ым.   Он   отвечал   с
исчерпывающей    обстоятельностью.    Чарли,   тоже   поклонник
обстоятельности,  выдал  бы  ответ  в  форме  деловой  справки,
присоленной  для  оживления  остротой, приперченной неожиданным
парадоксом. У Роя была иная манера -- он преобразовал  ответ  в
исследование,  представил  мне  продуманную  концепцию,  как  я
выгляжу при первом знакомстве  и  какие  мысли  порождает  даже
случайный  взгляд,  брошенный  на  меня.  Он выделил меня среди
прочих пассажиров аэробуса, потому что я сам выделился. На него
все пассажиры просто смотрели, а я всматривался, я изучал  Роя,
размышлял  о  нем.  То,  что это настойчивое изучение и что оно
отражает какую-то важную мысль,  Рой  понял  сразу.  И,  поняв,
заинтересовался   мной,   а   заинтересовавшись,   удивился,  а
удивившись, сам стал размышлять обо  мне.  Я  непрерывно  менял
выражение  лица  и  позы: то мрачнел, то светлел, то замирал на
сиденье, то вдруг нервно дергался -- таким  я  увиделся  ему  в
аэробусе.  Все  это явно шло изнутри, не от реплик пассажиров и
Роя, а от собственных мыслей. "Каких мыслей?  --  спросил  себя
Рой  и  ответил:  --  Тех,  которые  возникли в этом молчаливом
уранине вследствие того, что я прибыл на Уранию и  сейчас  сижу
перед  ним.  Он, стало быть, этот уранин, всех непосредственней
связан с трагедией, и самый точный анализ происшествия я должен
ждать от него". В таком убеждении Рой вполне окреп, прежде  чем
аэробус оказался перед гостиницей.
     --  Я  вскоре  узнал,  кто вы такой, узнал о гибели вашего
помощника Павла Ковальского,- продолжал Рой.- Ваш приход ко мне
становился необходим. Я ожидал,  что  вы  потребуете,  чтобы  я
принял вас раньше всех.
     Но  вы  не  торопились.  Это было странно. А потом явились
вместе с Чарльзом Гриценко и позволили ему  вести  всю  беседу.
Объяснить ваше настороженное молчание особым почтением к своему
начальнику  я  нс  мог,  у вас с ним отношения свободные, вы, я
заметил, иногда так на него огрызаетесь, что на Земле это сочли
бы развязностью. Вы предоставили ему привилегию разговора,  ибо
что-то  боялись  выдать  каким-нибудь неосторожным словом. Ваше
молчание шло от предписания себе молчать.  И  тогда  я  захотел
показать  вам,  что понимаю вашу задумку -- демонстративно стал
игнорировать вас, повернулся к вам спиной. Я был уверен, что вы
встревожитесь и чем-либо выдадите себя.
     -- Вы не ошиблись в том, что я встревожился. Но я не выдал
себя.
     -- Вы подтвердили упорно сохраняемым молчанием, что  таите
секрет.  И  я  подумал, что секрет этот, видимо, нельзя открыть
директору института, а ведь вы пришли с ним.
     -- Правильный вывод. Я не  мог  поделиться  известной  мне
тайной с Чарльзом Гриценко.
     --  Но  если  вы  хотели рассказать ее мне, вы должны были
потом прийти сами. А вы не шли.  Я  вызвал  Жанну  Зорину.  Она
поведала  немало интересных фактов о себе, о Ковальском, о вас.
Но тайны она не раскрыла.  Если  она  и  знает  ее,  то  сумела
сохранить при себе.
     --  Она знает лишь часть тайны, и я умолял ее даже намеком
не касаться этого. Всего она не могла бы вам поведать, если  бы
и захотела.
     --  После  разговора  с ней я окончательно утвердился, что
только вы можете пролить свет на взрыв. А вы попрежнему не шли.
Это означало,  что  вы  хотите  сохранить  секрет.  Ради  чего?
Загадка взрыва, несомненно, связана с вашей лабораторией, стало
быть, ваша цель -- продолжать исследования, как прежде. И тогда
я  объявил  о  запрете  экспериментов с трансформацией атомного
времени. Основание достаточное, хотя друг Чарльз его запальчиво
оспаривает:  его  собственная  теория  обратного  хода  времени
указывает  на возможность новых катастроф. Перспектива закрытия
вашей лаборатории подействовала -- вы пришли. Теперь  я  слушаю
вас.
