талкиваемая   нетерпеливым    фонтанчиком    пробудившегося    родника.
Зашевелились и некоторые коряги, разбросанные ветром в пустыне. Они  снова
стали выпускать корни, но уже не вглубь,  словно  чувствуя,  что  ураганов
бояться больше не надо, а вширь, раскидывая и в воздухе, и в верхнем  слое
грунта жесткие колючие побеги. На воздушных корешках пока не было листьев.
Жара еще стояла адская.


   Гиперграмма нашла Елену Бурцен в Улан-Удэ на конференции  по  тибетской
медицине. Только что  закончил  доклад  известный  профессор,  посвятивший
большую, часть своей жизни расшифровке и анализу  тибетских  манускриптов.
"Наконец-то,  -  заявил  ученый,  -  нам   открылось   искусство   древних
врачевателей, владевших  секретом  сочетания  лекарственных  препаратов  и
психотерапии..."
   - Нет, что вы на это скажете, - с унылым негодованием обратился  к  ней
делегат с соседнего кресла, сухощавый сутулый человек в черном  кимоно.  -
Зачем учиться у древних тому, что сами умеем отлично делать?
   - Отлично, да не совсем, - возразила Бурцен.  -  Отлично  будет  только
тогда, когда человек сам сможет лечить себя собственными ресурсами. А  мы,
врачи, будем только изредка помогать ему, если надо.
   Найдя оппонента в  столь  непосредственной  близости,  сутулый  делегат
приосанился, глаза его заблестели. Он уже  было  открыл  рот,  чтобы  дать
достойный отпор, как в крышке  стола  перед  Бурцен  засветилась  надпись:
"Срочная информация".
   -  Извините,  -  сказала  Бурцен   соседу,   недоуменно   извлекая   из
информационного окошка голубой конверт гиперграммы.
   "Вы виновны?" - прочитала она, все еще не понимая,  о  чем  идет  речь.
Перевела  взгляд  на  подпись:   "Санкин,   планета   Мегера,   форстанция
"Мегера-1", время выхода на обратную связь..."
   Рука Елены Бурцен мелки задрожала. "Оставит меня когда-нибудь  в  покое
эта проклятая планета? - подумала она. - Или всю жизнь будет  преследовать
как  кошмарный  призрак?  И  кто  это  такой  Санкин?"  Бурцен   разорвала
гиперграмму  надвое,  сложила  половинки,  еще  раз   разорвала   пополам,
выбросила клочки в утилизатор.
   На трибуну вышел новый докладчик,  начал  говорить,  но  Елена  его  не
слышала.  Перед  глазами  стояли   серые   печатные   буквы,   отчеркнутые
вопросительным знаком: "Вы виновны?"
   Мысли ее, не сдерживаясь более, покатились назад, через  годы,  набирая
скорость, как спущенная с горы тележка. Ко времени знакомства  с  Феликсом
Бурценом она уже была своего рода знаменитостью. Еще не в ученом  мире,  а
среди студентов. Она заканчивала четвертый курс мединститута, и у нее  уже
были научные работы.  Елена  принимала  похвалы  без  зазнайства,  но  как
должное: она знала, что  наука  о  человеческой  психике  -  ее  врачебное
призвание и  основные  открытия  еще  впереди.  У  нее  были  в  молодости
увлечения, но она, возвращаясь домой со свидания, каждый шаг, каждую фразу
своего провожатого подвергала безжалостному  анализу  Симпатии  испарялись
под испепеляющим лучом логики и психологии.
   С Феликсом она познакомилась на просмотре в Доме кино Показывали  новый
фильм модного режиссера. Картина была заумная и тягучая. Елена скучала, но
уйти не решалась - киноманы сидели тихо, благоговея перед  авторитетом,  и
она боялась помешать их таинству созерцания. Вдруг  за  два  ряда  впереди
кто-то поднялся и,  чуть  пригнувшись,  но  вполне  уверенно,  не  обращая
внимания  на  шиканье  эстетов,  начал   пробираться   к   выходу.   Елена
воспользовалась моментом и  юркнула  следом.  "Я  вам  очень  обязана",  -
сказала она на улице своему "спасителю".
   Им оказался молодой человек обычной наружности, лет двадцати  двух.  От
левого его виска до скулы шел бледно-розовый шрам. "Если б не вы, я так бы
и не ушла. И потеряла бы целый вечер", - повторила она. "Тогда  ваш  вечер
принадлежит  мне,  -  незамедлительно  среагировал  молодой   человек.   -
Предлагаю пойти к Ваганычу". - "А кто такой Ваганыч?" -  засмеялась  Лена.
