егеры шесть дней. Только  шесть
дней! И могу сказать, такая планета не может не родить разум, не может!
   Звякнул проклятый зуммер. Успеть бы задать главный для  меня  вопрос  к
Саади.
   -  Профессор,  а  что  вы  можете  сказать  о  личных  взаимоотношениях
участников экспедиции?
   - Личных? - Собеседник неопределенно  пожал  плечами.  -  Сложные  были
взаимоотношения... Но на работе они не сказывались. Да и  зачем  вам  это?
Разум надо искать на Мегере, разум...
   В тот же день  мне  передали  гиперграмму.  Мой  настольный  секретарь,
аппетитно хрумкнув кристаллом  с  записью,  выкатил  на  ленту  текст:  "В
случае, если вопрос вашего спутника не решен или  решен  не  окончательно,
хотел бы предложить собственную кандидатуру.  Помимо  горячего  личного  и
научного стремления побывать на Мегере еще раз, приведу следующие  доводы.
Ваш покорный слуга является  одним  из  ведущих  специалистов  по  Мегере,
участвовал в интересующей вас экспедиции и может помочь воссоздать картину
тех дней; а также располагает пока экспериментальной,  но  вполне  рабочей
моделью прибора, который должен значительно  облегчить  поиски  разума  на
Мегере. Если вы подтвердите согласие на мое  участие  в  экспедиции,  буду
встречать вас на борту гиперлета, которым планируется  перебросить  вас  к
Мегере. С нетерпением и надеждой жду вашего ответа. Искренне  ваш,  Набиль
ибн-Хишам ас-Саади".


   Таламяна удалось уговорить быстро, я даже подивился его  покладистости.
Но потом выяснилось, что шеф все рассчитал заранее, и выдумку с Новичковым
он  рассматривал  как  своеобразное  психологическое  закаливание   своего
сотрудника.
   Довольный, я вернулся в информаторий, набрал положительный ответ Саади.
   У меня оставался еще  один  вызов  гиперсвязи,  которым  следовало,  не
откладывая, распорядиться. Я навел справку и узнал, что у  погибшей  Аниты
Декамповерде в Сан-Пауло жива мать.
   Разговор получился не из легких. Донья Декамповерде плакала, показывала
фотографии дочери.
   Уже не надеясь  получить  нужные  сведения,  я  остановил  однообразные
причитания пожилой женщины и спросил прямо:
   - Извините, сеньора Декамповерде, но чем, по-вашему, вызван  несчастный
случай с вашей дочерью?
   Она отложила в сторону альбом, осуждающе посмотрела  на  меня  глазами,
полными горечи.
   - Не говорите мне о несчастном случае, молодой человек, - вскинув сухой
старческий подбородок, с вызовом произнесла она. - Произошло преступление.
Мою дочь убили.


   Сахаристый сок вопреки всему стекал не вниз, к  корням,  а  поднимался,
карабкался по треснутому стеблю, присасываясь липким языком  к  основаниям
боковых побегов. Ближе к вершине,  у  трещины,  ползучий  сок,  белый  как
сахар, становился все темнее, скатывался в бурые шарики, которые  один  за
другим  отваливались  от  клейкой  массы  и  выпускали  крылья.   Впрочем,
мушки-шарики далеко не разлетались - проделав путь  в  несколько  десятков
метров, они с плаксивым  теньканьем  пикировали  и  ввинчивались  в  сырой
грунт.  Жук,  снова  высунувшись  из  хвоща,  неодобрительно  наблюдал  за
мушками. А те, не обращая внимания на сердитые  призывы  усиков  -  антенн
квазипредка, спешили закопать себя как можно глубже.



   4

   Мушки-шарики готовились к непогоде. Красное солнце  наконец  освободило
небосклон, целиком передав его Желтому, и то вступало теперь  во  владение
этим миром,  заполаскивая  континент  янтарным  светом  -  не  жарким,  но
каким-то густым, тягучим, почти осязаемым. К желтому светилу подтягивались
его небесные вассалы. Сперва ущербные, неуверенные  полумесяцы  постепенно
набирали силу и блеск. Когда же солнце оказалось в самом центре  их  каре,
спутники развернулись  в  тяжелые,  полнофазные  луны  и  засверкали,  как
начищенные медные блюда.


