о самого города и дойдем.
     - Всемером дойдем, - уверенно сказал Колченог. - Один бы я не  пошел,
а всемером дойдем. Всемером мы до Чертовых Гор  дойдем,  только  я  дороги
туда не знаю. А, может, пошли до Чертовых Гор? Далеко очень,  но  всемером
дойдем. А зачем тебе на Чертовы Горы?  Слушай,  Молчун,  давай  до  Города
дойдем, а там посмотрим. Пищи наберем побольше и пойдем.
     - Значит, договорились, - сказал Атос и встал. - Послезавтра  выходим
в Город. Завтра я еще зайду к тебе.
     - Заходи, заходи, - сказал Колченог. - Я бы сам к тебе  зашел,  да  у
меня нога болит. А ты заходи, поговорим. Я знаю, многие с  тобой  говорить
не любят, но я не такой. Я...
     Атос  вышел  на  улицу  и  снова  обтер  ладонями  пот.   Продолжение
следовало.
     Кто-то хихикнул рядом и закашлялся. Атос обернулся. Из травы поднялся
старик, потрещал узловатыми пальцами и сказал:
     - В Город, значит, собрались. Интересно затеяли, да только до  Города
никто  еще  не  доходил  живым,  да  и  нельзя.  Хоть  у  тебя  голова   и
переставленная, сам понимать должен...
     Атос свернул направо и пошел  по  улице.  Старик,  путаясь  в  траве,
некоторое время плелся следом и бормотал:
     - Если нельзя, то всегда в каком-нибудь  смысле  нельзя,  в  том  или
ином, например, нельзя без старосты или без собрания, а со старостой или с
собранием можно, но опять же не в любом смысле...
     Атос шел быстро, насколько позволяла влажная жара, и старец понемногу
отстал. На площади Атос увидел  Слухача.  Слухач,  кряхтя  и  пошатываясь,
ходил кругами, расплескивая пригоршнями коричневый травобой  из  огромного
горшка, подвешенного на животе. Трава позади  него  дымилась  и  жухла  на
глазах.  Атос  попытался  его  миновать,  но  Слухач  так  ловко   изменил
траекторию, что столкнулся с ним нос к носу.
     - А, Молчун! - радостно закричал он, торопливо снимая с шеи ремень  и
ставя горшок на землю. - Куда едешь, Молчун? Домой небось идешь,  к  Наве,
дело молодое, а не знаешь ты, Молчун, что Навы твоей дома нету, Нава  твоя
на поле, своими глазами видел, как Нава на поле пошла, хочешь верь, хочешь
не верь... Может, конечно, и не на поле, дело  молодое,  да  только  пошла
твоя Нава, Молчун, по во-он тому переулку, а по тому переулку,  кроме  как
на поле, никуда не выйдешь, да и куда ей, спрашивается, идти, твоей  Наве,
тебя, Молчуна, может разве искать...
     Атос снова попытался его обойти и снова оказался с ним нос к носу.
     - Да и не ходи ты за ней на поле - продолжал  Слухач  убедительно,  -
зачем тебе за нею ходить, когда я вот  сейчас  траву  побью  и  всех  сюда
зазову, потому что землемер сказал,  что  ему  староста  велел,  чтобы  он
сказал мне на площади траву побить, потому что скоро будет собрание, а как
будет собрание, так все сюда с поля придут, и Нава твоя придет,  если  она
на поле пошла, а куда ей еще по тому переулку идти, хотя,  если  подумать,
то по тому переулку и не только на поле попасть можно...
     Он вдруг замолчал и судорожно вздохнул. Глаза  его  закатились,  руки
как бы сами собой поднялись ладонями вверх.  Атос  приостановился.  Мутное
лиловое облако возникло возле лица Слухача,  губы  его  затряслись,  и  он
заговорил  быстро  и  отчетливо  чужим  металлическим  голосом  с   чужими
интонациями, чужим диковинным стилем и даже, кажется, на чужом языке,  так
что понятными были только отдельные фразы.
