по  имени.  Конечно,  это  сон,  и  нет
никакого смысла ему противиться. Какие там  ящеры!  Но  голос,  окликавший
его, становился все громче и настойчивее.
   - Клим, отвечай. Нахожусь над городом, тебя не вижу. Отвечай.
   Нет, это не сон. Это Лобов зовет его! Иван сейчас над городом, он  ищет
и никак не может найти его.
   - Иван, я здесь! - закричал Клим. - Я  здесь,  меня  держит  игуанодон!
Иван!
   Волнение перехватило ему горло, и он  замолчал,  весь  превратившись  в
ожидание. Но Лобов словно и не слышал его.
   - Клим, я над городом. Тебя не вижу, отвечай! - устало повторил он.
   - Иван! - снова закричал Клим и осекся. Он вспомнил, что надо  включить
передатчик, иначе Лобов не услышит его. Надо освободить хотя бы одну руку!
   Клим задергался, забился в объятиях равнодушного гиганта. Он напрягся в
последнем  неимоверном  усилии,   которое   удесятерялось   амортизаторами
скафандра. Лапы игуанодона подались, но, почувствовав,  что  жертва  может
ускользнуть, ящер тоже поднапряг силы, и Клим бессильно обвис.
   - Эх, Иван, - прошептал он и уронил голову.
   - Клим, тебя не вижу,  отвечай!  -  постепенно  затихая,  звучал  голос
Лобова.
   Отчаяние Клима уступило место бессильному равнодушию. Он будто засыпал,
но мысли его вертелись с сумасшедшей скоростью, образуя  пестрый  хоровод,
порождавший неземные, неведомые доселе диковинные образы.
   Клим увидел перед собой приземистое здание с  маленькими,  похожими  на
иллюминаторы окнами. Игуанодон  подошел  к  зданию  вплотную,  остановился
перед узкой массивной дверью и  осторожно  опустил  Клима  на  землю.  Это
нисколько не удивило Клима. Он уже знал,  что  именно  так  и  только  так
должен поступить этот ящер.
   Издав короткий хриплый рев, игуанодон  повернулся  и,  переваливаясь  с
боку на бок, зашагал  по  направлению  к  кустарнику.  Клим  проводил  его
равнодушным  взглядом  и  повернулся  лицом  к  двери.  Теперь  она   была
приоткрыта, а на пороге, свободно выпрямившись,  стояло  изящное,  гибкое,
почти бесплечее существо. Его глаза  со  щелевидными  зрачками  пристально
смотрели на Клима.



12

   На "Ладоге" никаких  изменений  не  произошло.  Родин  спал  спокойным,
здоровым сном, только одеяло, которым  его  заботливо  укрыл  Лобов,  было
скомкано и свисало на  пол.  Командир  "Торнадо"  облегченно  вздохнул  и,
поймав себя на этом,  усмехнулся.  Казалось  бы,  что  может  случиться  в
непробиваемом, надежно запертом корабле, а вот на тебе - Лобов и  удивился
и  обрадовался,  что  все  в   порядке.   Сказывалась   непрерывная   цепь
неожиданностей и постоянное нервное напряжение. Долго  так  не  выдержишь,
нужно предельно форсировать поиск.
   Прежде чем заняться Родиным, Лобов покопался в мусоре, который  валялся
на полу, и быстро нашел  то,  что  искал,  -  два  использованных  розовых
инъектора, применяемых для борьбы против неизвестных заболеваний. Будь  он
повнимательнее, инъекторы можно было бы найти еще во время первого визита.
Алексей прав, экипаж  "Ладоги"  посетила  какая-то  инопланетная  болезнь.
Страшная болезнь, если судить о ней по поведению  Штанге.  И  хотя  Родину
теперь более всего нужен покой,  во  имя  всеобщего  блага  его  следовало
привести в чувство и расспросить.
   Лобов выбрал в аптечке сильнодействующий нейростимулятор и ввел в  вену
биолога,  а  затем  произвел  инъекцию  глюкозы  и   аминокислот.   Теперь
оставалось ждать.
   Минуты через три лицо Родина порозовело, он  беспокойно  заворочался  и
открыл  глаза.  Увидев  фигуру,  склонившуюся  над  ним,  он  вздрогнул  и
испуганно откинулся к самой стенке.
   - Кто? Кто это?
   - Спокойно, Дан. Я командир "Торнадо"  Иван  Лобов.  Мы  несколько  раз
встречались на базе.