"Ваганыч - это мой друг!" - торжественно  объяснил  новый  знакомый.  Лена
кивнула.
   В прихожей квартиры, куда  привел  ее  Феликс,  было  тихо,  и  Лена  с
негодованием было подумала, что Ваганыч всего-навсего ловкий  предлог.  Но
тут Феликс открыл дверь в комнату, и она  увидела,  что  в  комнате  сидят
человек пятнадцать. "Обычная вечеринка", - решила она, но снова  ошиблась.
Здесь шел диспут - присутствующие увлеченно обсуждали английский романтизм
девятнадцатого  века.  "Вы  что,  филологи?"  -  спросила  Лена  и   очень
удивилась, узнав, что единственным литературоведом в компании является сам
хозяин, Ваганыч.
   После диспута Феликс проводил Лену домой и, прощаясь, даже  не  спросил
телефона.
   Ее это задело, и она перешла в атаку  по  всем  правилам  классического
романа: появилась у Ваганыча  через  несколько  дней,  но  не  одна,  а  с
приятелем, познакомила его с Феликсом  и  начала  отчаянно  кокетничать  с
обоими. В первый вечер меж двух кавалеров, не подозревавших, что  являются
лишь разменными фигурами в гроссмейстерских руках, возник легкий  холодок.
На второй вечер холодок  трансформировался  в  стойкую  неприязнь,  а  при
третьей встрече состоялась легкая ссора, где Лена приняла сторону Феликса.
Обиженный приятель ушел, а Феликс в тот вечер впервые ее поцеловал. Спустя
месяц Бурцен объяснился в любви. Лена поздравила себя с победой.
   Теперь, выиграв сражение, оставалось лишь, как обычно, проанализировать
ситуацию, отбросить эмоции и успокоиться. Но тут Лена поняла, что не хочет
никаких  рассуждении,  никакой  логики  -  она  просто  хочет  любить,  не
задумываясь, сломя голову, любить этого сильного, умного  мужчину  и  быть
всегда с ним.
   Они поженились. Удивив друзей и польстив Феликсу, Елена  взяла  фамилию
мужа - акт весьма редкий, считавшийся архаичным. В один год  они  получили
дипломы, Феликс -  космоэколога,  Елена  -  врача-психиатра,  и  сразу  же
улетели на стажировку на Грин-Трикстер.
   Первые четыре были лучшими годами в их совместной жизни. Каждый день на
малоизученной планете среди немного суровых, но неизменно доброжелательных
колонистов был насыщен любимой работой. И главное, друг другом. Может, они
и осели бы на  Грин-Трикстере  насовсем,  но  из-за  особенностей  климата
пришлось  вернуться  на  Землю,  где  обычно  женщины  рожали  нормальных,
здоровых ребятишек. Но у Елены оказалось неизлечимое бесплодие. Она сильно
переживала,  Феликс  как  мог  ее  успокаивал.  Елена   занялась   наукой,
заинтересовавшись всерьез психотерапией, углубилась в исследования.
   Отдав свой мозг науке, Елена обратила все душевные порывы  на  Феликса,
любовь к  нему  с  каждым  днем,  с  каждым  месяцем  разгоралась,  требуя
постоянно видеть и слышать мужа. Это подавляюще  действовало  на  Феликса,
угнетало его, но Елена ничего не могла с собой поделать. Она не испытывала
уверенности и незыблемости построенного ею очага  и,  получив  приглашение
лететь в Тринадцатую гиперкосмическую вместе с мужем, была обрадована.  Ей
не хотелось отпускать Феликса одного. В этом крылась ее ошибка. Не  стоило
ей лететь, пусть бы Феликс отдохнул от нее. Но разве она его тяготила?
   А потом, на форстанции, надо ли было  набраться  решимости  не  пустить
Аниту и Феликса в тот последний маршрут? Не в ее ли власти было остановить
роковой ход событий и не допустить такого страшного и необратимого финала?
Но как? Не считая резких, но неопасных  возмущений  психофона  планеты  да
собственных тяжких мыслей, повода возражать против их совместного маршрута
не нашлось. И все-таки, если б она сказала "нет", Феликс и Анита не  пошли
бы... Пусть бы поняли, что она ревнует, пусть было бы стыдно,  но  они  не
пошли бы и остались живы.
   Елена Бурцен вырвала из делегатского блокнота листок и быстро написала:
"Гиперграмма.  Мегера-1.  Санкину.  Феликс  был  для  меня  дороже  жизни.
Приезжайте. Я расскажу о нем. Елена Бурцен".


