новейшей  философии,  лауреата   литературных
премий доктора Опира". Статья называлась  "Мир  без  забот".  Доктор  Опир
красивыми словами и очень  убедительно  обосновывал  всемогущество  науки,
звал к оптимизму, клеймил угрюмых скептиков-очернителей и приглашал  "быть
как дети". Особенную роль в формировании психологии современного (то  есть
беззаботного)  человека  он   отводил   методам   волновой   психотехники.
"Вспомните, какой великолепный заряд бодрости и хорошего  настроения  дает
вам светлый, счастливый, радостный сон! - восклицал представитель новейшей
философии. - И недаром сон,  как  средство  излечения  многих  психических
заболеваний, известен уже более ста лет. Но ведь все мы  немножко  больны:
мы больны нашими заботами, нас одолевают мелочи быта, правда,  редкие,  но
кое-где еще сохранившиеся и иногда встречающиеся неустройства,  неизбежные
трения   между   индивидуальностями,   нормальная   здоровая   сексуальная
неудовлетворенность  и  недовольство   собой,   столь   присущее   каждому
гражданину... И подобно тому, как ароматный бадусан смывает дорожную  пыль
с усталого тела, так радостное сновидение омывает  и  очищает  истомленную
душу. И теперь нам не страшны более  никакие  заботы  и  неустройства.  Мы
знаем: наступит час, и  невидимое  излучение  грезогенератора,  который  я
вместе с публикой склонен называть именем "дрожка", исцелит нас,  исполнит
оптимизма,  вернет  нам  радостное  ощущение  бытия".  Далее  доктор  Опир
объяснял, что дрожка абсолютно безвредна в физическом и психическом смысле
и  что  нападки  недоброжелателей,  усматривающих  в  дрожке  сходство   с
наркотиками, демагогически болтающих о "дремлющем человечестве", не  могут
не вызвать у нас тягостного недоумения, а  возможно,  и  более  высоких  и
грозных для них, недоброжелателей, гражданских чувств. В заключении доктор
Опир объявлял счастливый сон лучшим видом отдыха, смутно  намекал  на  то,
что дрожка является лучшим средством против алкоголизма и наркоманства,  и
настоятельно убеждал не  смешивать  дрожку  с  иными  (не  апробированными
медициной) средствами волнового воздействия.
     Еженедельник "Золотые дни" сообщал  о  том,  что  из  Государственной
картинной  галереи  похищено  ценное  полотно,  принадлежащее,  по  мнению
специалистов, кисти Рафаэля. Еженедельник  обращал  внимание  компетентных
органов на то, что этот преступный акт является третьим за истекшие четыре
месяца этого года  и  что  ни  одного  из  ранее  похищенных  произведений
искусства найдено так и не было.
     В общем-то читать в еженедельниках было нечего.  Я  бегло  просмотрел
их, и они произвели на меня  самое  тягостное  впечатление.  Их  заполняли
удручающие  остроты,  бездарные  карикатуры,   среди   которых   особенной
глупостью сияли серии "без слов", биографии  каких-то  тусклых  личностей,
слюнявые очерки  из  жизни  различных  слоев  населения,  кошмарные  циклы
фотографий "Ваш муж на службе и дома", бесконечные  полезные  советы,  как
занять свои руки и при этом, упаси бог, не побеспокоить голову,  страстные
идиотские выпады против пьянства, хулиганства и распутства,  уже  знакомые
мне призывы вступать в кружки и хоры.  Были  там  воспоминания  участников
"заварушки"  и  борьбы  против  гангстеризма,  поданные   в   литературной
обработке  каких-то  ослов,  лишенных  совести  и   литературного   вкуса,
беллетристические упражнения явных графоманов со слезами и страданиями,  с
подвигами, с великим прошлым и сладостным будущим, бесконечные кроссворды,
чайнворды и ребусы и загадочные картинки...
     Я швырнул эту груду макулатуры в угол. Ну что у них здесь за тоска!..
Дурака лелеют, дурака заботливо взращивают, дурака удобряют... Дурак  стал
нормой, еще немного - и дурак станет идеалом, и доктора философии  заведут
вокруг него восторженные хороводы. А газеты водят хороводы уже сейчас. Ах,
какой ты у нас славный, дурак! Ах, какой ты бодрый и здоровый, дурак!  Ах,
какой ты оптимистический, дурак, и какой ты, дурак, умный,  какое  у  тебя
тонкое чувство юмора, и как ты ловко решаешь  кроссворды!..  Ты,  главное,
только не волнуйся, дурак, все так хорошо, все  так  отлично,  и  наука  к
твоим услугам, дурак, и литература, чтобы тебе было весело, дурак, и ни  о
чем не надо думать... А всяких там вредно влияющих хулиганов  и  скептиков
мы с тобой, дурак, разнесем (с тобой, да не разнести!). Чего они  в  самом
деле! Больше других им надо, что ли?.. Тоска, тоска... Какое-то  проклятье
на  этих  людях,  какая-то  жуткая  преемственность  угроз  и  опасностей.