     Он слушал, я говорил. Временами он прорывался в мою долгую
речь репликами.  Я  отвечал  и  снова  вывязывал свой невеселый
рассказ. Все началось с того, объяснил я, что  Чарльз  Гриценко
доказал  возможность  изменения  скорости  времени  и  построил
первый в мире трансформатор  времени,  позволяющий  менять  его
течение  в  атомных процессах. Это было великое открытие, таким
его и восприняли на  Земле.  На  Урании  выстроили  специальный
институт   для  хроноэкспериментов.  Чарли  пригласил  меня  на
Уранию, мы с  ним  друзья  еще  со  студенчества.  Я  возглавил
лабораторию хроностабилизации -- тематика прямо противоположная
той,  какую  исследовали  в  других лабораториях института, там
ведь доискивались, как время изменить, а не стабилизировать.  С
Земли  прилетел  Павел  Ковальский,  Чарли направил его ко мне.
Павел,  молодой  доктор  наук,  специалист  по  хронофизике  --
дисциплине,   созданной   в  основном  трудами  Чарли,-  привез
отличную    характеристику:     широко     образован,     умело
экспериментирует,  годен  для выполнения сложных заданий. Павел
не оправдывал своей характеристики, он был гораздо выше  ее.  В
характеристике  не  было главного: Ковальский всегда шел дальше
задания. Он был ненасытен в научном поиске. Я долго не понимал,
почему Чарли определил Павла в мою  лабораторию,  у  меня  ведь
трудно   совершить  открытие,  задача  у  нас  --  поддерживать
постоянство, а не выискивать чрезвычайности. Я  попенял  Чарли,
что он не уловил научного духа Павла. Чарли ответил:
     "Полностью  уловил,  поэтому  и  направил его к тебе. Хочу
вытравить из Павла этот самый  дух  чрезвычайности.  Лучше  это
делать у тебя".
     "Чарльз  Гриценко  в  роли  душителя научной инициативы --
зрелище если и нс для богов, то для дьяволов!" -- воскликнул  я
со  смехом.  Кто-кто,  а уж Чарли не из тех, кто глушит научную
инициативу.
     "Стремление  всегда  совершать  открытия  --  не   научная
инициатива,   а  научная  халтура!  --  выдал  Чарли  очередной
парадокс.-  Настоящий   ученый   --   изучает.   Халтурщик   --
ошеломляет.  Наша  задача  сегодня: изучить закономерности тока
времени, а не выламывать его в циркаческих трюках".
     "Я раньше думал, что развитие науки  идет  от  открытия  к
открытию,- сказал я,- что великие открытия -- ступеньки подъема
науки  и  что гении научной мысли..." "Гении, гении! -- прервал
он сердито.- Гений доходит до открытия  в  результате  великого
постижения  проблемы.  Он  планирует  для  себя понимание, а не
открытие. Павел не гений. Его жадное стремление к необычайности
неизбежно выродится в поверхностное пустозвонство.  Его  так  и
подталкивает работать на публику, а не на науку".
     Кое  в  чем  Чарли  был  прав,  но в одном ошибся. В Павле
гнездился гений, а не халтурщик. Он вышел за грань стабилизации
времени ради интереса узнать, что там, за межой, а не для того,
чтобы  ошеломить  заранее  ожидаемой  неожиданностью.  Он   был
ненасытен именно к пониманию, всей натурой заряжен на изучение.
Объяснять  это  Чарли  было  бы  пустой  тратой  времени. Чарли
составил свое твердое мнение о  Павле,  и  никакие  уговоры  не
заставили  бы  его  изменить  это мнение. Аргументом могли быть
только реальные результаты, а не слова.
     В моей лаборатории Павел скоро поставил опыт на  себе.  Он
сделал  это тайно, не только Чарли, но и я не разрешил бы столь
рискованных  экспериментов.  И  опыт  увенчался   блистательным
успехом.  Павел  совершил  воистину  великое  открытие, даже не
одно, а два.
     -- П тогда впервые поделился с вами,  чем  втайне  от  вас
занимался? -- вставил реплику Рой.
     Так  и  было, подтвердил я. Павлу захотелось узнать, можно
ли  воздействовать   трансформаторами   атомного   времени   на
биологические   процессы.   Еще   Чарли  установил,  как  он  и
докладывал вам, что в атомной области  выход  в  прошлое  имеет
нижний  и весьма близкий предел -- в дальние древности не уйти.
Зато выход в  будущее  не  имеет  границ.  Идея  Павла  звучала
просто.  Биологические  системы,  в  отличие  от  неорганики, с
которой оперировал Чарли,  построены  иерархически.  В  мертвой
материи  изменение  времени  отдельных  атомов  мало  влияет на
соседние. Взять кусок гранита, перебросить половину его  атомов
на  тысячу  лет  вперед  или тысячу лет назад -- что изменится?
