когда прошли эти несколько минут, Сартаков сказал: "Вот оно!"
     Клоака  рожала.  На  ее  плоские  берега  нетерпеливыми   судорожными
толчками  один  за  другим  стали  извергаться  обрубки  белесого,   зыбко
вздрагивающего теста, они беспомощно и  слепо  катились  по  земле,  потом
замирали, сплющивались, вытягивали осторожные ложноножки и вдруг  начинали
двигаться  осмысленно,  еще  суетливо,  еще  тычась,  но   уже   в   одном
направлении,  все  в   одном   определенном   направлении,   расходясь   и
сталкиваясь, но все в одном направлении, по одному радиусу  от  клоаки,  в
заросли, прочь, одной текучей белесой колонной, как исполинские мешковатые
слизнеподобные муравьи.
     - Оно выбрасывает их каждые полтора часа, - говорил  Сартаков,  -  по
десять, двадцать, по тридцать штук... С удивительной правильностью, каждые
восемьдесят семь минут...
     - Нет, не обязательно туда, - говорила Рита. - Иногда  они  уходят  в
том направлении, а иногда вон туда, мимо нашего дерева. Но чаще всего  они
действительно ползут так, как сейчас... Поль, давайте посмотрим, куда  они
ползут, вряд ли это далеко, они слишком беспомощны...
     - Может быть, и семена, - говорил Сартаков, - а может быть, и  щенки,
откуда мне знать, может быть, это маленькие тахорги. Ведь никто и  никогда
еще не видел маленьких тахоргов. Хорошо бы проследить и посмотреть, что  с
ними делается дальше. Как ты думаешь, Поль?
     Да, хорошо бы. Почему бы и нет? Раз уж мы здесь, то почему бы и  нет?
Мы могли бы ехать рядом и быть настороже. Все возможно, пока еще  возможно
все, возможно, это лишний нарост на маске, загадочный и бессмысленный,  а,
может быть, именно  здесь  маска  приоткрылась,  но  лицо  под  нею  такое
незнакомое, что тоже кажется маской, и как хорошо было  бы,  если  бы  это
оказались семена или маленькие тахорги...
     - А почему бы и нет? - сказал Поль решительно. - Давайте! По  крайней
мере я буду знать, в чем будут копаться наши биологи. Пошли в рубку,  надо
сообщить Шестопалу, пусть дирижабль следует за нами...
     Они спустились в рубку, Поль  связался  с  дирижаблем,  а  Алик  стал
разворачивать вездеход. "Хорошо, - говорил Шестопал. - Будет исполнено.  А
что там внизу? Там какой-нибудь гейзер? Я все время  натыкаюсь  на  что-то
мягкое и ничего не вижу, очень  неприятно,  и  стекла  в  кабине  залепило
какой-то слизью..." Алик делал поворот на одной гусенице  и  валил  кормой
деревья. "Ай! - вдруг сказала Рита. - Вертолет!" Алик  затормозил,  и  все
посмотрели на вертолет. Вертолет медленно падал, цепляясь за распростертые
ветви, скользя по ним, переворачиваясь, цепляясь  изуродованными  винтами,
увлекая за собой тучи листьев. Он упал в клоаку. Все разом встали. Леониду
Андреевичу показалось, что протоплазма прогнулась под  вертолетом,  словно
смягчая удар, мягко и беззвучно пропустила его в  себя  и  сомкнулась  над
ним. "Да, - сказал Сартаков  с  неудовольствием.  -  Глупость  какая,  вся
недельная   добыча..."   Клоака   стала   пастью,   сосущей,    пробующей,
наслаждающейся. Она катала в себе вертолет, как человек катает  языком  от
щеки к щеке большой  леденец.  Вертолет  крутило  в  пенящейся  массе,  он
исчезал, появлялся вновь,  беспомощно  взмахивая  остатками  винтов,  и  с
каждым  появлением  его  становилось  все  меньше,  органическая   обшивка
истончалась, делалась прозрачной, как тонкая бумага, и уже смутно мелькали
сквозь  нее  каркасы  двигателей  и  рамы  приборов,   а   потом   обшивка
расползлась, вертолет исчез в последний раз и больше не  появился.  Леонид
Андреевич посмотрел на Риту. Она  была  бледна,  руки  ее  были  стиснуты.