   Разговор с матерью Аниты оставил на  душе  тяжелый  осадок.  Из  какого
сундука она и слово-то такое выкопала: "убийство"! Понятно, конечно:  горе
матери, старость без детей  и  внуков,  обида  на  мир,  забравший  у  нее
единственную дочь...
   Однако, если вдуматься, в словах матери,  может,  заключается,  истина:
вдруг действительно произошла встреча с неким разумом, который повел  себя
агрессивно? И тогда его действия можно определить и как убийство.
   Все, что удалось узнать по экспедиции Бурцена,  я  задвинул  в  дальний
угол памяти - пусть информация отлежится, мысли  дозреют,  а  теперь  надо
было готовиться в дальнюю дорогу.
   Планета, чем больше я о ней узнавал, тем больше меня интриговала. Когда
я узнал, что Мегера расположена в двухсолнечной  системе  и  имеет  четыре
луны, то воспринял это не больше чем любопытный факт. А  позже  задумался:
если прикинуть, то на Мегере ни много ни  мало  -  двадцать  шесть  времен
года, мегерианского года.  Значит,  сезоны  сменяют  там  друг  друга  как
заведенные. Щелк - зима. Щелк - лето. Щелк - еще что-то.


   На площадке, полностью подготовленной к полету, сверкающим пятиметровым
колобком светился шарик межпланетного модуля. На люке красовалась  эмблема
"Пальмиры-информ" - гусиное перо на фоне римской  колоннады,  напоминающей
руины земной Пальмиры в Сирийской пустыне.
   Лететь на модуле -  одно  удовольствие:  аппарат  легкий,  маневренный,
приличный запас хода. Мне предстояло выйти в точку  рандеву  -  нырнуть  в
гиперпространство  и  сошлюзоваться  с  гиперлетом,  вылетающим  с  Земли.
Главная проблема - совершить переход точно  в  заданный  момент:  малейшая
задержка, и мы разминемся.


   Поднявшись над Пальмирой, я вышел в указанный сектор.  Бортовой  таймер
показывал минус сорок  три  секунды.  Времени  оставалось  как  раз  чтобы
оглядеться. И как только на дисплее зажглась крутобокая баранка,  я  нажал
"пуск". Переход до  обидного  прозаичен.  Включился  гиперпространственный
преобразователь, в несколько волн  прокатилась  слабая  вибрация,  немного
заложило уши. И все.
   За бортом, снаружи, будто замигали красные фонари. Только что я  был  в
обычном, черном космосе, усеянном звездами,  вроде  бы  в  пустоте,  но  в
пустоте  реальной,  как  вдруг   оказался   в   густом   красном   тумане,
непрозрачном, как томатный сок. Пришло  в  голову  нелепое  определение  -
томатно-соковое пространство.
   Приближения транспорта  я  не  видел.  По  каким-то  законам  гипермира
помещенное в нем нормальное тело визуально  наблюдать  невозможно.  Внутри
корабля все, конечно, по-другому,  благодаря  стабилизаторам  пространства
видимость сохраняется.
   Раздался  неприятный  свистящий  звук,  модуль  куда-то   потащило.   В
следующее мгновение помидорный туман  рассеялся,  и  я  с  удовлетворением
убедился, что нахожусь в отсеке транспортного корабля.
   Я  выбрался  из  модуля,  лег  в  автокибер,  похожий  на  саркофаг   с
колесиками, и покорно прошел все круги медицинского чистилища. Затем кибер
довез меня до каюты, где на двери уже светилась моя фамилия. Кибер пожелал
приятного путешествия и замер в ожидании приказаний.
   Я ткнул клавишу настольного секретаря.
   - Профессор Саади хотел бы  вас  видеть,  как  только  вы  отдохнете  с
дороги, - ответил приятный голос.
   - Сначала надо бы представиться капитану...
   - Соединяю с капитаном.
   В секретаре что-то щелкнуло, и я получил очередной сюрприз.  С  экрана,
не выражая особого восторга по поводу  столь  приятной  встречи,  на  меня
смотрел пилот Терри Масграйв.
   - Капитан! - изумился я. - Вот уж не ожидал... Здравствуйте.
   - Здравствуйте. - Масграйв сдержанно кивнул. - Как прошел переход,  без
осложнений?
   - Спасибо, жив, как видите. Капитан, но это  же  замечательно,  что  мы
встретились. Мы смогли бы побеседовать?
   - Товарищ Санкин, - плохо сдерживая раздражение, заговорил Масграйв,  -
позвольте дать вам  совет.  Экспедиция  Бурцена  окончена  и  забыта.  Мне
неприятно ворошить эту историю.
   - Вы меня удивляете, капитан. У меня своя работа, а у вас своя. Неужели
вы откажете мне в помощи?
   - Постараюсь найти для вас несколько  минут,  но  не  обещаю.  Я  очень
занят.


