ью.
Казалось, с  души  города  только  что  свалился  какой-то  тяжелый  груз,
казалось, все были полны каким-то завидным предвкушением.  На  меня  и  на
других пешеходов показывали пальцами. Несколько раз мне поддавали бампером
на перекрестках - девушки, просто так, в шутку. Одна девушка  долго  ехала
рядом со мной по тротуару, и мы познакомились. Потом по  резервной  полосе
прошла демонстрация людей с постными лицами. Они  несли  плакаты.  Плакаты
взывали вливаться в самодеятельный городской ансамбль  "Песни  отечества",
вступать в муниципальные кружки  кулинарного  искусства,  записываться  на
краткосрочные  курсы  материнства  и  младенчества.  Людям   с   плакатами
поддавали бамперами  с  особенным  удовольствием.  В  них  кидали  окурки,
огрызки яблок и комки жеваной бумаги. Им кричали: "Сейчас запишусь, только
галоши надену!", "А я стерильный!", "Дяденька, научи материнству!"  А  они
продолжали медленно двигаться между  двух  сплошных  потоков  автомобилей,
невозмутимо,  жертвенно,  глядя  перед  собой  с  печальной   надменностью
верблюдов.
     Недалеко от дома на меня напала толпа девиц, и, когда я  выбрался  на
Вторую Пригородную, в петлице у меня была пышная  белая  астра,  на  щеках
сохли поцелуи, и мне казалось, что  я  познакомился  с  половиной  девушек
города. Вот это парикмахер! Вот это мастер!
     В моем кабинете в кресле сидела Вузи в пламенно  оранжевой  кофточке.
Ее длинные ноги в остроносых туфлях покоились на столе, в длинных  пальцах
она держала тонкую длинную сигарету и, закинув голову, пускала через нос к
потолку длинные плотные струи дыма.
     - Наконец-то! - вскричала она, увидев меня. - Где  вы  пропадаете,  в
самом деле? Ведь я вас жду, вы что, не видите?
     - Меня задержали, - сказал я, пытаясь вспомнить, точно ли я  назначил
ей свидание.
     - Сотрите помаду, - потребовала она. - У вас дурацкий вид. А это  еще
что? Книги? Зачем вам?
     - Как зачем?
     - С вами просто беда. Опаздывает, таскается  с  какими-то  книгами...
Или это порники?
     - Это Минц, - сказал я.
     - Дайте сюда. - Она вскочила и выхватила книги у меня из рук. -  Боже
мой, какая глупость! Все три  одинаковые...  А  это  что  такое?  "История
фашизма"... Вы что, фашист?
     - Что вы, Вузи! - сказал я.
     - Тогда зачем вам это? Вы что, будете их читать?
     - Перечитывать.
     - Ничего не понимаю, - сказала она обиженно. - Вы мне так понравились
сначала...  Мама  говорит,  что  вы   литератор,   я   уже   перед   всеми
расхвасталась, как дура, а вы, оказывается, чуть ли не интель!
     - Как можно, Вузи! - сказал я укоризненно. Я уже  понял,  что  нельзя
допускать, чтобы тебя принимали за интеля. Эти книженции мне  понадобились
просто как литератору, и все.
     - Книженции! - она расхохоталась.  -  Книженции...  Смотрите,  как  я
умею! - Она закинула голову и выпустила из ноздрей две толстые струи дыма.
- Со второго раза получилось. Здорово верно?
     - Редкостные способности, - заметил я.
     - А вы не смейтесь, попробуйте сами... Меня сегодня научила одна дама
в Салоне. Всю меня обслюнявила, старая корова... Будете пробовать?
     - А зачем это она вас слюнявила?
     - Кто?
     - Корова.
     - Ненормальная. А может, грустица... Как вас зовут, я забыла.
     - Иван.
     - Потешное имя. Вы мне потом еще напомните... Вы не тунгус?
     - По-моему, нет.