Миллионы лет назад этот кусок гранита  был  гранитом,  миллионы
лет спустя будет гранитом. А в биологических системах изменение
времени  какого-нибудь  управляющего  центра в мозгу немедленно
отзовется на всем организме. Перебросьте тысячу важных нейронов
мозга в будущее, отодвиньте  их  в  прошлое  --  весь  организм
испытает потрясения. Центр управления организмом, переброшенный
искусственно   в   будущее,   властно  потянет  в  будущее  всю
подчиненную  ему  биологическую   систему   --   все   процессы
убыстрятся, организм как бы заторопится жить, зато и постарение
наступит   скорей.   А  затормозив  ток  времени,  мы  замедлим
пребывание организма в его  настоящем  времени,  законсервируем
его  "сейчас",  он  будет пребывать все тем же, хотя вокруг все
будет идти вперед, в свое будущее.
     -- Что-то вроде  этого  я  читал  в  старинных  книгах  по
фантастике,- сказал Рой.- Не вижу пока, какие открытия совершил
Павел Ковальский. Вы говорили даже о Двух.
     Да,  речь  идет именно о двух открытиях. Первое состояло в
доказательстве того, что ток обратного времени в  биологических
системах возбуждается легче, чем в неорганических. Не остановка
времени, не консервирование наличного "сейчас", а реальный уход
в   прошлое,  до  полного  обращения  в  ничто.  Иначе  говоря,
омоложение  до  уничтожения.  Ибо  развитие  организма   всегда
ограничено   двумя   близкими  пределами  времени  --  моментом
рождения и моментом смерти, он может балансировать только между
этими двумя межами. И его движение в узких  границах  жизни  --
процесс  автоматический.  Все,  что  рождается, должно умереть.
Можно замедлить поступательный  ход  к  концу,  но  нельзя  его
отвергнуть. Все это укладывалось в хронобиологические уравнения
Чарли.  И вот Павел установил, что обратный ход из искусственно
возбужденного неминуемо  превращается  в  автоматический.  Уход
назад,   в  прошлое,  становится  столь  же  естественным,  как
движение вперед, в  будущее.  Стабилизация  настоящего,  вечное
пребывание   в  "сейчас"  практически  неосуществимо.  Малейший
толчок -- и возобновится ход  времени  вперед  к  естественному
концу  или  назад  к  началу,  которое  в  этом случае станет и
концом. Таково было первое великое открытие Павла.
     -- Иначе говоря, никакой  старик,  впадая  в  детство,  на
стадии юности не задержится,- комментировал мое сообщение Рой.-
Открытие довольно грустное. Хотя, конечно, забавно бы поглядеть
со  стороны, как старец растет -- можно применить такой термин?
-- в  молодого  мужчину,  потом  в  юношу,  потом  в  отрока  и
младенца...  Что  будет  дальше?  В конце, который был когда-то
началом?
     --  Просто  погибнет  на  каком-то  этапе.  В  зародыш  не
превратится,  ведь  он один совершает обратное развитие, матери
ему не  возвратят.  Повторяю,  открытие  Павла  состояло  не  в
грустном  признании  невозможности омоложения, а в том, что сам
этот процесс непременно становится  автоматическим,  независимо
от того, как вы его возбудили.
     -- Понятно. Слушаю второе открытие Павла Ковальского.
     Второе  открытие,  говорил  я,  в  том,  что  Павел  нашел
удивительную возможность стабилизировать обратный ход  времени,
то  есть  опроверг  пессимизм  теории Чарли и своих собственных
доработок этой теории. Надо лишь  подстраховать  один  организм
другим организмом. Если два организма связать взаимодействующим
психополем, то получится нечто вроде психологического диполя. И
тогда  уход  в  прошлое  одного  организма  вызовет  ускоренное
движение  в  будущее  другого.  Причем  один   организм   своим
противоположным  ходом  времени  будет тормозить ускоренный ход
времени у другого. Психополе сыграет роль амортизатора.  И  чем
сильней  будет  душевное  родство,  тем безопасней станут любые
хроноэксперименты.
     Дойдя в своих изысканиях до этого вывода, Павел  поделился
им  со  мной. Я ужаснулся, говорю без преувеличения и наигрыша.
