мертвое  тело,  которое  принадлежало  человеку,  хотя  имело   облачением
странную материю, меняющую цвет. Поскольку такая одежда показалась  одному
красноармейцу богатой и буржуазной, захотел он развалить мертвяка  саблей.
Каково же было удивление всех присутствующих  зрителей  при  виде  клинка,
разламывающегося от удара на две половинки. Когда совершенно твердое  тело
было разбито на куски с  помощью  динамита,  то  внутри  него  не  нашлись
внутренности, не имелось даже намеков на какие-либо потроха.  Обнаруженный
человек явно был каменным от сердцевины до самых волос.
     Об этом происшествии  было  дано  сообщение  в  Пишкек,  командующему
фронтом  товарищу  Фрунзе.  В  телеграмме  говорилось,  что  во  избежания
развития клерикальных воззрений у красноармейцев  непонятное  тело  и  его
одежда были искрошены в порошок и захоронены  вместе  с  мерзкими  трупами
расстрелянных басмачей и белогвардейцев.
     А сотник Сенцов, в свою очередь, неотвратимо утопал в пещерном озере.
Хоть и колотил-молотил товарища Курбанова кулаками и пинал  ногами,  толку
от этого нисколечко не прибавилось. Уже растекалось по  телу  изнеможение,
темные пятна, все разрастаясь, кружились  в  пухнущей  голове,  а  вражина
по-прежнему был цепок как бульдог и тяжел как мешок  с  картошкой.  Сенцов
вроде бы уже прощался с жизнью и словно через  забор  видел  золотые  ризы
встречающих его святых отцов - те приветливо махали коричневыми  руками  и
улыбались светлыми ликами. Когда сотник уже стал  приближаться  к  забору,
выискивая как половчее перебраться через него, то неожиданно  почувствовал
слабение  вражеской  хватки.  Сенцов,  натужив  последние  силы,  со  всей
суровостью  пихнул  сапогом  недруга.  И  мешок-Курбанов  стал   безвредно
удаляться от сотника, а тот, в свою очередь,  начал  всплывать.  И  вскоре
вновь  заметил  спокойные  почти  отрешенные  глаза  ротмистра  Сольберга,
который вытаскивал его из омута.
     А неподалеку от поверхности виднелись чьи-то ноги в хороших  хромовых
сапогах, подметками кверху, снизу же  легким  розовым  облачком  воспаряла
кровь.
     - Курбанов это, - пояснил Сольберг. - Я его шашкой подколол. Шашка  и
в воде неплохо действует. Извини, что задержался, сюда  ведь  целая  орава
вбежала. Но лишних людей Келарев шпокнул из винта, он  у  нас  мастеровито
дырки делает.
     Ротмистр и сотник вновь вскарабкались  на  скальный  выступ  и  пошли
осторожным приставным шагом. Как выяснилось - то вовсе не  была  тропка  в
никуда. Даже когда факелы почти угасли, она послушно вела  беглецов  и,  в
конце концов, представила на свет Божий.
     Взор облетел открывшуюся  долину,  словно  бы  застеленную  цветочным
ковром. Свежий  ветерок  не  давал  настояться  зною,  близкое  солнце  не
дозволяло сползти стуже с горных вершин. Цветы качали крупными бутонами  и
источали легкий, но цепкий аромат.
     -  На  рай  похоже,  дослужились  все-таки,  -  сказал  бесхитростный