днился бы сказать,  какую  роль
она играла в этом доме и кем приходилась хозяину: матерью,  служанкой  или
сестрой, ясно было только, что это не жена. Собственно, Мейседон не  знал,
женат та художник,  но  именно  с  женой  ему  меньше  всего  хотелось  бы
встретиться. Наверное, Мейседон выглядел  достаточно  солидно,  во  всяком
случае,  ему  без  каких  бы  то  ни  было  вопросов  разрешили  пройти  в
мастерскую.  В  ответ  на   приветствие   Мейседона   Флинн   буркнул   не
оборачиваясь: "Доброе утро", - и продолжал работать над холстом.
   В блузе  с  закатанными  по  локоть  рукавами,  с  палитрой  и  кистями
бородатый Флинн выглядел весьма картинно и импозантно. День был пасмурный,
рабочее место подсвечивали софиты, спектр излучения которых  был  подобран
так удачно, что казалось - мастерская освещена утренним солнцем. На холсте
был изображен огромный, во все полотнище,  стилизованно,  но  очень  четко
выписанный женский глаз; бровь, часть щеки и прядка волос  едва  выступали
из туманного полумрака.  Глаз  смотрел  прямо  на  Мейседона  понимающе  и
скорбно, из угла его скатывалась крупная, играющая  веселыми  серебристыми
искрами слеза.
   - Я бы хотел поговорить с вами, мистер Флинн.
   - А я бы не хотел, - рассеянно сказал художник, отступая от картины  на
два шага и меняя кисть.
   - Помнится, вы приглашали меня.
   - Что из того? - Художник прищурился, откинул назад голову, разглядывая
свою работу, и снова приблизился к холсту. - Зайдите в другой раз.
   Но Мейседон отнюдь не был расположен откладывать свой разговор.
   - У меня совершенно неотложное дело, -  проговорил  он  с  тем  большим
нажимом, что сознавал - несет явную нелепицу.
   Флинн резко обернулся, вид у него был  довольно  свирепый;  можно  было
подумать, что в левой руке у него щит, а в правой  -  кинжал,  которым  он
намерен  без  малейшей  жалости  проткнуть  ненавистного  врага.  Мейседон
сдержанно поклонился.
   - Вы что же, не видите, что я работаю? Вы  думаете,  черт  побери,  что
время только для вас деньги? - начав эту сентенцию довольно яростно, Флинн
закончил ее не очень  уверенно.  Хмуря  брови,  он  все  более  пристально
вглядывался в лицо визитера.
   - Видимо, вы забыли меня, - начал было Мейседон, но Флинн  не  дал  ему
договорить. Лицо художника расплылось в широкой улыбке. Он швырнул палитру
и кисти прямо на пол и шагнул к Мейседону.
   - О, Генри! Рад вас видеть!
   После  традиционного  в   таких   случаях   рукопожатия,   фамильярного
похлопывания по плечам и по спине (Мейседону  пришлось  ответить  тем  же)
художник потащил его в уголок мастерской, где стоял  удивительный  стол  в
окружении  не  менее  удивительных  кресел.  Столешница  была  сделана  из
цельного среза дерева оригинальной, очень неправильной, но близкой к кругу
формы диаметром футов около шести,  покоилась  она  на  узловатых  корнях,
словно бы вырастая из пола. А кресла были сооружены из старых пней, причем
сиденья были вырублены в столь  искусной  форме,  что  Мейседон  никак  не
ощутил жесткости дерева, - ему  показалось,  что  он  опустился  в  мягкое
кресло. Ничего подобного Мейседон не видел во время предыдущего  посещения
мастерской.
   - Сам делал, дизайн высшего качества. - Флинн захохотал и похвалился: -
Предлагают бросить живопись и поработать для салонов  финансовых  тузов  и
деловых боссов. Да ну их к черту!