     - На фронте южных земель в битву вступают новые...  отодвигается  все
дальше на юг... победного передвижения...  Большое  разрыхление  почвы  на
северном направлении ненадолго прекращено из-за  редких  кое-где...  Новые
приемы  заболачивания  дают  новые  обширные  места  для  покоя  и  нового
передвижения на... Во всех деревнях... большие победы...  усилия...  новые
отряды подруг... завтра и навсегда спокойствие и слияние...
     Подоспевший старик стоял у Атоса за плечом и приговаривал:
     - Видал? Спокойствие и слияние!.. Все время твержу: Нельзя!  Во  всех
деревнях, слышал?.. Значит, и в нашей тоже. И новые отряды подруг...
     Слухач замолчал и опустился на корточки. Лиловое облачко растаяло.  О
чем это я? - сказал он. -  Что,  передача  была?  Ну  как  там  Одержание,
исполняется? А на поле ты, Молчун, не ходи. Ты ведь,  наверное,  за  своей
Навой идешь...
     Атос перешагнул через горшок с травобойкой и  поспешно  пошел  прочь.
Дом Кулака находился на самой окраине. Замурзанная старуха - не  то  мать,
не то тетка, - сказала, недоброжелательно фыркая, что  Кулака  дома  нету,
Кулак в поле, а если бы был в доме, то искать его в поле было бы нечего, а
раз он в поле, то чего ему, Молчуну, тут зря стоять.  Атос  отправился  на
поле.
     В поле сеяли. Душный  стоячий  воздух  был  пропитан  крепкой  смесью
запахов. Разило потом, бродилом, гниющими злаками. Утренний урожай был уже
снят и толстым слоем навален вдоль борозды. Зерно  уже  разлагалось.  Тучи
рабочих мух толклись над горшками  с  закваской,  а  в  самой  гуще  этого
черного, отсвечивающего металлом круговорота стоял  староста  и,  наклонив
голову и прищурив один глаз, внимательно изучал каплю сыворотки  на  ногте
большого   пальца.   Ноготь   был    специальный,    плоский,    тщательно
отполированный, до блеска отмытый нужными составами. Мимо ног старосты  по
борозде, в десяти шагах друг от друга, гуськом ползли сеятели. Они  больше
не пели, но в глубине леса еще гукало и ахало, и теперь ясно было, что это
не эхо.
     Атос пошел вдоль цепи, наклоняясь  и  заглядывая  в  опущенные  лица.
Отыскав Кулака, он тронул его за плечо, и Кулак сразу  же,  ни  о  чем  не
спрашивая, вылез из борозды. Борода его была забита грязью.
     - Чего, шерсть на носу, касаешься? -  прохрипел  он,  глядя  Атосу  в
ноги. - Один вот тоже, шерсть на носу, касался, так его взяли за руки и за
ноги и на дерево закинули, там он до сих пор и висит, а когда его  снимут,
так больше, небось, касаться не будет, шерсть на носу...
     - Идешь? - коротко спросил Атос.
     - Еще бы не иду, когда закваски на семерых наготовил, в дом не войти,
шерсть на носу, воняет, жить невозможно, как не теперь не идти  -  старуха
выносить не хочет, а сам я на это уже глядеть  не  могу.  Да  только  куда
идем? Колченог вчера говорил, что в Тростники, а я в Тростники  не  пойду,
шерсть на носу, там и людей-то в Тростниках нет, не то что девок, там если
человек захочет кого за ногу взять и на дерево закинуть, шерсть  на  носу,
так некого, а мне без девки жить больше невозможно, меня староста со свету
сживет... Вон, стоит, шерсть на носу, глаз  вылупил,  и  сам  слепой,  как
пятка, шерсть на носу, один вот так стоял, дали  ему  в  глаз,  больше  не
стоит, шерсть на носу, а в Тростники я не пойду, как хочешь...