   Присмотревшись к лицу Лобова, которое было хорошо видно  за  прозрачным
забралом. Родин успокоенно вздохнул и опустился на подушку.
   - Лобов, знаю, - прошептал он.
   - Почему вы испугались? - мягко спросил командир "Торнадо".
   - Не знаю, - после паузы ответил Родин, - мне стало почему-то  страшно,
и все. Я... я болен?
   - Да.
   Родин медленно провел ладонью по лицу.
   - А где Юст и Нил?
   Несколько секунд Родин неподвижными глазами  глядел  на  Лобова,  потом
пожаловался:
   -  Ничего  не  помню.  Теснятся  какие-то  образы...  ничего  не   могу
вспомнить, все в тумане.
   - А как вы себя чувствуете?
   Родин виновато улыбнулся.
   - Слабость. Тяжесть во всем теле, точно его залили свинцом. А в  голове
пустота. Знаете, у меня такое было после контузии, когда я несколько часов
провалялся без сознания. Но, в общем-то, я ничего. Долго болел?
   - А почему вы думаете, что болели?
   - Я отлично помню, как заболел!  Поднялась  температура,  и  мне  стало
совсем худо.
   - Как случилось, что вы заболели?
   - Как?
   Родин потер себе лоб, пожал плечами.
   - Трудно сказать наверняка, но, по-моему, из-за птеродактиля, разумного
птеродактиля.
   Лобов не сдержал удивления:
   - Разумного?
   - Ну, если заботиться о точности выражений, я бы  назвал  это  существо
квазиразумным.
   Родин  успокоился  и  явно  приходил  в  норму,  его  речь  приобретала
характерную окраску, ту  законченность  и  лекторские  интонации,  которые
характерны для представителей научного мира.
   - Расскажите подробнее. Это очень важно, - попросил Лобов.
   Ненадолго задумавшись. Родин рассказал, что  сразу  же  после  посадки,
пока Юст разговаривал с базой, а Нил готовил глайдер, он, как и полагалось
по расписанию, осматривал стоянку. Родину сразу бросилась в  глаза  группа
птеродактилей,  парившая  невысоко  над  "Ладогой".  Сердце   биолога   не
выдержало. Выбрав ящера поменьше, чтобы легче потом было справиться с ним.
Родин подстрелил его в крыло. Когда биолог  приблизился  к  подстреленному
птеродактилю, он скорее интуитивно, чем сознательно,  отметил  своеобразие
его поведения. В таких ситуациях животные обычно пытаются убежать, улететь
или проявляют  отчаянную  агрессивность,  даже  с  риском  причинить  себе
увечье. Птеродактиль вел себя иначе. Он поднялся и спокойно сел на  песок,
только глаза настороженно следили за каждым движением ученого. А ведь рана
его, по рептилоидным понятиям, была совершенно пустячной, он мог бы не без
успеха попытаться удрать. Его поведение так поразило Родина, что он  решил
сделать все возможное, чтобы  сохранить  ему  жизнь  и  после  необходимых
обследований отпустить на  волю.  Приблизившись  вплотную,  биолог  присел
возле ящера на корточки  и  осторожно  коснулся  его  рукой.  Птеродактиль
выдержал и прикосновение, лишь вздрогнул всем  телом.  Совсем  покоренный.
Родин  решил  сделать  ему  перевязку  и  достал  из   сумки   необходимые
принадлежности. И вот тут-то и начались чудеса.
   Родин рассказывал с увлечением, у него даже глаза блестели.
   - Вы, наверное, знаете, что  у  древнейших  земных  ящеров  был  хорошо
развит третий, теменной, глаз? Так вот, у птеродактиля он был развит более
чем хорошо. И что самое странное, этот  глаз  -  холодный,  зеленоватый  -
светился. Глаза многих животных довольно  ярко  светятся  ночью,  но  я  в
первый раз  видел,  чтобы  глаза  светились  днем,  при  довольно  хорошем
освещении. Ну, и в то время, когда я рассматривал его необыкновенный глаз,
птеродактиль принялся подавать мне сигналы.
   - Сигналы? - недоверчиво переспросил Лобов.
   - Самые настоящие сигналы, - убежденно  подтвердил  Родин.  -  Теменной
глаз мигнул раз, потом два раза и, наконец, три  раза  подряд.  Понимаете?
Раз, раз-два, раз-два-три!