   Художник сел не в кресло, а  прямо  на  стол,  и  пошлепал  ладонью  по
дереву.
   - Клен, трехлетней выдержки. И даром! То есть, я хочу сказать,  что  он
не стоил мне ни цента, только труд и время. Я и хозяину отгрохал такой  же
гарнитурчик. - Флинн небрежно пнул ногой  одно  из  кресел.  -  А  это  из
лиственницы. Вечная  продукция.  Лиственница  -  удивительное  дерево,  со
временем она становится только крепче.
   Художник болтал, а Мейседон вежливо улыбался и думал, как бы  побыстрее
и половчее повернуть  разговор  в  нужную  сторону.  И  опыт,  и  интуиция
подсказывали, что в такой ситуации лучше сразу брать быка за рога.
   - Я ведь к вам по делу. Роб, - сказал он, воспользовавшись паузой.
   - Да ну?
   - И по весьма щекотливому.
   - О! - Флинн засмеялся. - Какой-нибудь заказ?  Да  вы  не  стесняйтесь.
Генри. Я свиреп только с виду, а так-то - человек нежный и сговорчивый.
   Мейседон набрал в грудь побольше воздуху и, как это говорится,  прыгнул
в холодную воду.
   - Простите, Роб, вы знакомы с некоей Сильвией, - полковник запнулся,  -
с Сильвией Хаксли?
   - А-а, с этой  потаскушкой!  Как  же,  знаком.  -  Художник  передернул
плечами. - Настоящая стерва, но дело свое знает.
   Мейседон обладал профессионально поставленным самообладанием, но  фраза
Флинна, произнесенная обыденным, будничным тоном, чуть не вышибла  его  из
кресла. Видимо, лицо Мейседона отразило нечто, замеченное цепким  взглядом
художника.
   - Удивлены? О, эта особа не лишена примитивной животной  хитрости.  Она
из богатой семьи, а муж у нее какая-то  шишка  в  Пентагоне.  Ну,  и  она,
избегая приключений в  вашингтонском  обществе  и  в  околовоенной  среде,
научилась ловко обделывать свои делишки на стороне.
   - Вы уверены в этом? - негромко уточнил Мейседон.
   - В каком смысле? Вы не доверяете молве  и  предпочитаете  сведения  из
первых рук? -  Художник  улыбнулся.  -  Вас  интересует,  спал  ли  с  ней
персонально я?
   - Скажем так.
   - Разумеется. - Художник сказал об  этом  без  нотки  гордости  и  даже
хвастливости. - Она редко пропускает мужчину моего роста и веса. Настоящая
би-герл! - Он огладил бороду, присматриваясь к лицу Мейседона. Видимо, оно
ему  не  понравилось,  потому  что  художник  доверительно,  с   некоторым
сочувствием спросил: - Послушайте, а коего черта вы заинтересовались  этой
дамочкой? Уж не покорила ли она ваше  сердце?  В  порочных  женщинах  есть
нечто, притягивающее мужчин. Как у дичи с  душком  для  иных  гурманов!  -
Флинн захохотал и доверительно положил свою лапу  на  плечо  Мейседона.  -
Плюньте!
   В искренности художника сомневаться было невозможно. Мейседон узнал то,
что было ему нужно, и держать себя в узде дальше не  было  ни  смысла,  ни
желания. Мейседон откинулся  на  жесткую  спинку  декоративного  кресла  и
провел ладонью по лицу.
   - У меня такое ощущение, точно я выкупался в дерьме, - пробормотал он с
отвращением.
   Флинн беспокойно шевельнулся, приглядываясь к собеседнику.
   - Уж не родственница ли она вам? - спросил он с опаской.
   - Нет, - вздохнул Мейседон.
   - О, - с облегчением протянул художник, - а я было подумал...
   - Нет, - тусклым голосом, но весьма решительно перебил его Мейседон.  -
Это не родственница. Это моя жена.