     - Ну-у-у... А я всем сказала, что вы  тунгус.  Жалко...  Слушайте,  а
почему бы нам не выпить?
     - Давайте.
     - Мне сегодня нужно крепко выпить, чтобы забыть эту слюнявую корову.
     Она выскочила в гостиную и вернулась с подносом.  Мы  выпили  немного
бренди, посмотрели друг на друга, не нашли,  что  сказать,  и  выпили  еще
немного бренди. Я чувствовал себя как-то неловко. Не  знаю,  в  чем  здесь
было дело, но она мне нравилась. Что-то чудилось  мне  в  ней,  я  сам  не
понимал, что именно; что-то отличало ее от стандартизованных, развинченных
читательниц журналов мод. И по-моему, ей во мне тоже что-то чудилось.
     - Прекрасная погода сегодня, - сказала она, отведя глаза.
     - Жарко немного, - заметил я.
     Она отхлебнула бренди, я тоже. Молчание затягивалось.
     - Что вы больше всего любите делать? - спросила она.
     - Когда как, а вы?
     - Я тоже когда как. Вообще я люблю, чтобы было весело и ни о  чем  не
надо думать.
     - Я тоже, - сказал я. - По крайней мере сейчас.
     Она как-то подбодрилась. А я вдруг понял, в чем дело: за весь день  я
сегодня не встретил ни одного по-настоящему приятного человека, и мне  это
просто надоело. Ничего в ней не было.
     - Пойдем куда-нибудь, - сказала она.
     - Можно, - сказал я. Мне никуда не хотелось  идти,  хотелось  немного
посидеть в прохладе.
     - Я вижу, вам не очень-то хочется, - сказала она.
     - Откровенно говоря, я предпочел бы немножко посидеть.
     - А тогда сделайте, чтобы было весело.
     Я  подумал  и  рассказал  про  коммивояжера  на  верхней  полке.   Ей
понравилось, хотя соли она,  по-моему,  не  уловила.  Я  ввел  поправку  и
рассказал про президента и старую деву. Она долго хохотала, дрыгая чудными
длинными ногами. Тогда я хватил бренди и рассказал про вдову, у которой на
стенке росли грибы. Она сползла на пол и  чуть  не  опрокинула  поднос.  Я
поднял ее под мышки,  водворил  в  кресло  и  выдал  историю  про  пьяного
межпланетника и девочку из колледжа. Тут прибежала тетя Вайна и  испуганно
спросила, что делается с Вузи, не щекочу ли  я  ее.  Я  налил  тете  Вайне
бренди и, обращаясь персонально к ней,  рассказал  про  ирландца,  который
пожелал быть садовником.  Вузи  совсем  зашлась,  а  тетя  Вайна,  грустно
улыбнувшись, поведала, что генерал-полковник Туур любил  рассказывать  эту
историю, когда был в хорошем настроении, только там фигурировал,  кажется,
не ирландец, а негр,  и  претендовал  он  на  должность  не  садовника,  а
настройщика пианино. "И вы знаете,  Иван,  у  нас  эта  история  кончалась
как-то не так", - добавила она, подумав. В этот момент я  заметил,  что  в
дверях стоит Лэн и смотрит на нас. Я помахал и улыбнулся ему. Он словно не
заметил этого, и тогда я подмигнул ему и поманил его пальцем.
     - С кем это вы там перемигиваетесь? - спросила Вузи ломанным от смеха
голосом.
     -  Это  Лэн,  -  сказал  я.  Все-таки  смотреть  на  нее  было   одно
удовольствие, люблю смотреть, когда  люди  смеются,  особенно  такие,  как
Вузи, красивые и почти дети.
     - Где Лэн? - удивилась она.
     Лэна в дверях не было.
     - Лэна нет, - сказала тетя Вайна, которая  одобрительно  нюхала  свою
рюмочку с бренди и ничего не заметила. - Мальчик сегодня пошел  к  Зирокам
на день рождения. Если бы вы знали, Иван...