   Сначала Родин буквально не поверил глазам,  но  после  некоторой  паузы
сигнал повторился во второй раз, а потом и в третий. Еще толком не  поняв,
что происходит, скорее рефлекторно, чем сознательно. Родин достал  фонарик
и, подражая птеродактилю,  подал  ответный  сигнал,  следующие  порядковые
цифры - четыре, пять,  шесть.  Немедленно  получил  ответ:  семь,  восемь,
девять! Пока биолог, мягко  говоря,  хлопал  глазами,  птеродактиль  выдал
новую серию сигналов - один, три, пять. Естественно, Родин ответил четными
цифрами: два, четыре, шесть. И началось! В ход пошли квадраты натурального
ряда цифр, затем кубы, потом собеседники, столь непохожие друг  на  друга,
продемонстрировали свое умение в  сложении,  умножении  и  делении.  Родин
увлекся необычайно и совершенно забыл, что имеет дело с рептилией. И вдруг
его точно обухом ударило по голове: ведь это же птеродактиль, ящер, правда
инопланетный, но  все-таки  ящер,  и  ничего  больше.  И  с  этим  ящером,
примитивный мозг которого  совершенно  не  приспособлен  для  абстрактного
мышления, Родин разговаривал хотя и  элементарным,  но  вполне  конкретным
математическим языком. Родин допускал, что  большинство  животных,  в  том
числе птеродактилей, можно  выдрессировать,  научив  некоторым  простейшим
физическим операциям. Но научить ящера арифметике - это было уже чересчур.
Сказать, что биолог был потрясен, это значит ничего  не  сказать.  Он  был
ошарашен, ошеломлен, раздавлен! Он пришел  в  ужас,  когда  вспомнил,  что
стрелял и едва не убил это уникальное существо. Кое-как сделав  перевязку,
которую птеродактиль перенес не по-животному терпеливо, биолог принес  его
прямо на корабль, поставив Юста перед свершившимся фактом.
   - Это было грубой ошибкой, - глухо сказал Лобов.
   Он хотел сказать - преступлением, но в последний момент сдержался.  Что
изменится, если Родин узнает, что за его легкомыслие Юст  Штанге  заплатил
жизнью?
   - Видимо, это было ошибкой, -  со  вздохом  согласился  биолог,  -  но,
поймите, я имел дело не с обычным, а из ряда  вон  выходящим  явлением.  У
меня на руках было раненное мною  разумное  существо!  Здесь  не  годились
обычные бюрократические рецепты и инструкции, надо было решать самому. И я
решил, как подсказывал мне мой опыт  и  моя  совесть.  В  конце  концов  я
рисковал в такой же мере, как и все остальные.
   Лобов опустил  голову,  чтобы  биолог  не  видел  выражения  его  глаз.
Конечно, Родин в чем-то прав, его можно и даже нужно понять.  Но  Родин  в
полной безопасности и лежит в постели, а где Клим и Нил Гор - не известно,
Родин жив, а Штанге мертв.
   Юстинас Штанге отчитал биолога за легкомыслие, но далеко не так сильно,
как тот ожидал. Видимо, командир корабля  сам  был  ошарашен  сенсационным
открытием. Птеродактиль и в корабельных условиях сохранил  свою  кажущуюся
или действительную разумность. Ему оказали  квалифицированную  медицинскую
помощь и усыпили, отложив детальное исследование  на  следующий  день.  Но
следующего  дня  Родин  уже  не  помнил.  Буквально  через  полчаса  после
происшествия с птеродактилем он почувствовал себя плохо и слег.
   Итак, все-таки птеродактили! Крылатые хозяева планеты, владеющие мощным
биологическим оружием. Одно странно: они справились  с  волевым  Штанге  и
оказались  бессильными  против  Родина  -  ведь,  судя  по  всему,  биолог
совершенно здоров, пока здоров. Кто знает, как поведет  себя  Родин  через
минуту, через час, через день!
   Лобов поднял глаза:
   - Дан, попытайтесь все же  вспомнить,  что  произошло  во  время  вашей
болезни. Это чрезвычайно важно!  Не  скрою,  это  вопрос  жизни  и  смерти
нескольких человек.
   Биолог изменился в лице:
   - Вот как!
   - К сожалению, так, - хмуро подтвердил Лобов.
   - Что было? Вы понимаете, я знаю, что было, но...  не  могу  вспомнить.
Все как-то ускользает, уходит из сознания. По-моему, заболел не только  я,
но и все остальные.
   - Это могу удостоверить, - заметил Лобов.