Империализм, фашизм... Десятки миллионов загубленных жизней, исковерканных
судеб... В том числе миллионы погибших дураков злых и добрых, виноватых  и
невинных... Последние  схватки,  последние  путчи,  особенно  беспощадные,
потому что последние. Уголовники, озверелое от безделья  офицерье,  всякая
сволочь из  бывших  разведок  и  контрразведок,  наскучившая  однообразием
экономического  шпионажа,  взалкавшая  власти...  Пришлось  вернуться   из
космоса, выйти из заводов и лабораторий, вернуть  в  строй  солдат.  Ладно
справились. Ветерок перебирает листы "Истории фашизма"  под  ногами...  Не
успели вдоволь повосхищаться  безоблачными  горизонтами,  как  из  тех  же
грязных  подворотен  истории   полезли   недобитки   с   короткоствольными
автоматами и самодельными квантовыми пистолетами, гангстеры,  гангстерские
шайки, гангстерские корпорации, гангстерские империи...  "Мелкие,  кое-где
еще встречающиеся неустройства", - увещевали и успокаивали доктора  Опиры,
а в окна университетов летели бутылки  с  напалмом,  города  захватывались
бандами хулиганов,  музеи  горели  как  свечи...  Ладно.  Отпихнув  локтем
докторов Опиров, снова вернулись из космоса,  снова  вышли  из  заводов  и
лабораторий,  вернули  в  строй  солдат  -  справились.  Снова   горизонты
безоблачны. Снова вылезли Опиры, снова замурлыкали еженедельники, и  снова
все из тех же подворотен потек гной. Тонны героина, цистерны опиума,  моря
спирта... И еще что-то, чему пока нет названия... И снова у них все  висит
на волоске, а дураки решают кроссворды, пляшут фляг, желают одного:  чтобы
было весело. Но где-то кто-то сходит с ума, кто-то  рожает  детей-идиотов,
кто-то странно умирает  в  ваннах,  кто-то  не  менее  странно  умирает  у
каких-то  рыбарей,   а  меценаты   охраняют  свою   страсть   к  искусству
кастетами...  И  еженедельники  стараются  прикрыть  это  смрадное  болото
хрупкой, как меренги,  приторной корочкой благополучной  болтовни,  а этот
дипломированный дурак прославляет сладкие  сны, и тысячи недипломированных
дураков  с удовольствием  (чтобы  было  весело  и ни о чем не надо думать)
предаются снам как пьянству...  И снова дураков убеждают,  что все хорошо,
что космос  осваивается  небывалыми  темпами  (и это правда),  что энергии
хватит  на  миллиарды  лет  (и  это  правда),  что  жизнь  становится  все
интереснее  и разнообразнее  (и это,  несомненно,  тоже правда,  но не для
дураков), и демагоги-очернители  (читай: люди, думающие,  что в наше время
любая капля гноя способна  заразить все человечество,  как когда-то пивные
путчи превратились  в мировую угрозу),  чуждые интересам народа,  подлежат
всемерному осуждению... Дураки и преступники... Преступники-дураки...
     - Работать надо, - сказал я вслух. - К  черту  меланхолию...  Мы  вам
покажем скептиков!
     Пора было идти к Римайеру. Правда, рыбари... Ладно, к  рыбарям  можно
будет сходить потом. Надоело тыкаться  вслепую.  Я  вышел  во  двор.  Было
слышно, как на веранде тетя Вайна кормит Лэна завтраком.
     - Ну, мам, ну, я не хочу!
     - Кушай, сынок, надо кушать... Ты такой бледненький...
     - А я не хочу! Комки противные...
     - Да где же комки? Ну,  давай  я  сама  съем...  М-м-м!  Как  вкусно!
Попробуй только и увидишь, как вкусно...
     - А если я не хочу! Я больной, я не пойду в школу.
     - Лэн, ну, что ты говоришь! Ты так много пропускаешь...
     - И пусть...
     - Как же пусть! Меня уже директор два раза вызывал. Нас оштрафуют!
     - Ну и пусть штрафуют...
     - Кушай, кушай, сынок... Может быть, ты не выспался?
     - Не выспался! И у меня живот  болит...  И  голова...  И  зуб...  Вот
видишь, вот этот...