     - А почему он говорит - Лэн? - спросила Вузи,  снова  оглядываясь  на
дверь.
     - Лэн был здесь, - объяснил я. - Я помахал ему рукой, а он убежал. Вы
знаете, он мне показался немножко диковатым.
     - Ах, он у нас очень нервный ребенок, -  сказала  тетя  Вайна.  -  Он
родился в тяжелое время, а в этих  нынешних  школах  совершенно  не  умеют
подойти к нервным детям. Сегодня я отпустила его в гости...
     - Мы сейчас тоже пойдем, - сказала  Вузи.  -  Вы  меня  проводите.  Я
только подмалююсь, а то из-за вас  у  меня  все  размазалось.  А  вы  пока
наденьте что-нибудь приличное.
     Тетя Вайна была не прочь остаться, рассказать мне еще  что-нибудь  и,
может быть, даже показать фотоальбом Лэна, но Вузи утащила ее с собой, и я
слышал, как она спрашивает мать за дверью: "Как его  зовут?  Все  не  могу
запомнить... Веселый дядька, правда?" - "Вузи!.."  -  укоризненно  внушала
тетя Вайна.
     Я выложил на постель весь свой гардероб и попытался  сообразить,  как
Вузи представляет себе прилично одетого человека. До сих пор мне казалось,
что я одет вполне  прилично.  Вузины  каблучки  уже  выбивали  в  кабинете
нетерпеливую чечетку. Ничего не придумав, я позвал ее.
     - Это все, что у вас есть? - спросила она, сморщив нос.
     - Неужели не годится?
     - Да ладно, сойдет... Снимайте пиджак и надевайте вот эту  гавайку...
Или лучше вот эту. Ну и одеваются у вас в Тунгусии...  Давайте  побыстрее.
Нет-нет, рубашку тоже снимайте.
     - Что, на голое тело?
     - Знаете, вы все-таки тунгус. Вы куда собираетесь? На полюс? На марс?
Что это у вас под лопаткой?
     - Пчелка укусила, - сказал я, торопливо натягивая гавайку. - Пошли.
     На улице было уже темно. Люминесцентные лампы мертво  светили  сквозь
черную листву.
     - Куда мы направляемся? - спросил я.
     - В центр, конечно... Не хватайте меня под руку, жарко... Драться  вы
хоть умеете?
     - Умею.
     - Это хорошо, я люблю смотреть.
     - Смотреть я тоже люблю...
     Народу на улицах было гораздо больше, чем днем. Под деревьями,  среди
кустов,  в  воротах  группами  по  нескольку  человек   торчали   какие-то
неприкаянные люди. Они остервенело курили трещащие синтетические сигареты,
гоготали, небрежно и часто отплевывались и  громко  разговаривали  грубыми
голосами. Над  каждой  группой  висел  гомон  радиоприемников.  Под  одним
фонарем стучало банджо, и двое подростков, корчась и  изгибаясь,  отчаянно
вскрикивая, плясали модный фляг, танец большой красоты, когда  умеешь  его
танцевать.  Подростки  умели.  Вокруг  стояла  компания,   тоже   отчаянно
вскрикивала и ритмично била в ладоши.
     - Может быть, станцуем? - предложил я Вузи.
     - Нет уж... - прошипела она, схватила меня за руку и пошла быстрее.
     - А почему нет? Вы не умеете фляг?
     - Я лучше с крокодилами буду плясать, чем с этими...
     - Напрасно, - сказал я. - Ребята как ребята.
     - Да, каждый в отдельности, - сказала Вузи с  нервным  смешком.  -  И
днем.