   Реакция Флинна была хоть и слабой, но все-таки  некоей  психологической
компенсацией  морального  ущерба,  нанесенного  Мейседону;   она   помогла
полковнику сбросить брезгливое  оцепенение  и  в  какой-то  мере  овладеть
собой.  Художник  вспыхнул,  точно  неоновая  лампочка   под   критическим
напряжением. Мейседон  никогда  не  видел  раньше,  чтобы  зрелые  мужчины
краснели столь стремительно  и  интенсивно.  На  лбу  художника  выступили
бисеринки пота, переливавшиеся в свете софитов радужными огоньками. Флинн,
испуганно глядя на Мейседона, прямо ладонью, испачканной  красками,  вытер
лицо, кое-как сполз со стола и плюхнулся в кресло,  расплывшись  по  нему,
как гигантский моллюск.
   - Идиотом я родился, идиотом и помру! - уныло выдавил он и  в  отчаянии
постучал себя кулачищем по лбу. - Великий Боже! Какая же я скотина!  -  Он
снова постучал себя кулаком по лбу. - Но кто же мог  подумать?  Вы  же  ни
капли не похожи на военного! - Флинн между тем перестал колотить  себя  по
лбу и несколько оживился.
   - Может быть, нам стоит выпить? - Он с надеждой смотрел на Мейседона. -
Разве виски не лучшее лекарство от душевных забот?
   - Стоит.
   Художник буквально расцвел улыбкой.
   - Минуту! У меня есть коллекционный набор - шесть бутылочек по четверть
кварты каждая.
   Он притащил этот набор, жаренного с  солью  арахиса,  бутылку  содовой,
бокалы и извинился за то, что не может предложить льда. Все это  хозяйство
стояло на чудесном резном  подносе,  сделанном  из  цельного  куска  липы.
Мейседон, разумеется, догадался,  что  это  еще  одно  изделие  художника.
Полковник окончательно овладел собой. Странно, он уже не испытывал чувства
ревности, не возникло у него и ничего похожего на ненависть или  отчаяние,
- никаких бурных эмоций. Брезгливость, гадливость, презрение к Сильвии, да
и к самому себе - вот что варилось в глубине его души. Оба они, и Мейседон
и художник, испытывали заметную неловкость по отношению друг к другу. Пили
непривычно много, во всяком случае, о себе Мейседон мог это утверждать  со
всей определенностью. Обоим хотелось не просто выпить, но и  по-настоящему
надраться. И, действительно, они быстро опьянели, а когда опьянели, то уже
без стеснения вернулись к  интересовавшей  их  обоих,  правда,  по  разным
причинам, теме.
   -  Как  вы  с   ней   рассчитаетесь?   -   с   нескрываемым   интересом
полюбопытствовал художник. - Пристрелите?
   Генри поперхнулся содовой.
   - Неужели я похож на этого дурака Отелло?
   - Ни капельки не похожи, ни вот столечко, - успокоил его Роб. -  У  вас
кольт? Одиннадцать миллиметров?
   - Одиннадцать.
   - Чудесно! Это верняк - в шкуре останется дырка величиной  с  кулак.  А
мозги так просто расплескиваются! Вжик! И нет больше  мыслящего  человека.
Впрочем, - художник нахмурился, - зачем я вам все это рассказываю?  Вы  же
человек военный, все это знаете лучше меня и на высоком научном уровне.
   - У меня была и практика, - мрачно заметил Генри.
   - Честно? Вы счастливый человек! Выпьем по этому поводу.
   - Выпьем!
   Мейседон молча, но очень торжественно и дружелюбно поднял рюмку. Выпив,
они некоторое время молча жевали орехи.
   - Между прочим, - с заговорщицким видом вдруг заметил художник, - закон
очень снисходителен к этим... виновникам убийств на почве ревности.
   - Серьезно?