   Медные блюда лун, подхватывая огненный солнечный  бульон,  выплескивали
его на поверхность Мегеры, где он дробился о стратосферу,  фильтровался  в
нижних слоях воздуха и падал уже едва  теплой  силовой  пылью,  которую  с
готовностью поглощали всевозможные  организмы.  И  в  какой-то  неуловимый
момент в силу миллиардов взаимозакономерностей мегерианские спутники вдруг
из  добрых,  безобидных  раздатчиков  энергии  превратились  в  гигантские
зеркала, рефлекторы, которые  соединили  весь  отраженный  свет  в  мощный
энергетический луч и метнули его вниз. Первой прорвалась наружная оболочка
из инертных газов, за ней поочередно сдались остальные атмосферные слои, и
на континент разом  обрушилась  четырехкратно  усиленная  лучами  радиация
Желтого солнца.



   5

   На Мегере, казалось, все было испепелено.  Однако,  приспосабливаясь  к
новым условиям, под толщей пепла корчились в агонии бесчисленные организмы
-  продукт  радиационных  мутаций.  Делились,  почковались,   спаривались,
прорастали, вылуплялись из коконов, гибли - и снова возрождались.  В  этом
году сезон желтой радиации выдался особо яростным, но  программа  сезонной
эволюции шла своим чередом:  то  там,  то  здесь  наружу  стали  выползать
существа совершенно иного типа, чем прежние обитатели планеты.  Некрупные,
закованные в конусный панцирь, они проворно сновали на змеевидном  брюшном
мускуле, отыскивая кусочки минералов - единственную их пищу.


   Мысль, исподволь вызревающая после  разговора  с  доньей  Декамповерде,
теперь разом выплеснулась из подсознания и захватила меня целиком.  Почему
Масграйв не захотел беседовать со мной? А вдруг убийство -  незаметно  для
себя  я  принял   это   определение   -   совершил   человек!   Чудовищное
предположение, недопустимое, а потому, может, никем и не проверенное.
   Всю ночь я боролся с дикой мыслью, убеждая себя, что убийство - событие
для  человечества  чрезвычайное,  исключительное.  Под  утро,   измученный
сомнениями и угрызениями совести, я понял, что просто  так  мысли,  как  и
навязчивую мелодию, из головы не выкинешь. Чтобы разубедить себя, возможен
только  один  путь  -  досконально  изучить  всех  участников  Тринадцатой
гиперкосмической и выяснить их отношения между собой. Как знать,  не  было
ли у кого повода желать гибели Феликса Бурцена и Аниты Декамповерде?  Если
нет, то все подозрения сами собой отпадут.
   Заверив себя, что  расследование  будет  вестись  не  для  того,  чтобы
обвинить ученых, а, напротив, чтобы высвободить их от обвинений,  я  сразу
же почувствовал себя легче.
   Итак, с чего начать? Со списка. Я задумался: в каком порядке записывать
имена?  И  тут  же  спохватился:  заранее  определять  порядок  -   значит
предполагать различные степени подозреваемости. Так не пойдет. Стараясь не
раздумывать,  я  быстро  написал  шесть  имен.  Бурцен,  Тоцци,  Масграйв,
Декамповерде, Елена Бурцен, Саади. Тут же пришлось  зачеркнуть  Бурцена  и
Декамповерде. Уж не самоубийство  они  вдвоем  совершили,  в  самом  деле.
Первым в списке теперь стоял Альберто Тоцци.