   Жара  еще  стояла  основательная,  но  в  атмосфере  планеты  ощущались
какие-то  перемены.  Синело  небо,  воздух  делался  все  жиже,  легче.  И
казалось, именно от этого воздуха  редким,  пережившим  предыдущие  сезоны
животным и растениям хотелось прорвать оболочку плоти,  уже  устаревшей  и
отслужившей свое, и превратиться в нечто  новое  и  совершенное.  Как  это
сделать, они не знали, и  потому  просто  существовали,  отдавшись  стихии
природы. Только родник не переставал увеличиваться в  размерах,  размывать
песчаные  берега,   заполняя   котлован   под   розовато-голубым   навесом
мегерианского неба.



   11

   Вокруг  котлована  на  сотни  километров  простиралась  бурая  пустыня,
утыканная пересохшими пучками комочкообразных кустов. Весь  этот  далекий,
чужой мир лежал под розовато-голубым навесом неба почти без  движения,  не
проявляя никаких признаков  жизни.  И  все  же  он  жил.  Жил  напряженным
ожиданием того, что должно было случиться. И тут в прозрачной  безоблачной
пустоте мотнулась,  взорвалась  белая  молния,  словно  хлопнула  крыльями
гигантская птица. Еще, еще разрывы. Лавина молний вонзилась в  пустыню.  И
та  в  ответ  стихии  как  будто  блаженно  зашевелилась.  Начался   сезон
пробуждения.


   Сколько раз, готовясь  к  командировке,  видел  изображение  планеты  в
видеозаписи и мысленно рисовал ее по отчетам  экспедиций.  И  даже  вчера,
когда я вглядывался в обзорные экраны форстанции,  все  же  никак  не  мог
взять в толк, почему эту планету нарекли столь неприятным именем.  Причем,
я выяснял специально, планету  единодушно  окрестили  Мегерой  в  Академии
астрономии сразу после просмотра  записи  первого  автономного  телеблока,
опущенного на поверхность планеты. Но уже после выхода из форстанции  я  с
лихвой получил всю недостающую гамму ощущений.
   Первый маршрут  мы  проделали  на  кэбе  -  станционном  вездеходе.  Он
представляет собой прямоугольную платформу с четырьмя креслами и  корпусом
из прозрачного репелона.
   Отъехав метров двести, мы остановились.
   -  Ну  как  тут  с  разумом,  профессор?  -  поинтересовался  я.  Саади
озабоченно возился с большим черным ящиком, который, как я  понял,  и  был
тем  самым  полевым  психоиндикатором.  Судя  по  недовольному  бормотанию
Абу-Фейсала,  прибор  отказывался   производить   задуманную   профессором
революцию в контактологии.
   - Не ладится? - участливо спросил я.
   - Не могу взять в толк, Алеша. Если верить  показателям  детектора,  то
все вокруг буквально бурлит от высшей нервной деятельности.
   Я  посмотрел  на  шкалу,  где   примитивный   индикатор   действительно
отплясывал взволнованный танец в интервале "интеллекта", и расхохотался.
   - Как понимать ваш смех? - обиделся Саади.
   - Поздравляю, профессор. Ваш гениальный прибор, несомненно, исправен. И
отлично действует.
   - Но я не могу поверить...
   - Тогда вы отказываетесь поверить в нашу с вами разумность!
   Абу-Фейсал начал было возражать, но остановился  на  полуслове  и  тоже
рассмеялся, поняв свою ошибку. Он забыл вынести  пси-микрофоны  наружу,  а
репелоновая кабина оказалась  отличным  экраном.  Ее  защитные  стенки  не
только изолировали "детектор  разума"  от  всех  внешних  пси-волн,  но  и
блокировали внутренние. Пришлось опустить  стенки  и  вынести  датчики  на
внешнюю сторону. Индикатор сразу  успокоился,  замерев  где-то  чуть  выше
нуля. Зато забеспокоились мы с Саади.
   Нет, мы волновались не  за  свою  безопасность.  Нас  защищала  силовая
автоматика костюмов и  шлемофильтры,  а  стенки  кэба,  если  понадобится,
захлопнутся  в  доли  секунды.  И  не  воздух  Мегеры  действовал  на  нас
каким-либо особым образом. Это был почти земной но составу воздух,  вполне
пригодный для дыхания, да еще контролируемый легочным монитором.