     Они торчали  на  перекрестках,  толпились  под  фонарями,  угловатые,
прокуренные, оставляя на тротуарах россыпи плевков, окурков и  бумажек  от
конфет. Нервные и нарочно меланхоличные. Жаждущие, поминутно  озирающиеся,
сутуловатые. Они ужасно хотели походить на остальной мир и в то  же  время
старательно подражали друг другу и  двум-трем  популярным  киногероям.  Их
было не так уж и много, но они бросались в  глаза,  и  мне  казалось,  что
каждый город и весь мир заполнены ими, - может быть,  потому,  что  каждый
город и весь мир принадлежали им по праву.  И  они  были  полны  для  меня
какой-то темной тайны. Ведь я сам простаивал когда-то вечера  с  компанией
приятелей, пока не нашлись умелые люди, которые увели нас с улицы, и потом
много-много раз видел такие же компании во всех городах земного шара,  где
умелых людей не хватало. Но я никогда не мог понять до конца,  какая  сила
отрывает, отвращает, уводит этих ребят от хороших книг, которых так много,
от спортивных залов, которых предостаточно в этом городе, от  обыкновенных
телевизоров, наконец, и гонит на вечерние улицы  с  сигаретой  в  зубах  и
транзистором в ухе - стоять, сплевывать (подальше), гоготать (попротивнее)
и ничего не делать. наверное в пятнадцать лет из всех  благ  мира  истинно
кажется  только  одно:  ощущение  собственной  значимости  и   способность
вызывать всеобщее восхищение или по крайней мере привлекать внимание.  Все
остальное представляется невыносимо скучным и занудным и в  том  числе,  а
может и в особенности те пути  достижения  желаемого,  которые  предлагает
усталый и раздраженный мир взрослых...
     - А вот здесь живет старый Руэн, - сказала  Вузи.  -  У  него  каждый
вечер новая. Устроился так, старый хрыч, что они к  нему  сами  ходят.  Во
время заварушки ему оторвало ногу... Видите, у  него  света  нет,  радиолу
слушают. А ведь страшный, как смертный грех!
     - Хорошо тому живется, у кого одна нога... - рассеянно сказал я.
     Она, конечно, захихикала и продолжала:
     - А вот тут живет Сус. Он рыбарь. Вот это парень!
     - Рыбарь? - сказал я. - И чем же занимается, этот Сус-рыбарь?
     - Рыбачит. Что делают рыбари? Рыбарят! Или  вы  спрашиваете,  где  он
служит?
     - Нет, я спрашиваю, где он рыбарит.
     - В метро... - она вдруг запнулась. - Слушайте, а вы сами не рыбарь?
     - Я? А что, заметно?
     - Что-то в вас есть, я сразу заметила. Знаем мы этих пчелок,  которые
кусают в спину.
     - Неужели?
     Она взяла меня под руку.
     - Расскажите что-нибудь,  -  сказала  она,  подлащиваясь.  -  У  меня
никогда не было знакомых рыбарей. Вы ведь мне что-нибудь расскажете?
     - А как же... Рассказать про летчика и корову?
     - Нет, правда...
     - Какой жаркий вечер! - сказал я. -  Хорошо,  что  вы  сняли  с  меня
пиджак.
     - Все равно ведь все знают. Сус рассказывает, и другие...
     - Вот как? - спросил я с интересом. - Что же рассказывает Сус?
     Она сразу отпустила мою руку.
     - Я сама не слыхала... Девчонки рассказывали.
     - И что же рассказывали девчонки?
     - Ну... мало ли что... Может быть, они врут все. Может, Сус вовсе тут
ни при чем...
     - Гм... - сказал я.
     -  Ты  только  не  подумай  про  Суса,  он  хороший  парень  и  очень
молчаливый.
     - Чего ради я стану думать про Суса? - сказал я, чтобы ее  успокоить.
- Я его и в глаза не видел.
     Она опять взяла меня под руку и с энтузиазмом сказала, что сейчас  мы
выпьем.
     - Сейчас самое время нам с тобой выпить, - сказала она.