   Войдя в кают-компанию, я сразу приметил Саади, вставшего навстречу  мне
с дальней стороны длинного стола. Профессор был одет в просторную  голубую
арабскую дишдашу с расшитым бисером воротом и  широкими  рукавами.  Из-под
дишдаши выглядывали плетеные, на босу ногу шлепанцы. Саади  приложил  руку
ко лбу, коснулся груди и слегка наклонил голову. Волосы его были аккуратно
зачесаны назад волнами, черные, чуть тронутые сединой. Затем Саади вытянул
вперед крепкую ладонь с пухлыми пальцами.
   - Рад лицезреть вас воочию, Алексей Васильевич, - приветствовал  он.  -
Присаживайтесь. И позвольте на правах старожила - я на гиперлете уже пятые
земные сутки - поухаживать за вами. Вы любите чай? - обратился  Саади.  И,
покосившись на соседних пассажиров, сказал: - Знаете  что...  Пойдемте-ка,
Алексей Васильевич, пить чай ко мне. Заодно и побеседуем. У вас, чувствую,
накопилось немало вопросов. Не возражаете?
   Я не возражал. Мы перешли в каюту Саади, как две капли воды похожую  на
мою.  Впрочем,  колоритная  личность  временного  хозяина   уже   наложила
отпечаток на спартанский  интерьер  комнаты:  секретарь  был  безо  всякой
почтительности низложен на пол, а его место на  столике  занимало  большое
круглое блюдо  из  красной  меди.  В  центре  посудины  стояла  серебряная
вазочка, покрытая затейливыми орнаментами. Вазочка имела антикварный вид и
напоминала старинный сосуд, в каких когда-то хранили жидкость для письма.
   - Нет-нет, - перехватил мой взгляд Саади, - это не чернильница.
   Он откинул резную крышечку сосуда и в  открывшееся  углубление  положил
желтоватую, с ноготь величиной пирамидку.
   - Именуется сей малоизвестный в наши дни предмет, - торжественно  изрек
профессор, - курительницей, и предназначен он для курения благовоний.
   Саади щелкнул пьезоэлементом  в  основании  курительницы,  и  пирамидка
задымилась. По каюте пополз приторный, немного удушливый, но  не  лишенный
приятности аромат.
   Саади  заглянул  в  столик,  извлек  оттуда  два  пузатых   грушевидных
стаканчика, разлил  из  термоса  дымящуюся  темно-коричневую  жидкость.  Я
попробовал: чай, на мой вкус, был  слишком  крепкий  и  чересчур  сладкий.
Однако из вежливости пришлось изобразить восхищение. Профессор просиял.
   - Алексей Васильевич, вам трудно представить, насколько  я  признателен
за то, что вы пошли мне навстречу. Я уже давно  мечтал  еще  раз  посетить
Мегеру, но не было случая.
   Я немного смутился.
   - Зовите меня Алексеем, профессор, - попросил я.
   - Ну что ж, как прикажете, - улыбнулся Саади. - Только  и  вы  в  таком
случае, Алексей, зовите меня Набилем. Я старше вас всего лет  на  двадцать
пять, так что разница в возрасте позволяет...