   - Стало быть,  я  не  ошибаюсь?  Минутку.  Дальше  события  развивались
примерно так. В связи с болезнью мы  решили  вернуться  на  базу.  Точнее,
решили вернуться мы с Нилом, а  Юст  решительно  воспротивился  этому.  Он
говорил о родине, о долге, о том, что мы не имеем  права  возвращаться  на
Землю больными. И все-таки мы стартовали без разрешения Юста. А потом  был
крупный разговор. Нил и я скандалили и дрались самым безобразным  образом.
Кажется, Штанге меня связал и посадил "Ладогу"  обратно  на  Мезу.  Ничего
больше я припомнить не могу. Да и не уверен,  что  дело  произошло  именно
так. Очевидно, все это больной бред.
   Он знал,  что  это  не  бред.  Все  было  именно  так.  Больной,  почти
невменяемый Юст Штанге до конца выполнил свой долг. Он сумел  подавить  на
корабле безумный бунт и, чтобы не подвергать опасности  неведомой  болезни
других людей, вернул "Ладогу"  на  Мезу.  Дабы  ничто,  даже  безумие,  не
заставило их изменить своему долгу перед Землей, разрушил пульт управления
кораблем. Наверное, он был уже совсем плох, если действовал скорчером, как
дубиной. А дальше? Болезнь прогрессировала, может  быть,  потому  что  Юст
выложился, истощил запас своих сил.  Верность  долгу  приобрела  страшные,
карикатурно  трагические  контуры:  Штанге  решил  уничтожить  не   только
корабль, но и вообще всех землян, находящихся на Мезе.  И  все  это  из-за
безмерной любви к родной Земле! Эх, Юст, старый товарищ!
   - Вы задумались, - словно извиняясь, сказал  Родин,  -  а  мне  хочется
рассказать вам еще об одной  истории.  Помните,  как  я  испугался,  когда
увидел вас?
   Лобов утвердительно кивнул.
   - Я испугался не случайно. Здесь кто-то был. Я  очнулся,  а  он  сидит.
Сидит и смотрит.



13

   Лобов нахмурился, присматриваясь к Родину, и медленно переспросил:
   - Кто? Кто сидит и смотрит? Штанге?
   Родин замотал головой.
   - Нет, не Штанге, - он понизил голос, - и вообще не  человек.  Высокий,
тонкий, гибкий, какой-то змеиный.
   В глазах Родина мелькнул и пропал страх.
   - Может быть, я просто бредил? - вслух размышлял он. -  Хотя  вряд  ли.
Кто же тогда освободил меня от веревки, которой опутал Штанге?
   У Лобова мелькнула было мысль, что Родин заговаривается, но он  тут  же
отбросил ее.
   - Рассказывайте, - попросил он, -  рассказывайте  обо  всем  как  можно
подробнее.
   Родин взглянул на него с надеждой.
   - Так вы считаете, что это не бред? Я и сам так думал, но в то же время
очень странно все происходило. Мезоец  сидел,  смотрел  на  меня  большими
глазами и молчал. Знаете, зрачки у него не круглые, как у нас  с  вами,  а
щелевидные. И как будто  дышат:  то  расширяются,  то  сжимаются  в  узкую
черточку. Хотя он и рта ни разу не раскрыл,  я  каким-то  образом  получил
исчерпывающую информацию о планете Меза.
   Сначала  мезоец,  так,  наверное,  надо  называть  его,  несколько  раз
переспросил - понимает ли его Родин. Биолог понимал, но был так  ошарашен,
что лишь после пятого или шестого его  вопроса  ответил  утвердительно.  И
тогда мезоец начал рассказывать, если только это можно назвать  рассказом,
ведь он не открывал рта.
   Земляне прилетели на планету, на которой угасают последние искры  очень
древней и когда-то могучей  цивилизации.  Со  времени  изобретения  первой
письменности и по сегодняшний день прошло около двухсот миллионов  лет  по
земному счету. На Мезе ключом била  разумная  жизнь,  когда  на  Земле  не
только людей, но и обезьян еще не было. В отличие  от  людей,  мезойцы  не
млекопитающие,  а  рептилии.  У  них  менее  совершенный  мозг,  не  столь
интенсивно протекает обмен веществ, замедлены психические реакции. Поэтому
их история по сравнению с человеческой силой растянута во времени. Но  это
не мешало неуклонному прогрессу.
   Мезойцы, очевидно вследствие  меньшей  конкуренции  со  стороны  других
видов живых существ, отличались более  развитой  изначальной  гуманностью.