Сартаков откашлялся и сказал: "Честно говоря, я не  предполагал...  Должен
тебе сказать, директор, я вел себя довольно опрометчиво,  но  я  никак  не
предполагал..."
     - Вперед, - сухо сказал Поль Алику.
     "Щенков"  было  сорок  три.  Они  медленно,  но  неутомимо  двигались
колонной один за другим, словно текли по земле, переливаясь  через  стволы
сгнивших деревьев, через рытвины, по лужам стоячей воды, в высокой  траве,
сквозь колючие кустарники. И  они  оставались  белыми,  чистыми,  ни  одна
соринка не приставала к ним, ни одна колючка  не  поранила  их,  и  их  не
пачкала черная болотная грязь. Они лились с тупой бездумной  уверенностью,
как будто по давно знакомой привычной дороге.
     Алик, с  величайшей  осторожностью  выключив  все  агрегаты  внешнего
воздействия, шел параллельно колонне, стараясь не слишком  приближаться  к
ней, но и не терять ее из виду. Скорость была ничтожная, едва ли не меньше
скорости  пешехода,  и  это  длилось  долго.  Через  каждые  полчаса  Поль
выбрасывал  сигнальную  ракету,  и  скучный  голос  Шестопала  сообщал   в
репродукторе: "Ракету вижу, вас не вижу". Иногда он добавлял: "Меня сносит
ветром. А вас?" Это была его личная традиционная шутка.
     Время от времени Сартаков (с разрешения  Поля)  выбирался  из  рубки,
соскакивал на землю и шел рядом с одним из "щенков". "Щенки"  не  обращали
на него никакого  внимания:  видимо,  они  даже  не  подозревали,  что  он
существует. Потом  (опять-таки  с  разрешения  Поля)  рядом  со  "щенками"
прошлись по очереди Рита Сергеевна и Леонид Андреевич. От "щенков" резко и
неприятно пахло, белая оболочка их казалась прозрачной, и под нею  волнами
двигались какие-то тени. Алик тоже попросился к "щенкам", но Поль  его  не
отпустил и сам не пошел, может быть, желая  таким  образом  выразить  свое
неудовольствие просьбами экипажа.
     Возвратившись из  очередной  прогулки,  Сартаков  предложил  изловить
одного "щенка". "Ничего нет легче, - сказал он. -  Опростаем  контейнер  с
водой, накроем одного и оттащим в сторону. Все равно когда-нибудь придется
ловить".  "Не  разрешаю,  -  сказал  Поль.  -  Во-первых,  он  сдохнет.  А
во-вторых, я ничего не разрешу до тех пор, пока не станет все ясно".  "Что
именно - все?" - спросил агрессивно Сартаков. "Все", - сказал  Поль.  "Что
это такое, почему, зачем?  А  заодно  -  в  чем  смысл  жизни",  -  сказал
агрессивно Сартаков. "По-моему, это просто разновидность живого существа",
- сказал Алик, который очень не любил ссор.  "Слишком  сложно  для  живого
существа, - сказала Рита. - Я имею в виду, что слишком  сложно  для  таких
больших размеров. Трудно себе представить, что это  может  быть  за  живое
существо" "Это вам трудно представить, - сказал  Алик  добродушно.  -  Или
мне, например. А вот, скажем, ваш Тойво  может  все  это  представить  без
малейшего труда, ему это проще, чем для меня - завести двигатель. Раз -  и
представил. Величиной с дом". "Знаете, что  это?  -  сказал  успокоившийся
Сартаков. - Это ловушка. Чья ловушка? Чья-то ловушка". "Занимается  ловлей
вертолетов", - сказал Поль. "А  что  же,  -  сказал  Сартаков.  -  Сидоров
попался три года  назад,  Карл  еще  раньше  попался,  а  теперь  вот  мой
вертолет". "Разве Карл здесь сгинул?" -  спросил  Алик.  "Это  неважно,  -
сказал Сартаков. - Ловушек  может  быть  много".  "Поль,  -  сказала  Рита
Сергеевна, - можно, я поговорю с Тойво?" "Можно, - сказал Поль, - сейчас я
его вызову..."