   Эти слова профессора пришлись мне  по  душе.  Признаться,  я  с  самого
начала не был уверен, как к нему правильно обращаться.
   - Люди, выросшие не на Востоке,  -  признался  Саади,  -  редко  бывают
знакомы с обычаями моей родины. А они, кстати, очень просты.  Берется  имя
полностью, а лучше - первая часть имени, и  перед  ним  ставится  вежливое
обращение: профессор, доктор, сайд, устаз. Но самая распространенная форма
обращения на Ближнем Востоке - называть мужчину по  имени  старшего  сына.
Моего, например, зовут Фейсал.
   - Тогда вы Абу-Фейсал?
   - Ахлен-васахлен! Зовите меня просто Набиль, как договорились. Так  что
бы вы хотели узнать?
   - Сначала о Мегере...
   - Ну что ж, законный интерес, - согласился Саади. - Вам,  должно  быть,
известно из документов,  дорогой  Алексей,  что  Мегера  вошла  в  маршрут
Тринадцатой благодаря своему спектру. В нем виделись залежи редкоземельных
металлов, причем в промышленных количествах. Но ваш покорный слуга  летел,
заметьте,  изучать  биосферу  и,  не  в  пример  космогеологам,  с  весьма
пессимистичными прогнозами, не рассчитывая  на  большие  открытия  в  этой
области.
   - Но вы числились не только астробиологом...
   - Совершенно верно. Как контактолог я вообще  не  ожидал  встретить  на
Мегере ничего заслуживающего внимания.  А  Мегера  не  замедлила  проявить
характер и перевернула наши расчеты  и  ожидания  с  ног  на  голову.  Мне
посчастливилось  -  да-да,  посчастливилось!  -  несмотря  на  трагический
инцидент, почти соприкоснуться с внеземным интеллектом. А геологи на  этот
раз остались ни с чем.
   - Ошиблись при анализе спектра планеты?
   - Отнюдь. Запасы богатейшие. Но из-за сумасшедшего климата,  постоянной
и резкой смены температур, влажности,  давления  на  Мегере  нет  открытых
месторождений или обнажении. Практически  вся  мегерианская  суша  покрыта
мощным, до сотни метров, почвенноорганическим слоем. В самой верхней части
он периодически вымирает, но остальные горизонты полны  спор  и  бактерий,
которые в  благоприятные  сезоны  прорастают.  Сами  понимаете,  разрушать
литосферу ради разработки полезных ископаемых мы позволить не  могли  и  с
редким для нашего времени единодушием наложили экологическое вето.
   - Так вот почему Мегеру "законсервировали"!..
   - Конечно, проще всего "законсервировать", - взорвался  Саади.  -  А  в
этих, как вы метко выразились, "консервах" - уникальнейший мир. Вы знаете,
что на Мегере двадцать шесть времен года? Но надо  видеть,  как  отчетливо
они сменяют друг  друга!  Температура  скачет  от  минус  сорока  до  плюс
шестидесяти Цельсия. То льют  тропические  дожди,  то  начинается  засуха,
непролазные болота превращаются  в  камень  и  растрескиваются,  зарастают
хвощами и пальмами, которые за два-три сезона  вымахивают  до  шестидесяти
метров и ломаются от собственного веса. А животный мир какой! Разве не мог
здесь развиться разум? На шестом миллиарде мегерианских лет!
   - Но многое могло помешать формированию разума на планете, - заметил я,
- например, катаклизмы?
   - То-то и оно, что нет!  Не  считая  климатической  карусели  в  рамках
одного годового цикла. Мегера на редкость  стабильная  планета.  Последние
геологические возмущения проходили около  миллиона  лет  назад.  Срок  для
эволюции вполне достаточный. Да вы сами скоро убедитесь, насколько развита
там органическая жизнь.
   - Но если на Мегере сотни видов...
   - Тысячи, Алеша, тысячи!
   - Тем более, как же тогда определить, кто из них носитель интеллекта...
   - Вот в чем вопрос! - воскликнул экспрессивный Набиль  Саади.  -  Мечта
всех контактологов вселенной - прилететь и увидеть на  незнакомой  планете
города, застроенные причудливыми зданиями и  населенные  доброжелательными
аборигенами. Утопия! Мы привыкли думать, что высшие  формы  разума  должны
быть доброжелательными. Но "должны" - не значит "есть". Сами-то  мы,  homo
sapiens, давно ли стали "доброжелательными"? А разумными? А теперь давайте
представим себе, почтенный Алексей Ва... Алеша, что мы с  вами  пришельцы,
севшие на Землю в период раннего  палеолита.  В  воздухе  летают  крылатые
ящеры, не говоря уж о  насекомых,  на  земле  охотятся  саблезубые  тигры,
пасутся стада мамонтов...
   Как нам выделить существо, отмеченное, как говорили мои предки, печатью
аллаха или, как говорили ваши предки, искрой божьей? Как?
   Я пожал плечами. Вопрос не новый, тысячу раз обсуждавшийся - и  так  до
конца не решенный. И все же ответил:
   - Есть какие-то  ведь  определенные  критерии.  Тест  Крамера.  Уровень
креативности. Мейз-тест. Психометрия...
   - Ах, оставьте, пожалуйста, Алексей. Выявлять разум этими  тестами  все
равно что с помощью термометра определять, жив пациент или уже  остыл.  Мы
можем только сказать, явно разумен ли объект или  явно  лишен  способности
мыслить. Но формы мышления могут и не походить  на  человеческие.  И  пока
они-то и остаются вне нашего понимания, Алеша.
   - Где же, интересно, вы прикажете взять детектор разума? Уж не  его  ли
вы собирались продемонстрировать на Мегере, профессор?
   Набиль Саади не обиделся. Напротив, вся плотная, не атлетическая, но  и
не расплывшаяся его фигура в свободно ниспадающей рубахе-дишдаше, выражала
удовлетворение и расслабленность.
   - Вы молодец, Алексей, - похвалил Саади, - чувствуется,  мастер  слова.
"Детектор разума"... - будто пробуя слова на вкус, повторил он.  -  А  мои
помощники ничего лучшего аббревиатуры не предложили. С вашего  позволения,
я переименую прибор.
   - Переименовывайте, - разрешил я  с  халифской  щедростью.  -  Но,  как
крестный, могу узнать, в чем состоит его принцип работы? Если  не  секрет,
конечно.
   - Какие секреты, Алексей!  -  всплеснул  руками  Саади.  -  Мой  прибор
окрестили на Земле "полевым психоиндикатором". Этот аппарат  не  похож  на
привычные  психометры.   Теперь   слушай   внимательно.   Высшая   нервная
деятельность на уровне мышления сопровождается биоритмами  -  от  наиболее
отчетливых альфа-, бета- и гамма- до почти неуловимых сигма- и тау-ритмов.
Перемежаясь, рит