   - Вполне. Я консультировался у адвоката. Хотел  шлепнуть  Беатрису,  но
потом раздумал. Пусть живет. Потаскушки тоже нужны, в особенности мыслящим
людям. Что бы делали без них холостяки? Жуткое дело!
   Генри представил себе эту картину, и ему стало так смешно, что он начал
все громче и громче смеяться. Глядя на него, захохотал и художник.
   - Жуткое дело! - повторил он и добавил: - Но закон снисходителен, могут
даже оправдать! Так что вы учтите на всякий случай.
   - Да не собираюсь я ее убивать!
   На глаза художника навернулись слезы.
   - Вы гуманный человек. Генри. Может быть, слишком  гуманный.  Вы  лучше
меня. А я - свинья!
   - Не мелите чепухи! Вы отличный парень, Роб.
   - Может быть. Но вы лучше, гуманнее. Я хотел шлепнуть Беатрису, а вы не
хотите. И правильно! Их надо не убивать, а лечить! От нимфомании.
   Генри вдруг остервенился.
   - Нимфомания! Не понимаю, при чем тут нимфы? Эти  прекрасные  создания,
ублажающие взоры людей и богов! Нимфы... и это самое. Не понимаю!
   - Нимфы, - мечтательно повторил художник. - Наяды,  дриады,  нереиды...
Вы правы, прекрасные создания!
   - Но почему? -  упорствовал  Генри.  -  Распутство...  И  вдруг  нимфы?
Почему?
   Художник, поглаживая свою роскошную бороду, погрузился в раздумье.
   - Наверное, - глубокомысленно заметил он,  -  дело  в  том,  что  нимфы
сожительствуют  с  фавнами.  Фавны  же   похожи   на   козлов!   А   чтобы
сожительствовать с козлами, надо иметь исключительно  высокий  сексуальный
потенциал. Не так ли?
   - Интересная мысль!
   - Думаю, что так.
   - Интересная мысль, - убежденно  повторил  Генри,  -  свежая.  Но  меня
смущает эмансипация.
   Художник откинулся на спинку лиственничного кресла.
   - Почему? Почему вас смущает эта дребедень?
   - Мне... трудно собраться с мыслями и изложить  проблему  обобщенно.  -
Генри сделал пояснительный витиеватый жест. - Я поясню вам  на  конкретном
примере.
   - Валяйте, старина, - поощрил Роб.
   - Есть такой балет - "Послеполуденный отдых фавна". Я его видел.
   - Я не видел, но есть. Это точно!
   - А вот балета "Послеполуденный  отдых  нимфы"  -  нет!  Разве  же  это
справедливо?
   - И действительно. - Художник  стукнул  своим  кулачищем  по  столу.  -
Свинство какое! Безобразие! Надо открыть глаза общественному мнению.
   - А если так, вправе ли мы?.. Вправе ли мы судить?
   - Вы ставите животрепещущую проблему. Генри. - Художник некоторое время
пытался поймать ускользающую мысль, лицо его вдруг осветилось улыбкой. - А
ведь вы угадали! Тот диптих,  "Прозрение",  помните?  Я  получил  за  него
сумасшедшие деньги от одной богатой дамы. Она плакала и говорила, что  это
напоминало ей ее собственную юность!
   - И она плакала? - изумился Генри. - Настоящими слезами?
   - Плакала. И я плакал. - Художник порывисто вздохнул.  -  Но  дама  эта
совсем не похожа на нимфу. Нисколько!
   - Обидно!
   - Очень обидно. Выпьем?
   Они выпили, но ни о нимфах, ни о женщинах больше не говорили.  А  может
быть, и  говорили.  Мейседон  очень  смутно  и  приблизительно  припоминал
впоследствии последующие события.