     Она уже прочно была со мной на "ты". Мы свернули за угол и  вышли  на
магистраль. Здесь было светлее, чем днем. Сияли  лампы,  светились  стены,
разноцветными огнями полыхали витрины. Это был, вероятно, один  из  кругов
амадового рая. Но я представлял  себе  все  это  как-то  иначе.  Я  ожидал
ревущие оркестры, кривляющиеся пары, полуголых  и  голых  людей.  А  здесь
по-моему, все были пьяны, но все были отлично и разнообразно одеты, и  все
были веселы. И почти все курили. Ветра  не  было  ни  малейшего,  и  волны
сизого табачного дыма качались вокруг ламп и  фонарей,  как  в  накуренной
комнате. Вузи затащила меня в какое-то заведение,  высмотрела  знакомых  и
удрала, пообещав найти меня позже. Народ в заведении  стоял  стеной.  Меня
прижали к стойке, и я опомниться не успел, как  проглотил  рюмку  горькой.
Пожилой коричневый дядя с желтыми белками гудел мне в лицо:
     - ...Куэн повредил ногу, так? Брош пошел в артики и теперь никуда  не
годен. Это уже трое, так? А справа у них нет никого, Финни у них справа, а
это еще хуже, чем никого. Официант он, вот и все. Так?
     - Что вы пьете? - спросил я.
     - Я вообще не пью, - с достоинством ответил коричневый, дыша сивухой.
- У меня желтуха. Слыхали про такое?
     Позади  меня  кто-то  сверзился  с  табурета.  Шум  то   стихал,   то
усиливался. Коричневый, надсаживаясь,  выкрикивал  историю  про  какого-то
типа, который на работе повредил шланг и чуть не умер от свежего  воздуха.
Понять  что-нибудь  было  трудно,   потому   что   разнообразные   истории
выкрикивались со всех сторон.
     -  ...Он,  дурак,  успокоился  и  ушел,  а  она  вызвала  грузотакси,
погрузила его барахло и велела свезти за город и там все вывалить...
     - ...А я твой телевизор к себе и в сортир не  повешу.  Лучше  "Омеги"
все равно ничего не придумать, у меня есть сосед, инженер, он так прямо  и
говорит. Лучше, говорит, "Омеги" ничего не придумать...
     - ...Так у них свадебное путешествие  и  закончилось.  Вернулись  они
домой, отец его в гараж заманил - а  отец  у  него  боксер  -  и  там  его
исхлестал, ну, до потери сознания, врача потом вызывали...
     - ...Ну ладно, взяли мы на троих... А правило у них,  знаешь,  какое:
бери все, что захочешь, но сглотай все, что  берешь.  А  он  уже  завелся.
Берем, говорит, еще... А они уже  ходят  рядом  и  смотрят...  Ну,  думаю,
хватит, пора рвать когти...
     - ...Деточка, да я бы с твоим бюстом горя бы не знал, такой бюст  раз
на тысячу встречается, ты не думай, что я тебе комплименты говорю, я этого
не люблю...
     На опустевший табурет рядом со мной вскарабкалась поджарая девчонка с
челкой до кончика носа и принялась стучать  кулачками  по  стойке,  крича:
"Бармен! Бармен! Пить!" Гомон опять немного стих, и я услышал, как  позади
двое переговариваются трагическим полушепотом: "А где достал?" - "У  Бубы.
Знаешь Бубу? Инженер..." - "И что, настоящий?" - "Жуть, сдохнуть можно!" -
"Там еще таблетки какие-то нужны..." - "Тихо, ты..." - "Да ладно, кто  нас
слушает... Есть у тебя?" - "Буба дал один пакетик, он говорит, это в любой
аптеке навалом... Во, смотри..." Пауза. "Де... Девон... Что это такое?"  -
"Лекарство какое-то, почем я знаю..." Я обернулся. Один был краснощекий, в
расстегнутой до пупа рубашке, с волосатой грудью. А  другой  был  какой-то
изможденный, с пористым носом. Оба смотрели на меня.
     - Выпьем? - предложил я.
     - Алкоголик, - сказал пористый нос.