     Рита поговорила с Тойво. Сартаков еще раз вылез и  походил  рядом  со
"щенками". Шестопал еще раз сообщил, что его сносит, и еще раз спросил, не
сносит ли их. А потом они увидели, как строй "щенков"  нарушился.  Колонна
разделилась. Леонид Андреевич считал: тридцать два "щенка" пошли прямо,  а
одиннадцать, построившись в такую же колонну, свернули  налево,  наперерез
вездеходу.  Алик  продвинулся  еще  на   несколько   десятков   метров   и
остановился.
     - Слева озеро, - объявил он.
     Слева между  деревьями  открылось  озеро,  ровная  гладь  неподвижной
темной воды - совсем недалеко от вездехода. Леонид Андреевич увидел низкое
туманное небо и смутные очертания дирижабля. Одиннадцать "щенков" уверенно
направлялись к воде. Леонид Андреевич смотрел, как они переливаются  через
кривую корягу на самом берегу и один за другим тяжело плюхаются  в  озеро.
По темной воде пошли маслянистые круги.
     - Тонут! - сказал Сартаков с удивлением.
     - Тогда уж - топятся, - сказал Алик. - Ну что,  Поль,  за  ними?  Или
прямо?
     Поль рассматривал карту.
     - Как всегда, - сказал он. - Этого озера у нас на  картах  нет.  Если
карте больше двух лет, то она уже никуда не годится. - Он сложил  карту  и
придвинул к себе перископ. - Пойдем прямо, - сказал он.  -  Только  погоди
немного.
     Он  медленно  поворачивал  перископ,  а  потом  остановился  и   стал
вглядываться. В кабине вдруг стало тихо.  Все  смотрели  на  него.  Леонид
Андреевич увидел, как  его  правая  рука  нашарила  клавишу  кинокамеры  и
несколько раз нажала на нее. Потом Поль обернулся и, моргая, посмотрел  на
Леонида Андреевича.
     - Странно, - сказал он. - Может, вы взглянете? У того берега...
     Леонид Андреевич подтянул  перископ  к  себе.  Он  ничего  не  ожидал
увидеть: это было бы слишком просто. И он ничего не увидел. Озерная гладь,
далекий, заросший травою берег, губчатая кромка леса на фоне серого неба.
     - А что вы там увидели? - спросил он, вглядываясь.
     - Там была белая точка, - сказал Поль. - Мне показалось, что  там,  в
воде, человек... Глупо, конечно.
     Темная вода, кромка леса, серое небо.
     - Будем считать, что это была русалка, - сказал  Леонид  Андреевич  и
отодвинулся от перископа.
-==6==-
     Когда Атос  проснулся,  Нава  еще  спала.  Она  лежала  на  животе  в
углублении между двумя корнями, уткнувшись лицом  в  сгиб  левой  руки,  а
правую откинув в сторону, и Атос увидел в ее грязном полураскрытом  кулаке
тонкий металлический предмет. Сначала он не понял, что это такое, и только
вдруг вспомнил странный полусон этой ночи, и свой страх, и свое облегчение
оттого, что не произошло чего-то ужасного. А потом он вспомнил, что это за
предмет, и даже название его вдруг всплыло в памяти. Это был скальпель. Он
подождал немного, проверял соответствие формы предмета  и  звучания  этого
слова, сознавая  вторым  планом,  что  проверять  здесь  нечего,  что  все
правильно, но совершенно невозможно, потому что скальпель, со своей формой
и названием своим, чудовищно не соответствовал  этому  миру.  Он  разбудил
Наву.