     - В Город, - сказал Атос.
     - В Город - другое дело, в Город я пойду,  тем  более,  говорят,  что
никакого Города вообще и нету, шерсть на носу, а врет о Городе этот старый
пень, придет утром, половину горшка выест  и  начинает,  шерсть  на  носу,
плести: то нельзя, это нельзя... Я его спрашиваю, а кто  ты  такой,  чтобы
мне запрещать, что нельзя, а что можно, шерсть на носу - не  говорит,  сам
не знает, про Город какой-то несет...
     - Выходим послезавтра, - сказал Атос.
     - А чего ждать?  -  возмутился  Кулак.  -  У  меня  в  доме  ночевать
невозможно, закваска смердит, пошли лучше  вечером,  а  то  вот  так  один
ждал-ждал, а ему как дали по ушам, так он и ждать перестал, и до  сих  пор
не ждет... И старуха ругается, житья нет, шерсть на носу, слушай,  Молчун,
давай старуху возьмем, может, ее воры отберут, я бы отдал, а?
     - Выходим послезавтра, - терпеливо повторил Атос. - И ты молодец, что
закваски приготовил много. Нам...
     Он не закончил, потому что на поле закричали.
     "Мертвяки! Мертвяки! -  заорал  староста.  -  Женщины,  назад!"  Атос
огляделся. Между деревьями на краю поля стояли мертвяки: двое синих совсем
близко и один желтый поодаль. Головы их с круглыми дырами глаз и с  черной
трещиной на месте  рта  медленно  поворачивались  из  стороны  в  сторону,
огромные руки плетьми  висели  вдоль  тела.  Земля  под  их  ступнями  уже
курилась, белые струйки пара мешались с сизым дымком. Мертвяки эти  видали
виды и поэтому держались  крайне  осторожно.  У  желтого  правый  бок  был
изъеден травобоем, а оба синих были испятнаны лишаями ожогов  от  бродила.
Местами шкура на них отмерла и  свисала  лохмотьями.  Пока  они  стояли  и
смотрели, женщины с визгом убежали  в  деревню,  а  мужчины,  угрожающе  и
многословно бормоча, сбились в кучу с горшками  травобоя  наготове.  Потом
староста сказал: "Чего стоять? Пошли!" - и все  неторопливо  двинулись  на
мертвяков,  рассыпались  в  цепь.  "В  глаза!  -  покрикивал  староста.  -
Старайтесь в глаза им плеснуть! В глаза!" В  цепи  пугали:  "Гу-гу!  А  ну
пошли отсюда! А-га-га-га!" - связываться никому не хотелось.
     Кулак шел рядом с Атосом, выдирая из бороды засохшую грязь, и  кричал
громче всех, а между криками приговаривал: "Да не-ет, зря идем, шерсть  на
носу,  не  устоят  они,  сейчас  побегут...  Разве  это  мертвяки?  Драные
какие-то, где им устоять... Гу-гу-гу! Вы!" Подойдя к  мертвякам  шагов  на
двадцать, люди остановились. Кулак бросил в желтого ком земли,  мертвяк  с
необычайным проворством выбросил вперед  широкую  ладонь  и  отбил  ком  в
сторону. Все  снова  загукали  и  затопали  ногами,  некоторые  показывали
мертвякам горшки и делали угрожающие движения. Травобоя было жалко,  и  не
хотелось потом тащиться в деревню за новым бродилом, мертвяки были  битые,
осторожные, и должно было обойтись и так.
     И  обошлось.  Пар  и  дым  из-под  ног  мертвяков  пошел  гуще,   они
попятились. "Ну, все, - сказали в цепи. - Сейчас  вывернутся..."  Мертвяки
неуловимо изменились, словно повернулись внутри шкуры. Не стало  видно  ни
глаз, ни рта - они стояли спиной. Через секунду они уже  уходили,  мелькая
между деревьями. Там, где они только что стояли, медленно  оседало  облако
пара.