     - Не надо, не  надо,  Пэт,  -  сказал  краснощекий.  -  Не  заводись,
пожалуйста.
     - Если нужен "Девон", могу ссудить, - громко сказал я.
     Они отшатнулись. Пористый нос  принялся  осторожно  озираться.  Краем
глаза  я  заметил,  что  несколько  лиц  повернулись  в  нашу  сторону   и
выжидательно застыли.
     - Пошли, Пэт, -  сказал  вполголоса  краснощекий.  -  Пошли,  ну  его
совсем.
     Кто-то положил руку мне на плечо. Я  оглянулся  и  увидел  загорелого
красивого мужчину с мощными мышцами.
     - Да? - сказал я.
     - Приятель, - сказал он доброжелательно, - брось ты это дело.  Брось,
пока не поздно. Ты "Носорог"?
     - Я гиппопотам, - сострил я.
     - Не нужно, я серьезно. Тебя, может, побили?
     - До синяков.
     - Ладно, не расстраивайся. Сегодня тебя, завтра ты... А "Девон" И все
прочее - это дрянь, ты мне уж поверь. Много на свете дряни, а это уж  всем
дряням дрянь, понимаешь?
     Девочка с челкой посоветовала мне:
     - Тресни ему по зубам, чего он суется... Шпик паршивый...
     - Налакалась, дура, - спокойно сказал загорелый и  повернулся  к  нам
спиной. Спина у него была огромная, обтянутая  полупрозрачной  рубашкой  и
вся в круглых буграх мускулов.
     - Не твое дело, - сказала девочка ему в спину. Затем она сказала мне:
- Слушай, друг, позови бармена, я никак не докричусь.
     Я отдал ей свой стакан и спросил:
     - Чем бы заняться?
     - А, сейчас все, пойдем, - ответила девочка. Проглотив спиртное,  она
сразу осоловела. - А заняться - это как повезет. Не повезет, так никуда не
пробьешься. Или деньги нужны, если к меценатам. Ты приезжий,  наверное?  У
нас эту горькую никто не пьет. Как там у вас, рассказал бы... Не  пойду  я
сегодня никуда, если в салон. Настроение паршивое, ничего  не  помогает...
Мать говорит: заведи ребенка. А ведь тоже скука, на что он мне сдался...
     Она закрыла глаза и опустила подбородок на сплетенные пальцы.  Вид  у
нее  был  какой-то  наглый  и  обиженный  одновременно.  Я  попытался   ее
расшевелить, но она перестала обращать на  меня  внимание  и  вдруг  снова
принялась орать: "Бармен! Пить! Ба-армен!"  Я  поискал  глазами  Вузи.  Ее
нигде не было видно. Кафе стало пустеть. Все  куда-то  заспешили.  Я  тоже
слез с табурета и вышел. По улицам потоком шли люди. Все они шли  в  одном
направлении, и минут через пять меня  вынесло  на  площадь.  Площадь  была
большая и плохо освещенная - широкое сумрачное  пространство,  окаймленное
световым кольцом фонарей и витрин. И она была полна людьми.
     Люди стояли вплотную друг к  другу,  мужчины  и  женщины,  подростки,
парни и девушки, переминались с ноги на ногу и чего-то  ждали.  Разговоров
почти не было слышно. То там, то здесь разгорались огоньки сигарет, озаряя
сжатые губы и втянутые щеки. Потом в наступившей тишине начали бить  часы,
и над площадью ярко вспыхнули гигантские плафоны. Их  было  три:  красный,
синий и зеленый, неправильной формы, в  виде  закругленных  треугольников.
Толпа колыхнулась  и  замерла.  Вокруг  меня  тихонько  задвигались,  гася
сигареты. Плафоны на  мгновение  погасли,  а  затем  начали  вспыхивать  и
гаснуть  поочередно:  красный  -  синий  -  зеленый,  красный  -  синий  -
зеленый...  Я ощутил  на лице