ЕЩЕ СЮРПРИЗЫ

   Утром  Мейседон  проснулся  с  тяжелой  головой  и  еще  более  тяжелым
настроением. Он не сразу вспомнил вчерашнее, а когда  вспомнил,  испуганно
взглянул на кровать жены и вздохнул с облегчением - она была  пуста  и  не
разобрана.  На  покрывале  лежала  телеграмма.  Он  смутно   помнил,   что
телеграмму ему вручила удивленная и, пожалуй,  даже  испуганная  служанка,
когда поздно вечером Роберт Флинн привез его  домой.  Теперь,  морщась  от
головной боли. Генри взял телеграфный  бланк.  Сильвия  сообщала,  что  не
смогла до него дозвониться, - это было правдой, дозвониться до него  вчера
было невозможно, - что болезнь сестры оказалась  неожиданно  серьезной,  а
поэтому она задержится у нее примерно на неделю. Второй  раз  в  это  утро
Мейседон вздохнул с облегчением. Он  совершенно  не  представлял,  как  он
теперь встретится со своей супругой (Боже мой, с супругой!), о чем  и  как
будет с ней говорить. Устроить скандал, может быть, поколотить ее?  Глупо!
Промолчать и сделать вид, что ничего не знает? Невозможно! Понемногу  и  с
некоторым удивлением он осознал, что, кроме развода,  не  видит  разумного
выхода из сложившейся ситуации. Конечно, развестись с  Сильвией  -  это  в
известной мере поставить крест на своих честолюбивых  замыслах  в  деловой
сфере, а может быть, и на служебной карьере. Но что делать?  Эх,  если  бы
можно было поговорить с Милтоном!  Но  старый  бизнесмен  за  океаном.  И,
скорее всего, он  прекрасно  осведомлен  о  приключениях  своей  распутной
дочери. Не случайно же он завел с Генри тот многозначительный разговор  об
эмансипации. А развод - дело серьезное!
   За завтраком (крепкий колумбийский кофе  и  два  яйца  всмятку,  больше
Мейседон протолкнуть в себя ничего не мог)  Генри  вдруг  кольнуло  острое
сомнение. Почему, собственно, он  так  безусловно  и  сразу  поверил  Робу
Флинну? Конечно, художник добрый и очень симпатичный парень, но полковнику
было прекрасно известно, что для провокаций и дезинформации чаще всего как
раз и используют симпатичных людей, честность которых, на  первый  взгляд,
не вызывает никаких сомнений. Короче говоря, нужны доказательства,  факты:
письма,   фотографии,   магнитофонные   записи.   Железные,   проверенные,
доказательные факты нужны и для развода,  если  Мейседон  в  конце  концов
решится на  такой  шаг.  Без  таких  фактов  Мейседона  могут  принять  за
параноика и, чего доброго, упрятать в сумасшедший дом! Добравшись до этого
пункта размышлений, Мейседон вспомнил о Рэе Харви.
   Мейседон впервые встретил  Харви  в  Вашингтоне  года  два  назад.  Это
случилось  в  обеденном  зале  офицерского   клуба,   этого   старомодного
девятиэтажного здания из кирпича, которое расположено в четверти часа езды
на автомобиле от Пентагона. Это было во время ленча. Мейседон  сначала  не
понял, чем привлек его внимание рослый, спортивного вида зрелый мужчина  в
прекрасно сшитом, дорогом костюме  -  сером  в  мелкую  узенькую  полоску.
Что-то знакомое  было  в  его  сутуловатой  фигуре,  свободных,  несколько
медлительных движениях. Мужчина  занял  столик  неподалеку,  огляделся  и,
встретившись взглядом с  Мейседоном,  поклонился  со  сдержанной  улыбкой.
Машинально  ответив  кивком,  Мейседон   некоторое   время,   морща   лоб,
вглядывался в этого человека и  вдруг,  узнав  в  нем  лихого  разведчика,
командира отделения "зеленых беретов" Рэя Харви, чуть не выронил стакан  с
томатным соком. Харви, поняв, что его узнали, улыбнулся шире и  поклонился
еще  раз.  Мейседон  в  молчаливом  удивлении  театрально  развел  руками,
поспешно допил сок и, благо с завтраком было покончено, направился к Рэю.