   Зловещим,   неприязненным   сделался    свет,    заливавший    пустыню:
розовато-сиреневый, угрюмый. Словно в миражном мареве подрагивали над нами
диск Красного солнца и три малых луны. Конечно, свет солнца не  изменился,
но  за  стеклом  кабины  он  казался  мертвенно  бледным,  ирреальным.  Не
рассеиваемый репелоном свет окутал нас, и я проникся вдруг ощущением,  что
мир планеты, по которой мы колесили на кэбе, вовсе не мертвенная  пустошь.
Этот мир, независимо от наших ощущений, живет своей жизнью, чуждой  нам  и
непонятной, а мы, два земных существа, - незваные гости в этом мире...
   - Вам ничего не показалось, Набиль? -  спросил  я,  невольно  приглушая
голос.
   Ага, значит, и вы почувствовали!  -  обрадовался  профессор.  -  Но  не
пугайтесь. Это действие психофона Мегеры. Признаков внеземного  интеллекта
пока нет. Биодеятельность планеты только на низших и средних уровнях.
   За шесть часов путешествия по Мегере мы не встретили ни единого  живого
существа. Даже птицы какой-нибудь,  вроде  той,  что  мы  вспугнули  около
бункера, не  увидели.  Не  удержавшись,  я  демонстративно  осведомился  у
профессора, где же его пресловутая фауна.
   - Под нами, под нами, - Набиль указал пальцем вниз, - в почвенном слое.
Малейшее  изменение  погоды  -  мегерианские  споры   и   личинки   начнут
пробуждаться.
   - А когда изменится погода? - пытал я.
   - Вот-вот должна, судя по положению Красного солнца.
   Я посмотрел в небо и ничего особенного  не  увидел,  разве  что  солнце
стало ярче, а одна из лун  зашла  частично  за  другую.  Теперь  положение
небесных тел напоминало мне наклоненную восьмерку.
   Неожиданно в стороне хрустнуло, будто  кто-то  сломал  о  колено  сухую
ветку. Машинально я толкнул ногой тормоз  и  одновременно  врубил  защиту.
Репелон кэба сомкнулся над нами.
   - Что это было, Набиль?
   - Точно не уверен, но похоже на электрический разряд.
   Снова повторился треск, и  небо  разверзлось  над  нами.  Белый  зигзаг
молнии вонзился в пустыню. Началась гроза, какой я  ни  разу  в  жизни  не
видел. В абсолютно чистом, без единой тучки, небе вспыхивали огненные шары
и ленты. Одна из молний ударила  в  дюну  метрах  в  пяти  от  нас.  Бурая
потрескавшаяся глина мгновенно раскалилась добела, вспучилась  пузырями  и
снова затвердела. Ураган бушевал несколько минут и,  видно,  разрядив  без
пользы весь свой арсенал, покрыв  поверхность  планеты  волдырями  ожогов,
утих.
   Ну что, едем дальше? - предложил я, но профессор меня не услышал.
   - Смотри! - Он указал на ближайший оплав.
   Спекшийся  грунт  вокруг  пузырчатого  бугра  покрылся   сетью   мелких
трещинок. Оттуда выползали, как  змеиные  язычки,  стебли  с  раздвоенными
верхушками. Эти травинки и впрямь чем-то напоминали  змей.  Не  спеша,  но
невообразимо быстро для растения вытягивались  они  из  земли  желтоватыми
трубками, которые становились все выше, толще, мощнее...
   На наших глазах тоненькие ростки превратились  в  похожий  на  репейник
куст. Он  продолжал  расти.  Стебли  стали  стволами,  от  них  выстрелили
золотистыми кудряшками боковые побеги. В считанные минуты  побеги-кудряшки
опустились вниз до грунта  и  принялись  расползаться  в  разные  стороны.
Некоторые побеги попадали в трещины  и,  по  всей  видимости,  выбрасывали
корешки. Тут же начинали подниматься вверх новые ростки  и  раздаваться  в
толщину. Один  длинный  отросток  дотянулся  до  нашего  кэба,  ткнулся  в
гусеницу.
   - Что будем делать, профессор? - забеспокоился я.  -  В  механизм  кэба
растениям, конечно, не проникнуть, но  ходовую  часть  они  могут  опутать
своими щупальцами.
   Саади похлопал меня по плечу:
   - Боитесь за технику, Алеша?
   - Боюсь не боюсь, но лучше скажите  вашим  сорнякам,  чтобы  прорастали
куда-нибудь в другую сторону.
   - Увы! Они меня не услышат. А если  и  услышат,  то  вряд  ли  внемлют.
"Детектор разума" утверждает, что  интеллектом  здешний  создатель  обошел
энергичные растения.
   - Тогда придется их побеспокоить без предварительных контактологических
дебатов.