     Голос у Лэна был капризный, и я сразу  представил  себе  его  надутые
губы, болтающую ногу в носке. Я вышел за ворота.  День  опять  был  ясный,
солнечный, чирикали птицы. Было еще слишком рано, и на пути до  "Олимпика"
я встретил только двоих. Они шли  рядом  по  обочине  тротуара,  чудовищно
дикие в веселом мире свежей  зелени  и  ясного  неба.  Один  был  выкрашен
ярко-красной краской, другой - ярко-синей. Сквозь  краску  проступал  пот.
Они дышали с  трудом,  рты  их  были  разинуты,  глаза  налиты  кровью.  Я
непроизвольно расстегнул все пуговицы на рубашке и вздохнул с облегчением,
когда эта странная пара миновала меня.
     В отеле я сразу поднялся  на  девятый  этаж.  Я  был  настроен  очень
решительно. Хочет того Римайер или не хочет, но  ему  придется  рассказать
мне все, что меня интересует. Впрочем, теперь Римайер нужен мне не  только
для этого. Мне нужен был слушатель, а в этом солнечном бедламе я мог  пока
говорить откровенно только с Римайером. Правда, это был не тот Римайер, на
которого я рассчитывал,  но  об  этом  в  конце  концов  тоже  нужно  было
поговорить...
     У дверей номера Римайера стоял давешний рыжий Оскар, и, увидев его, я
сразу замедлил шаги. Он задумчиво  поправлял  галстук,  откинув  голову  и
глядя в потолок. Вид у него был озадаченный.
     - Привет, - сказал я. Надо же было с чего-то начинать.
     Он шевельнул бровями, посмотрел на меня,  и  я  понял,  что  он  меня
вспомнил. Он медленно сказал:
     - Здравствуйте.
     - Вы тоже к Римайеру? - спросил я.
     - Римайер плохо себя чувствует, - сказал он. Он стоял у самой двери и
не собирался, по-видимому, уступать мне дорогу.
     - Какая жалость, - сказал я, придвигаясь. - А что с ним?
     - Он очень плохо себя чувствует.
     - Ай-яй-яй-яй, - сказал я. - Надо бы посмотреть...
     Я подошел к Оскару вплотную. Он явно  не  собирался  пускать  меня  в
номер. У меня сразу заболело плечо.
     - Я не уверен, что это так уж надо, - желчно сказал он.
     - Что вы говорите! Неужели так плохо?
     - Вот именно. Очень плохо.  И  вам  не  следует  его  беспокоить.  Ни
сегодня, ни в другие дни.
     Кажется, я пришел вовремя, подумал я. И надеюсь, не опоздал.
     - Вы его родственник? - спросил я. Я был очень миролюбив.
     Он осклабился.
     - Я его друг. Самый  близкий  в  этом  городе.  Можно  сказать,  друг
детства.
     - Это очень трогательно, - сказал я. - А вот я - его родственник. Все
равно что брат. Давайте вместе зайдем и посмотрим, что могут  сделать  для
бедняги Римайера его друг и его брат.
     - Может быть, брат уже сделал для Римайера достаточно?
     - Ну что вы... Я только вчера приехал.
     - А у вас нет здесь случайно других братьев?
     - Я думаю, их нет среди  ваших  друзей,  -  сказал  я.  -  Римайер  -
исключение...
     Пока мы несли  эту  чушь,  я  внимательно  его  рассматривал.  Он  не
выглядел слишком уж ловким человеком, даже если учесть мое больное  плечо.
Но он все время держал руку в кармане, и хотя я был почти убежден, что  он
не станет стрелять в отеле, рисковать мне не хотелось. Тем более  что  мне
приходилось слышать о квантовых разрядниках  ограниченного  действия.  Мне
много раз ставили в упрек, что  мои  намерения  отчетливо  видны  на  моей
физиономии. А Оскар, по-видимому, был достаточно проницательным человеком.
С другой стороны, в карманах у него явно ничего  подходящего  не  было,  и
руки в карманах он держал зря. Он отступил от двери и сказал:
     - Заходите...
     Мы вошли. Римайер  действительно  был  плох.  Он  лежал  на  кушетке,
накрытый сорванной портьерой, и неразборчиво бредил.  Стол  в  номере  был
перевернут, посередине комнаты валялась в луже спиртного разбитая бутылка,
и всюду была разбросана смятая мокрая одежда. Я подошел к Римайеру  и  сел
так, чтобы не терять из виду Оскара, который встал у окна, опершись  задом
на подоконник. Глаза у Римайера были открыты. Я наклонился над ним.