   - Вы ли это? Здесь, в округе Колумбия? И в таком импозантном виде?
   - Я, сэр. Собственной персоной.
   Ладонь Харви, как и прежде, была твердой, словно  выточенной  из  дуба.
Прежними были серые грустноватые глаза,  в  которых  иногда,  вроде  бы  и
совсем некстати,  мелькали  насмешливые  искорки.  Но  полное  достоинства
выражение лица! Этот дорогой костюм, хорошо подобранный  галстук,  золотая
заколка с жемчужиной!
   - Великий Боже! Вы прекрасно выглядите. Наверное,  уже  дослужились  до
капитана? Вы разрешите?
   - О, прошу вас, сэр.
   Мейседон поудобнее поставил себе стул и сел.
   -  Не  дослужился,  сэр.   -   Харви   расправлялся   со   спагетти   с
непринужденностью итальянца. Держался он скромно,  но  без  малейшей  тени
заискивания или смущения. - Я надел шляпу примерно через год  после  того,
как мне присвоили звание лейтенанта. Кстати, искренне благодарю вас,  сэр.
Позже мне довелось узнать, что вы приложили немало усилий, чтобы  ускорить
этот процесс.
   - Пустое, Рэй, - поморщился Мейседон. - Ведь и вы  со  своими  ребятами
приложили немало усилий, чтобы спасти мне жизнь.
   - Ну, до этого было далеко, - философски заметил Харви. - Египет -  это
не Вьетнам. Поскольку фреггинг не удался,  гиппо  сделали  бы  все,  чтобы
захватить вас живым, а  потом  содрать  с  наших  друзей-израильтян  выкуп
побольше. Вы уж меня простите, сэр, но к тому времени Анвар уже  ухитрился
превратить свою армию в газхаус.
   - Мне помнится, вы получили не только офицерское звание, но и  какой-то
орден. Не так ли?
   - Совершенно верно, сэр.
   Мейседон поморщился.
   - Ну что вы заладили? Помнится, там, в пекле, вы называли меня иначе.
   - Так это было в пекле. - Харви на секунду задумался о прошлом и,  судя
по  всему,  воспоминания  не  были   для   него   неприятными.   Сдержанно
улыбнувшись,  он  добавил:  -  Это  было  давно.  Тогда  вы  еще  не  были
полковником и не  служили  в  Биг-Хаус,  в  разведуправлении  министерства
обороны.
   - Да вы прекрасно осведомлены!
   Харви серьезно кивнул.
   - Положение обязывает.
   Он достал из кармана и протянул Мейседону визитную карточку.  Она  была
изготовлена  из  превосходной  плотной  бумаги,  скорее  всего,  японского
производства. Текст был отпечатан золотыми буквами. Мейседон пробежал  его
глазами раз, потом уже внимательно прочитал другой.
   - Вы - владелец частной сыскной  конторы?  -  спросил  он,  не  скрывая
изумления.
   - Совершенно  верно,  сэр.  Могу  вам  теперь  признаться,  что  звание
лейтенанта мне было нужно главным образом для  того,  чтобы  удобнее  было
начать это  дело.  Я  ведь  практикую  главным  образом  среди  военных  и
служащих, которые работают в Пентагоне. Положение офицера запаса  упрощает
многие проблемы.
   Мейседон все еще не мог прийти в себя от изумления. Он  разглядывал  то
визитную карточку, то невозмутимого Харви, который заканчивал ленч  чашкой
крепкого кофе с крохотной рюмочкой бренди.
   - И как ваше дело? Процветает?
   - Не жалуюсь. Пентагон ведь целый город с тридцатитысячным  населением.
И, как  в  любом  американском  городе,  в  нем  немало  боль