     Люди, оживленно галдя, двинулись обратно к борозде. Выяснилось вдруг,
что пора уже  идти  в  деревню  на  собрание.  "На  площадь  ступайте,  на
площадь... - повторял каждому староста. - На площади собрание  будет,  так
что идти надо на площадь..." Атос искал глазами Хвоста, но Хвоста в  толпе
видно не было. Кулак, трусивший рядом, говорил:
     - А помнишь, Молчун, как ты на мертвяка прыгал? Как он, понимаешь, на
него прыгнет, шерсть на носу, да как его за  голову  ухватит,  обнял,  как
свою Наву, шерсть на носу,  да  как  заорет...  Помнишь,  Молчун,  как  ты
заорал? Обжегся, значит, ты, потом весь в волдырях ходил... Зачем же ты на
него прыгал, Молчун? Один вот так на мертвяка прыгал, слупили с него  кожу
на брюхе, больше не прыгает, шерсть на носу, и  детям  прыгать  закажет...
Говорят, Молчун, ты на него прыгал, чтобы он тебя в Город унес, да ведь ты
же не девка, чего он тебя понесет, да и Города, говорят, никакого нет, это
все этот старый пень выдумывает слова разные - Город, Одержание...  А  кто
его, это Одержание, видел?  Слухач  пьяных  мух  наглотается,  как  пойдет
плести, а старый пень тут как тут, слушает, а потом ходит,  жрет  чужое  и
повторяет...
     - Так послезавтра будь готов выходить, - сказал  Атос.  -  Выйдем  из
Новой деревни. Если увидишь Колченога, напомни  ему.  Я  напоминал  и  еще
напоминать буду, но и ты тоже напомни...
     - Я ему так напомню, что последнюю ногу отломаю, - пообещал Кулак.
     На собрание сошлась вся деревня, болтали, толкались, сыпали на пустую
землю семена - выращивали подстилки, чтобы мягко было сидеть.  Под  ногами
путались детишки, их возили за вихры и за уши. Староста, бранясь,  отгонял
колонну плохо обученных муравьев,  потащивших  было  личинок  рабочих  мух
прямо через площадь,  допрашивал  окружающих,  по  чьему  же  это  приказу
муравьи здесь ходят. Но выяснить было уже невозможно. Подозревали  Слухача
и Атоса.
     Атос отыскал Хвоста, но поговорить  не  успел,  потому  что  собрание
началось, и первым, как всегда, полез выступать старик. О чем он  говорил,
понять было невозможно, но  все  сидели  смирно  и  шикали  на  возившихся
детишек. Кое-кто дремал. Старик долго распространялся  о  том,  что  такое
нельзя и в каких оно бывает смыслах,  призывал  к  Одержанию,  сообщал  об
успехах на всех фронтах, бранил  деревню,  что  везде  есть  новые  отряды
подруг, а в деревне нет, и ни спокойствия нет, ни  слияния,  и  происходит
это из того, что люди забыли слово "нельзя" и вообразили будто теперь  все
можно, а Молчун, например, вообще хочет уйти в Город, хотя  его  никто  не
вызывал, но деревня за это ответственности не несет, потому что он  чужой,
но если окажется вдруг, что он все-таки мертвяк, а такое мнение  есть,  то
вот тогда неизвестно, что будет, тем более, что  у  Навы,  хотя  она  тоже
чужая, от Молчуна детей нет, и терпеть этого нельзя, а староста  терпит...
К концу выступления староста задремал, но услыхав свое  имя,  вздрогнул  и
сейчас же грозно крикнул: "Эй, не спать!"
     - Спать дома будете, - сказал он, - на то дома и есть,  чтобы  в  них
спать, а на площади никто не спит, на площади собрания бывают. На  площади
мы спать не позволяли, не позволяем и позволять не будем. -  Он  покосился
на старика. Старик важно кивнул. - Это и есть  наше  общее  нельзя.  -  Он
пригладил волосы и сообщил: - В Новой деревне объявилась невеста. А у  нас
есть жених, известный вам всем Болтун. Болтун,  ты  встань  и  покажись...