     Девочка проснулась, сейчас же села и заговорила:
     - Какое сухое место, никогда в жизни  не  думала,  что  бывают  такие
сухие места, и как здесь только трава растет, а, Молчун?.. - Она замолчала
и поднесла к глазам кулак со скальпелем. Секунду она глядела на скальпель,
потом взвизгнула, отбросила его и вскочила на ноги, Скальпель  вонзился  в
траву и встал торчком. Они смотрели на него, и обоим было страшно.  -  Что
это такое, Молчун? -  сказала  наконец  Нава  шепотом.  -  Какая  страшная
вещь... Или это растение? Здесь все такое сухое, может быть, это растение?
     - Почему - страшная? - спросил Атос.
     - Еще бы не страшная, - сказала Нава.  -  Ты  возьми  его  в  руки...
Попробуй, попробуй, возьми, тогда и будешь знать, почему страшная. Я  сама
не знаю, почему страшная...
     Атос взял скальпель. Скальпель был еще теплый, а  острый  кончик  его
холодил, и осторожно ведя по скальпелю пальцем, можно было найти то место,
где он перестает быть теплым и становится холодным.
     - Где ты его взяла? - спросил Атос.
     - Нигде я его не брала, - сказала Нава. - Он, наверно, сам  залез  ко
мне в руку, пока я спала. Видишь, какой он холодный. Он, наверное, захотел
согреться и залез мне в руку. Я никогда не видела таких... таких... я даже
не знаю, как это назвать. Может быть, у него  есть  ножки,  только  он  их
спрятал? Какой он твердый?.. А может быть, мы еще спим с тобой, Молчун?  -
Она вдруг запнулась и посмотрела на Атоса. - А мы в деревне сегодня  ночью
были? Ведь были... Там еще был человек без  лица,  который  думал,  что  я
мальчик... И мы искали, где поспать... Да, а потом я проснулась,  тебя  не
было, и я стала шарить рукой... Вот где он залез мне в  кулак!  -  сказала
она. - Только вот что удивительно, Молчун. Я совсем тогда его не  боялась,
даже наоборот... Он мне был для чего-то нужен...
     - Все это был сон, - решительно сказал Атос. У него мурашки бежали по
затылку. - Забудь, это был сон. Поищи лучше какой-нибудь еды. А эту  штуку
я закопаю.
     - Для чего-то он мне был нужен... - повторила Нава. - Что-то я должна
была сделать... - Она помотала головой. - Я не люблю таких снов, - сказала
она. - Ничего не вспомнить. Ты поглубже его закопай, а то он  выберется  и
снова заползет а деревню и кого-нибудь напугает... Ну, ты закапывай,  а  я
пойду искать. - Она потянула носом воздух. - Где-то поблизости есть ягоды.
Удивительно, откуда в таком сухом месте ягоды?
     Она легко и бесшумно побежала по траве. А Атос остался сидеть,  держа
на ладони скальпель. Он не стал его закапывать. Он обмотал  лезвие  пучком
травы и сунул скальпель за пазуху. Теперь он вспомнил все. Но так и не мог
понять, что было сном, а что было на самом деле.
     Нава скоро вернулась и выгребла  из-за  пазухи  целую  груду  ягод  и
несколько больших грибов.
     - Там есть тропа, Молчун, - сказала она. - Давай мы с тобой не  будем
возвращаться в ту деревню, а  пойдем  по  тропе.  Обязательно  куда-нибудь
придем. Спросим там дорогу до Новой деревни, и все будет хорошо. А  в  эту
деревню давай мы не будем возвращаться.  Мне  там  сразу  не  понравилось.