     - Римайер, - позвал я. - Это я, Иван. Вы узнаете меня?
     Он тупо глядел мне в лицо. На подбородке у него виднелась под щетиной
свежая ссадина.
     - Ты уже там... - пробормотал он.  -  Рыбарей...  чтобы  долго...  не
бывает... Ты не обижайся... Мешал очень... Не терплю.
     Это был бред. Я посмотрел на Оскара. Оскар жадно слушал, вытянув шею.
     - Нехорошо, когда просыпаешься... -  бормотал  Римайер.  -  Никому...
просыпаться... Начинают... тогда не просыпаться...
     Оскар не нравился мне все больше и больше. Мне не нравилось,  что  он
слушает бред Римайера. Мне не нравилось,  что  он  оказался  здесь  раньше
меня. И еще мне  не  нравилась  ссадина  на  подбородке  Римайера,  совсем
свежая.  Рыжая  морда,  подумал  я,  глядя  на  Оскара,  как  же  от  тебя
избавиться?
     - Надо вызвать врача, - сказал я.  -  Почему  вы  не  вызвали  врача,
Оскар? По-моему, это делириум тременс...
     Я сейчас же пожалел  о  сказанном.  От  Римайера,  к  моему  немалому
изумлению, совсем не пахло спиртным, и Оскар, очевидно, хорошо  знал  это.
Он ухмыльнулся и спросил:
     - Делириум тременс? Вы уверены?
     - Нужно немедленно вызвать врача, - повторил я. - И сиделок.
     Я опустил руку на телефонную трубку. Он моментально подскочил ко  мне
и положил ладонь на мою руку.
     - Зачем же вы? - сказал он. - Давайте лучше я вызову  врача.  Вы  тут
человек новый, а я знаю отличного врача.
     - Ну какой там у вас врач... - возразил я, глядя на ссадину у него на
костяшках пальцев. Эта ссадина тоже была свежая.
     - Отличный врач. Как раз специалист по белой горячке.
     - Вот видите, - сказал я. - А может быть, у Римайера  и  нет  никакой
белой горячки.
     Римайер вдруг сказал:
     - Так я велел... Альзо шпрахт Римайер... Наедине с миром...
     Мы оглянулись на него. Он говорил  высокомерно,  но  глаза  его  были
закрыты, а лицо в складках дряблой серой кожи  казалось  жалким.  Сволочь,
подумал я про Оскара, имеет наглость торчать здесь. У меня вдруг мелькнула
дикая мысль, показавшаяся мне в тот момент очень удачной:  свалить  Оскара
толчком в солнечное сплетение, связать  и  заставить  немедленно  выложить
все, что он знает. Знает он, вероятно, много. А  может  быть,  и  все.  Он
смотрел на меня, и в его бледных глазах были страх и ненависть.
     - Хорошо, - сказал я. - Пусть врача вызовет портье.
     Он убрал руку, и я позвонил портье. В ожидании врача  я  сидел  возле
Римайера, а Оскар ходил из угла в угол, перешагивая через лужу  спиртного.
Я следил за ним краем глаза. Он вдруг нагнулся и  поднял  что-то  с  пола.
Что-то маленькое и пестрое.
     - Что это там? - спросил я равнодушно.
     Он  поколебался  немного,  а  затем  бросил  мне  на  колени  плоскую
коробочку с пестрой этикеткой.
     - А, - сказал я и поглядел на Оскара. - "Девон".
     - "Девон", - отозвался он. - Странно,  что  здесь,  а  не  в  ванной,
правда?
     Черт, подумал я. Пожалуй, я был слишком зелен, чтобы драться с ним  в
открытую. Я еще слишком мало знал.
     -  Ничего  странного,  -  сказал  я  наобум.  -  Вы  ведь,   кажется,
распространяете этот репеллент. Наверное, это образец, который вывалился у
вас из кармана.
     - У меня из кармана? - он страшно удивился. - А, вы  имеете  в  виду,
что я... Но я уже давно выполнил все поручения и теперь просто отдыхаю. Но
если вы интересуетесь, я могу помочь.
     - Это очень интересно, - сказал я. - Я посоветуюсь...
     Тут, к сожалению, дверь распахнулась, и появился врач в сопровождении
двух сестер.
     Врач оказался человеком решительным. Он жестом убрал меня с кушетки и
отбросил портьеру, которой был накрыт Римайер.  Римайер  лежал  совершенно
голый.
     - Ну конечно... - сказал врач. - Опять... - он поднял Римайеру  веки,
оттянул ему нижнюю губу, пощупал пульс. - Сестра,  кордеин...  И  вызовите
горничных, пусть вылижут эту  конюшню  до  блеска...  -  Он  выпрямился  и
посмотрел на нас. - Родственники?