впрочем, нет, ты лучше посиди так, мы тебя  все  знаем...  Отсюда  вопрос:
отпускать Болтуна в Новую деревню или наоборот невесту  из  Новой  деревни
взять к нам... Нет-нет, ты, Болтун, посиди, мы без тебя решим, а если  кто
имеет мнение, то пусть скажет.
     Мнений  оказалось  два.  Одни  (главным  образом,   соседи   Болтуна)
требовали, чтобы Болтуна отдали в Новую деревню - пусть-ка он  там  живет.
Другие же, люди спокойные и серьезные, живущие на  другом  конце  деревни,
считали, что нет, женщин стало мало, воруют женщин, а потому невесту нужно
брать к себе. Спорили долго и сначала по существу. Потом Колченог неудачно
выкрикнул, что время военное, а про это  забывают,  и  про  Болтуна  сразу
забыли. Слухач стал кричать, что никакой войны нет и не  было,  а  есть  и
будет Великое Разрыхление Почвы.  И  вовсе  не  Разрыхление,  возразили  в
толпе, а Необходимое Заболочивание.  Поднялся  старик  и,  выкатив  глаза,
хрипло завопил, что все это нельзя, что нет никакой войны, и нет  никакого
Разрыхления, и нет никакого Заболочивания, а есть, была и будет борьба  на
всех фронтах. Как же нет войны, шерсть на носу,  отвечали  ему,  когда  за
чудаковой деревней полное озеро утопленников? Собрание взорвалось. Мало ли
что утопленники, где вода, там и утопленники. И вовсе это не борьба  и  не
война, и никакие это не утопленники, а есть это спокойствие  и  слияние  в
целях Одержания. А почему же тогда Молчун в Город идет?  Раз  он  в  Город
идет, значит, Город есть, а раз Город есть, то  какая  может  быть  война?
Ясно, что слияние! Мало ли куда идет Молчун! Один тоже шел, так  ему  дали
по зубам, больше никуда... Молчун потому и идет в Город, что Города нет, а
раз Города нет, то какое может быть слияние? Нет  никакого  слияния,  одно
время было, но уже давно нет. И Одержания уже нет! Потому что война! Да не
война, я вам говорю, а борьба на всех фронтах!  А  утопленники?  А  ты  их
видел - утопленников? Эй, Болтуна держите!..
     Атос, зная, что теперь  это  надолго,  попытался  начать  разговор  с
Хвостом, Хвосту  было  не  до  разговоров.  Хвост  кричал:  "Одержание!  А
мертвяки почему? Про мертвяков  молчите,  потому  что  не  знаете,  что  и
думать! Вот и кричите про Одержание!" Покричали про мертвяков,  потом  про
грибные деревни, потом устали и начали затихать, утирая лица,  обессиленно
отмахиваясь друг от друга руками, и скоро обнаружилось, что все молчат,  а
спорят только старик и Болтун. Тогда  все  опомнились.  Болтуна  посадили,
навалились, напихали в рот листьев. Старик еще некоторое время говорил, но
потерял голос и не был слышен. Тогда поднялся  взъерошенный  представитель
Новой  деревни  и,  прижимая  руки  к  груди,  искательно  озираясь,  стал
сорванным голосом  просить,  чтобы  Болтуна  к  ним  в  Новую  деревню  не
посылали, а взяли бы невесту к себе, а уж за  приданым  Новая  деревня  не
постоит...  Новый  спор  начинать  уже  не  было  никакой  возможности,  и
выступление представителя решило вопрос.
     Народ стал расходиться на обед. Хвост взял Атоса за руку  и  увлек  в
сторону под дерево.