Правильно, что мы оттуда ушли. Нам туда и приходить не надо было, тебе  же
воры кричали, что не ходи, пропадешь, да ты никогда никого не  слушаешься,
вот мы из-за тебя чуть в беду и не попали...  Что  же  ты  не  ешь?  Грибы
сытные, ягоды вкусные, я теперь вспоминаю, мама мне всегда  говорила,  что
самые хорошие грибы растут там, где сухо, но тогда я не понимала, что  это
такое - сухо. Мама говорила, что раньше много где было сухо,  поэтому  она
понимала, а я вот не понимала...
     Атос попробовал гриб и съел его. Грибы действительно были  хороши.  И
ягоды были хороши, и он почувствовал себя бодрее. В  деревню  возвращаться
ему тоже  не  хотелось.  Он  попытался  представить  себе  местность,  как
объяснил и рисовал  ему  прутиком  на  земле  Колченог,  и  вспомнил,  что
Колченог говорил о дороге в Город, которая должна проходить где-то в  этих
местах. Очень хорошая дорога, говорил Колченог с сожалением, самая  прямая
дорога до Города, только  не  добраться  до  нее  через  болото-то,  да  и
неизвестно, есть она сейчас или нет ее... Возможно, Навина  тропа  и  была
этой дорогой. Рискнуть стоило. Но сначала нужно было все-таки вернуться.
     - Придется все-таки вернуться, Нава, - сказал он, когда они поели.
     - Куда, в ту  деревню?  -  Нава  расстроилась.  -  Ну  зачем  ты  это
говоришь, Молчун? Чего мы в той деревне еще не видели? Вот за что  я  тебя
не  люблю,  Молчун,  так  это  что   с   тобой   никак   не   договоришься
по-человечески... Только что ведь решили, что  больше  возвращаться  в  ту
деревню не станем, а теперь ты опять заводишь разговор, чтобы вернуться.
     - Придется вернуться, - повторил он. - Мне самому не  хочется,  Нава,
но надо туда сходить. Может быть, нам объяснят там, как  отсюда  побыстрее
попасть в Город... Ты не сердись, Нава, ведь мне самому не хочется...
     - А раз не хочется, так зачем ходить?
     Он не хотел и не  мог  объяснить  ей  -  зачем.  Он  поднялся  и,  не
оглядываясь, пошел в ту  сторону,  где  должна  была  быть  деревня.  Нава
догнала его и пошла рядом. Некоторое время она даже молчала, но,  в  конце
концов, не выдержала.
     - Только я с этими людьми разговаривать не буду, - заявила она. -  Ты
теперь с ними сам разговаривай. Сам туда идешь, сам и разговаривай.  А  не
люблю иметь дело с человеком,  если  у  него  даже  лица  нет.  От  такого
человека хорошего не жди. Мальчика от девочки отличить не может... У  меня
вот с утра голова болит. И я знаю, почему...
     Они вышли на деревню неожиданно. Видимо, Атос взял слишком  влево,  и
деревня открылась между деревьями справа от них. Все здесь изменилось,  но
Атос не сразу понял, в чем дело. Потом понял: деревня тонула.  Треугольная
поляна была залита черной водой, и  вода  прибывала  на  глазах,  затопляя
дома. Поляна вместе с деревней погружалась на дно озера.  Атос  беспомощно
стоял и смотрел, как исчезают под водой окна, как оседают и  разваливаются
размокшие стены, как проваливаются крыши. И никто  не  выбегал  из  домов,
никто не пытался добраться до берега, ни  один  человек  не  показался  на
поверхности воды. Пожалуй, самой удивительной  характеристикой  топографии
Пандоры является необычайно быстрое перемещение  фронта  озер  и  болот...