     - Да, - сказал я. Оскар промолчал.
     - Вы нашли его уже без сознания?
     - Он лежал и бредил, - сказал Оскар.
     - Это вы перенесли его сюда?
     Оскар помедлил.
     - Я только укрыл его портьерой, - сказал он. -  Когда  я  пришел,  он
лежал, как сейчас. Я боялся, что он простудится.
     Врач некоторое время смотрел на него, потом сказал:
     - Впрочем, это безразлично. Вы можете идти. С ним останется  сиделка.
Оба. Вечером можете позвонить. Всего хорошего.
     - А что с ним, доктор? - спросил я.
     Врач пожал плечами.
     - Ничего особенного. Переутомление, нервное истощение... Кроме  того,
он по-видимому, слишком много курит. Завтра он станет транспортабельным, и
тогда увезите его домой. У  нас  ему  оставаться  вредно.  У  нас  слишком
весело. До свидания.
     Мы вышли в коридор.
     - Пойдемте выпьем, - предложил я.
     - Вы забыли, что я не пью, - заметил Оскар.
     - Жаль. Вся эта история меня  так  расстроила,  что  хочется  выпить.
Римайер всегда был таким здоровяком...
     - Ну, в последнее время он сильно сдал, - сказал Оскар осторожно.
     - Да, я с трудом узнал его, когда вчера увидел...
     - Я тоже, - сказал Оскар. Он не верил ни одному моему  слову.  Я  ему
тоже.
     - Где вы остановились? - спросил я.
     - Здесь же, - сказал Оскар.  -  Этажом  ниже,  восемьсот  семнадцатый
номер.
     - Жаль, что вы не  пьете.  Мы  бы  могли  посидеть  у  вас  и  хорошо
поговорить.
     - Да, это было бы не плохо. Но, к сожалению,  я  очень  спешу.  -  Он
промолчал. - Знаете что, дайте мне ваш адрес, завтра  утром  я  вернусь  и
зайду к вам. Около десяти - вас устроит? Или вы позвоните мне...
     - Отчего же... - сказал я и дал ему свой адрес. - Честно говоря, меня
очень интересует "Девон".
     - Я думаю, мы сумеем договориться, - сказал Оскар. - До завтра.
     Он сбежал по лестнице. Он действительно,  по-видимому,  спешил.  А  я
спустился в лифте и дал телеграмму Марии: "Брату очень плохо чувствую себя
одиноким бодрюсь Иван". Я и в самом деле чувствовал себя одиноким. Римайер
снова вышел из игры -  по  крайней  мере  на  сутки.  Единственный  намек,
который он мне дал, это совет насчет рыбарей. Ничего определенного у  меня
не было. Были рыбари, которые обитают где-то в Старом Метро; был  "Девон",
который, возможно, каким-то боком касался моего дела, но с тем же  успехом
мог не иметь к нему  никакого  отношения;  был  Оскар,  явно  связанный  с
"Девоном" и с Римайером, фигура  достаточно  неприятная  и  зловещая,  но,
несомненно, лишь одна из множества неприятных и зловещих фигур на  местных
безоблачных  горизонтах;  был  еще  какой-то  Буба,  снабдивший  "Девоном"
пористый нос... В конце концов я здесь всего сутки, подумал я. Время есть.
И на Римайера в конце концов можно еще рассчитывать, и Пека,  может  быть,
удастся  найти...  Я  вдруг  вспомнил  вчерашнюю  ночь  и  дал  телеграмму
Зигмунду: "Концерт самодеятельности двадцать восьмого подробности не  знаю
Иван". Потом я подозвал портье и спросил, как  быстрее  пройти  к  Старому
Метро.



                                    9

     - Приходили бы вечером, сейчас слишком рано.
     - А мне хочется сейчас.
     - Приспичило, значит... А вы, может, адресом ошиблись?
     - Да нет, не ошибся.
     - И вот именно сейчас вам и надо?
     - Именно сейчас. И не позже.
     Он поцокал языком и дернул  себе  нижнюю  губу.  Он  был  коренастый,
плотный, с круглой, гладко  выбритой  головой.  Говорил  он,  едва  шевеля
языком, и утомленно заводил  глаза  под  верхние  веки.  По-моему,  он  не
выспался. Его приятель, сидевший за барьером в кресле,  по-видимому,  тоже
не выспался. Но он вообще не говорил ни слова и  даже  не  смотрел  в  мою
сторону.  Помещение  было  мрачн