Они  довольно  быстро  покончили  с  племенными  распрями  и   социальными
проблемами и зажили единой и  дружной  всепланетной  семьей.  Беда  пришла
неожиданно. Имя ей - информационный кризис. Его пережили и земляне, только
в более мягкой форме. В ту пору ученые полушутливо-полусерьезно  говорили,
что легче заново изобрести устройство, чем просмотреть и изучить все,  что
о нем написано.  Каждый  ученый  работал  на  свой  страх  и  риск,  слепо
пробиваясь вперед и не задумываясь над тем, к каким  результатам  приведет
через десятки лет  в  муках  рожденное  им  открытие.  Но  земляне  быстро
преодолели этот перевал, создав обширную семью компьютеров, которые  взяли
на себя всю черновую интеллектуальную и информационную  работу.  На  Мезе,
где машиностроение в широком  смысле  этого  слова  было  развито  заметно
слабее, информационный кризис и стал роковым. А ведь было  немало  мрачных
предсказаний о будущем человечества.  О  том,  что  компьютеры,  созданные
людьми, в конце концов восстанут против своих создателей, уничтожат  их  и
установят собственное господство. На деле  же  оказалось,  что  компьютеры
спасли людей, а на Мезе беда стряслась как раз потому, что ее аборигены не
сумели своевременно изобрести себе думающих помощников.
   Когда  быстро  растущий  информационный  поток  стал  разобщать  науку,
порождая   узких   специалистов,   столь   же   образованных,   сколь    и
невежественных,  группа  мезойских  ученых-психологов  выдвинула  идею   о
всемерной  интенсификации  функций  живого  мозга.  Они  утверждали,   что
возможности мозга используются на жалкие сотые, а может быть,  и  тысячные
доли.  А  если  заставить  работать  его  на   полную   мощность,   то   с
информационным кризисом будет покончено. Для интенсификации функций  мозга
мезойские психологи предложили использовать химиостимуляторы -  наркотики,
которые в свое время причинили столько горя людям.  Конечно,  просвещенная
мезойская раса отдавала себе отчет в том, что наркотики - это своеобразные
медленно действующие  яды.  Поэтому  на  Мезе  многие  десятилетия  вокруг
проблемы стимуляции шла упорнейшая борьба мнений. Но информационный кризис
углублялся, а психологи предлагали хотя и необычный, хотя  и  рискованный,
но все-таки выход из кризисной ситуации. И  в  конце  концов  всепланетный
совет разрешил группе добровольцев испытать действие тщательно  отобранных
стимуляторов на себе. Трудно сказать, в чем тут дело, может быть, в особой
природе  мезойцев,  но   успех   испытаний   был   просто   поразительным.
Добровольцы, систематически применяя рекомендованную гамму  наркотиков,  в
короткий срок сделали несколько выдающихся открытий и изобретений, создали
уникальные произведения искусства.
   Пресса  всех  видов  подняла  вокруг  эксперимента   грандиозный   шум.
Общественные  организации,  которые  всегда   скептически   относились   к
применению стимуляторов, были обескуражены и растеряны.  Часть  населения,
особенно молодежь, встретила результаты опыта откровенно восторженно. Дело
кончилось тем, что запреты на применение  стимуляторов,  скорее  стихийно,
чем организованно, были в  короткий  срок  сметены,  и  вся  планета  была
буквально  завалена   разнообразными   химикатами   и   универсального   и
направленного действия. Темп жизни  сразу  взвинтился,  наука,  техника  и
искусство испытали такой взлет, которого еще не знала  мезойская  история.
За какое-нибудь столетие мезойцы овладели  ядерной  энергией,  проникли  в
тайны живой материи, вышли в космос и в околомезойское пространство.
   Конечно, были отмечены и  вредные  побочные  эффекты  массового  приема
наркотиков, раздавались трезвые голоса  отдельных  ученых  и  общественных
деятелей, призывавших мезойцев к осторожности и умеренности. Они выступали
не голословно, они оперировали статистическими данными, которые говорили о
том, что за последнее время на Мезе резко  возросло  число  неврастеников,
психически больных и генетически неполноценных. Но их не слушали.  Просто,
наряду со стимуляторами,  в  обиходе  появились  различные  успокаивающие,
снотворные и другие лекарственные средства. Недаром говорится,  что  джина
куда легче выпустить из бутылки, чем загнать потом обратно. Год за  годом,
век  за  веком  ширилось  применение  стимуляторов  в  совокупности  с  их
нейтрализующими, смягчающими антиподами.
   Постепенно химикаты проникли в самые  интимные  сферы  жизни  мезойцев,
стали такими же обязат