     - Ну когда же идем? - спросил он. - Мне в деревне надоело,  я  в  лес
хочу, в деревне скучно, не пойдешь, так и скажи, я один пойду, Кулака  или
Колченога подговорю и с ними вместе уйду...
     - Выходим послезавтра, - сказал Атос. - Ты пищу приготовил?
     - Я пищу приготовил и уже съел, у меня терпенья  не  хватает  на  нее
смотреть, как она зря лежит и никто ее, кроме старика, не ест,  а  у  меня
сердце болит на это смотреть, я этому старику когда-нибудь шею накостыляю,
если скоро не уйду... Как ты  думаешь,  Молчун,  кто  такой  этот  старик,
почему он у всех все ест? И где он живет? Я человек бывалый,  я  в  десяти
деревнях бывал, у чудаков бывал, даже к заморенным заходил, ночевал у  них
и от страху чуть не помер, а такого старика никогда не  видел,  он  у  нас
какой-то редкостный старик, я думаю, мы его поэтому и держим, и  не  бьем,
но у меня больше никакого терпения не хватает смотреть,  как  он  по  моим
горшкам днем и ночью шарит и на месте ест, и с собой уносит,  а  ведь  его
еще мой отец ругал, пока его мертвяки не забили... И как в  него  все  это
влазит, ведь кожа да кости, там у него внутри и места нет,  а  два  горшка
вылижет и с собой два унесет, и горшки никогда  обратно  не  возвращает...
Слушай, Молчун, может, это не один старик, а их двое или трое? Двое  спят,
а один работает, нажрется, второго разбудит и спать ложится...
     Хвост проводил Атоса до дома, но обедать отказался -  из  вежливости.
Поговорив  еще  минут  пятнадцать  о  том,  как  на  озере  в   Тростниках
приманивают рыбу шевелением пальцев и пообещав приготовить к послезавтрему
новые запасы, а  старика  беспощадно  гнать,  он  удалился.  Атос  перевел
дыхание и вошел в дом. В голове  от  бесконечных  разговоров  и  шума  уже
сгущался тяжелый туман, который к вечеру обычно доводил его до обмороков и
тошноты.
     Навы дома еще не было, а за столом сидел старик и  ждал  кого-нибудь,
чтобы подали обед. Он повернулся лицом к Атосу и сказал:
     - Медленно ты, Молчун, ходишь, я уже в двух домах побывал, везде  уже
обедают, а у вас пусто, потому у вас, наверное, и детей нет, что  медленно
ходите и дома вас никогда не бывает, когда обедать пора...
     Атос подошел к нему вплотную и некоторое  время  постоял,  соображая.
Старик говорил:
     - Сколько же это ты будешь до Города идти, если тебя  и  к  обеду  не
дождаться? Я теперь все про тебя знаю, знаю, как вы в Город  собрались,  и
решил я, что с вами пойду, мне в Город давно надо, да  я  дороги  туда  не
знаю, а в Город мне надо для того, чтобы свой родовой долг исполнить и все
обо всем кому следует рассказать...
     Атос взял его под мышки и рывком поднял от стола. Старик от удивления
замолчал. Атос вынес его на вытянутых руках из дома, поставил на дорогу  и
вытер руки о траву. Старик опомнился.
     - А еды вы на меня возьмите сами, - сказал он вслед Атосу.  -  Потому
что я иду свой долг исполнять, а вы - для удовольствия, через нельзя.
     Атос вернулся в дом, сел  за  стол  и  опустил  голову  на  стиснутые
кулаки. Послезавтра я ухожу, думал он. Послезавтра. Послезавтра.
-==3==-
     Голос дежурного произнес:
     -  Экстренный  сеанс  Д-связи,  Земля  вызывает  Горбовского  Леонида
Андреевича. Говорите, Леонид Андреевич...
     Поль поднялся, чтобы выйти, но Горбовский сказал:
     - Куда вы, Поль?  Останьтесь!  Какие