Перемещение  фронта...  На  всех  фронтах...  Борьба...  Скальпель...   Но
Валентин был мертв. Он был мертв уже по крайней мере две недели...  Плавно
прогнувшись, бесшумно канула в воду крыша плоского  строения.  Над  черной
водой пронесся словно легкий  вздох,  по  спокойной  поверхности  побежала
рябь. Все кончилось. Перед Атосом было обычное треугольное озеро.
     - Все, - сказал Атос.
     - Да, - сказала Нава. У нее  был  такой  спокойный  голос,  что  Атос
невольно взглянул на нее. Она и в самом  деле  была  совершенно  спокойна.
Даже, кажется, довольна. - Это называется Одержание, - сказала она. Теперь
здесь всегда будет озеро, а те, кто в домах, станут жить в этом озере. Вот
почему у них не было лица, а я сразу и не поняла.  Кто  не  хочет  жить  в
озере, тот уходит. Я бы, например, ушла, но когда-нибудь  все  равно  всем
придется жить в озере. Может быть, это даже хорошо. Никто не  рассказывал.
Пойдем, - сказала она. - Пойдем на тропу.
     Вначале тропа шла по удобным сухим местам, но спустя некоторое  время
она круто спустилась со склона холма и стала топкой полоской черной грязи.
Чистый лес кончился, справа и слева  опять  потянулись  болота,  сделалось
сыро и душно. Нава чувствовала себя здесь гораздо  лучше.  Она  непрерывно
говорила, и Атос понемногу успокаивался. В голове снова привычно зашумело,
он двигался, словно в  полусне,  отдавшись  случайным  бессвязным  мыслям,
скорее даже не мыслям, а представлениям. В деревне все уже  давно  встали.
Колченог ковыляет по главной улице и  говорит  всем  встречным,  что  ушел
Молчун и Наву с собой забрал, в Город, наверное, ушел, а Города никакого и
нет. А может, и не в Город, может, в Тростники ушел, в  Тростниках  хорошо
рыбу подманивать, сунул пальцы в воду, пошевелил,  и  вот  она,  рыба.  Да
только зачем ему рыба, если подумать, не ест  Молчун  рыбу,  дурак,  хотя,
может, решил для Навы рыбу поймать, Нава рыбу  ест,  вот  он  ее  и  будет
кормить рыбой, но только зачем он тогда все  время  про  Город  спрашивал?
Нет, не в Тростники он пошел, и нужно ожидать, что не скоро вернется...  А
навстречу ему по главной улице идет Кулак и говорит  всем  встречным,  что
вот Молчун  все  ходил,  уговаривал,  пойдем,  говорил,  Кулак,  в  Город,
послезавтра пойдем, целый год звал послезавтра в Город идти, а когда я еды
наготовил невпроворот, что старуха ругается, тогда он без меня и  без  еды
ушел... А ведь один уходил, уходил вот так без еды, дали ему в лоб, больше
не уходит, и с едой не уходит, и без еды не  уходит,  так  ему  дали...  А
Хвост стоит рядом с завтракающим у него дома стариком и говорит ему: опять
ты ешь и опять ты  чужое  ешь,  ты  не  думай,  мне  не  жалко,  я  только
удивляюсь, как это в одного такого  тощего  старика  столько  горшков  еды
помещается, ты ешь, но ты мне скажи, может быть, ты все-таки не один у нас
тут в деревне, может быть, вас  трое  или  хотя  бы  двое,  ведь  на  тебя
смотреть опасно, как ты ешь, наешься, а потом говоришь, что нельзя...
     Нава шла рядом, держась обеими руками за его руку, и рассказывала:
     -  Потом  жил  у  нас  в  деревне  один   мужчина,   которого   звали
Обида-Мученик. Ты его  не  помнишь,  ты  тогда  без  памяти  был.  А  этот
Обида-Мученик всегда на все обижался  и  спрашивал:  почему?  Почему  днем
светло, а ночью  темно.  Поч