   Я включил заднюю передачу, чуть провернул гусеницы. Словно вздрогнув от
боли, оборванный побег взметнулся вверх. Над местом обрыва сразу же возник
маленький дымный клуб. Такой же я видел на Земле, когда наступил в лесу на
старый гриб-дымовик. Только это облачко было не из спор, не  из  сока  или
какого-нибудь  сокового  пара,   а   состояло   из   мельчайшей   мошкары,
устремившейся на свободу через полую сердцевину побега.
   Между тем на основном стволе растения, в полуметре  от  земли,  набухла
колючая яйцевидная шишка. Сходство с  яйцом  еще  более  усилилось,  когда
шишка лопнула. Из  нее  самым  натуральным  образом  вылупилось  существо,
напоминающее  непомерно  толстого   короткого   червя-трепанга.   Существо
младенческого возраста с похвальной решимостью двинулось за  мошкарой.  Не
обращая внимания на раскачивание ветви, существо доползло до  края  и  там
остановилось, как бы раздумывая, что делать дальше.
   - Что зовет его к братьям по древесному соку? - съязвил я. - Не  та  ли
извечная тяга к контакту?
   - Возможно, - согласился  Саади.  -  Только  контакт  в  данном  случае
продиктован мотивами гастрономическими.
   И действительно, из тела "трепанга" стали выкидываться  тонкие  длинные
язычки. К ним прилипала мошкара, и язычки возвращались в тело,  а  трепанг
снова и снова забрасывал их в густое облачко насекомых.
   Откуда-то метеоритом налетела ширококрылая птица, пронеслась над кустом
и скрылась вдали. Вместе с ней исчез и трепанг.
   - Прощай, пытливый друг наш!  Приятного  тебе  контакта!  -  Я  помахал
рукой. Саади был занят своими мыслями и не поддержал шутки.
   - Ну вот и дождались, -  сообщил  он.  -  Пустыня  пробуждается.  Смена
времен года.
   Только сейчас до меня дошло, что нам  посчастливилось  наблюдать  самое
важное на Мегере - эволюцию живого мира. Разряд молнии пробудил  дремлющие
в почве споры. Сочетание солнц и лун создало  необходимые  условия,  и  на
поверхности Мегеры закипела жизнь,  завертелась  в  фиесте  благоприятного
сезона.
   - Что будем делать, Абу-фейсал?
   -  Поедем  домой.  На  сегодня  хватит.  Надо   отдохнуть,   обработать
полученные материалы и подготовиться к завтрашнему  выходу.  Думается,  мы
увидим еще немало интересного.
   Я согласился с контактологом: его задача  -  искать  интеллект,  моя  -
обдумать все, что касается Тринадцатой гиперкосмической.
   Обратно мы ехали напрямую и через тридцать минут были  уже  у  бункера.
Наш рукотворный курган не попал в зону грозы и  потому  встретил  теми  же
безрадостными ржавыми кочками. Мы въехали в "предбанник",  прошлюзовались.
Каждый занялся своей работой, и до самого  вечера  мы  не  общались,  пока
гроза не подошла к бункеру.
   Когда  первые  молнии  обрушились  на  пересохший  барабан  почвы   над
форстанцией, мы уже сидели в обсерватории. Включив фиксирующую аппаратуру,
я вооружился кинокамерой.
   Перед нами повторилась точно та же картина, что и  в  пустыне.  Сначала
выросло  дерево.  Я  отправил  кибера  сломать  ветку.  Из  места   облома
выпорхнуло облако гнуса, созрел и вылупился прожорливый трепанг. Но дальше
события стали разворачиваться по-иному. На трепанга напала уже не птица, а
невесть  откуда  "прискакавшая"  на  непомерно  длинных   паучьих   ножках
черепаха. Хрумкнув, она  проглотила  половину  трепанга.  Какая  это  была
половина, передняя или задняя, сказать было трудно, но такое усечение, как
ни странно, пошло трепангу на пользу. Уцелевшая его половина,  не  мешкая,
отрастила несколько подвижных конечностей.  Существо  проворно  засеменило
куда-то в пустыню...


   - Эволюция... - словно прочитав мои мысли, сказал Саади.
   Хотя  выходило,  что  я  спорю  с  самим  собой,  но,   раздосадованный
проницательностью партнера, все же решился возразить:
   - Далеко ли она заведет, такая эволюция? Половинку червя сожрут  или  у
ближайшего куста, или немного дальше...
   - Пусть у следующего куста, - махнул рукой Саади. - Все равно рано  или
поздно найдется хищник, проявление разума которого поставит его  над  всей
остальной органической природой..