Переносить куда менее опасные опыты с  трансформацией  атомного
времени    минералов    на    хрупкое,    недолговечное   время
биологического существования  было  больше  чем  рискованно  --
недопустимо.  На  меня  давили  страшные  прогнозы  хронотеорий
Чарли, я не смел подвергнуть их сомнению. В  такой  форме  я  и
высказал  свое  отношение.  Павел в ответ вдохновенно предложил
мне  составить  с  ним   психо-диполь.   Он   всегда   выглядел
вдохновенным.  Вдохновение  усиливало  силу его аргументов. Да,
конечно,  никто  не  даст  разрешения  на  хроноэксперименты  с
организмами,  соглашался он. Но почему нам самим не выдать себе
такое разрешение? Ведь мы ставим опыты  над  собой,  никого  не
привлекаем   к  опасному  сотрудничеству.  Каждый  имеет  право
сделать с собой что вздумается -- жить, влюбляться, ненавидеть,
тосковать.  Кто  посмеет  крикнуть  самоубийце:  "У  тебя   нет
формального  права  лезть  в  петлю!"?  Кто  объявит юноше: "Мы
официально запрещаем тебе  влюбляться!"?  Кто  придерется:  "Ты
любишь  стихи, а есть ли у тебя юридическое обоснование любви к
стихам?" Человек одарен свободой воли, свобода воли дает  право
делать  с  собой все, что не ущемляет права других людей. Этого
единственного ограничения мы не нарушаем. Стало быть, наш поиск
правомочен. Мы свободны в любом обращении с собой. Права на эти
эксперименты мы ни у кого не должны выпрашивать.  П  никого  не
обязаны о них информировать.
     Так  он  настойчиво уговаривал меня, и я стал поддаваться.
Проблема была захватывающе интересной. Но  я  не  мог  пойти  к
Чарли за разрешением на новый поиск, он не только категорически
запретил  бы,  но  и  немедленно  убрал бы от меня Павла, чтобы
оборвать в зародыше соблазн.
     -- Жанна  Зорина  утверждает,  что  главная  черта  вашего
характера  --  любопытство  и удивление от всего, что порождает
ваше любопытство,- молвил Рой.
     Так мы с Павлом составили первый  психо-диполь,  продолжал
я.   Крепость  общего  пси-поля  была  невелика,  но  мы  и  не
отваживались  на  глубокие   колебания   времени.   Вскоре   мы
установили   --  это  было  уже  нашим  общим  открытием,-  что
колебания нашего физиологического времени  относительно  центра
диполя  несколько  запаздывают по сравнению с общим временем на
Урании. Колеблясь то вперед, то назад, наше биологическое время
замедлялось в  общем  поступательном  движении  вперед.  Мы  то
"микромолодели",  то  "микростарели",  а  в  результате старели
медленней, чем другие жители Урании. Павел ликовал.  Пусть  это
не  омоложение,  поскольку  омоложение выйдет из-под контроля и
превратится  в  губительный  автоматизм,   утверждал   он,   но
замедление старения -- несомненно. Продление человеческого века
--  вот что дает нам психо-диполь. Скоро, скоро мы объявим миру
о нашем успехе, вытребуем официальное разрешение на  дальнейший
поиск и создадим свою особую лабораторию. Даже название для нее
он  придумал:  "Лаборатория  продления  жизни  путем дипольного
регулирования физиологического времени".
     И  тут  в  нашей  лаборатории  появилась   Жанна   Зорина.
Энергофизик  по  образованию,  она  считалась  на Земле хорошим
специалистом по сгущению воды и на Урании  должна  была  помочь
местным энергетикам в использовании этого энергоемкого топлива.
Она   участвовала   в  монтаже  "трехмиллионника",  все  прошло
отлично, ведь обращение с энерговодой много проще, чем с  углем
и  нефтью,  проще  даже,  чем  с  ядерными аккумуляторами. Наши
энергетики могли управиться и  без  нее,  но  все  же  это  был
"трехмиллионник",  таких  мощностей  в  одной  цистерне  земные
заводы  еще  не  выпускали.  Для  транспортировки   и   монтажа
применили  новые антигравитаторы, вот с ними-то и знакомила нас
Жанна.
     -- Та самая цистерна, что взорвалась? -- спросил Рой.-  За
три года пользования вы израсходовали один миллион тонн, верно?
     Я  подтвердил:  та  самая цистерна, выработанная на треть.
После монтажа Жанна  хотела  вернуться  на  Землю,  но  за  нее
ухватился  Антон  Чиршке.  Повелитель  Демонов  узнал,  что она
изучала  прозрачные  стали,  сверхпрочные  пластики  и   прочие
материалы  высоких  структур.  Для  восстановления его пористых
пластинок такой специалист был даром фортуны. Институту Времени
тоже требовались знатоки  высокоструктурных  материалов,  и  мы
уговорили  Жанну  остаться.  При  первой  же встрече с ней -- я
пошел с Антоном -- Жанна меня полонила.
     Вот так и получилось, что я влюбился в  Жанну.  Мы  начали
встречаться  и  в нерабочее время, гуляли по пустынным равнинам
Урании, наблюдали красочные закаты  Мардеки  с  крутых  берегов
Уры.  Я  рассказывал  Павлу  о встречах с Жанной, он равнодушно
слушал -- его не интересовало,  в  кого  я  влюбляюсь.  Однажды
Жанна побывала в нашей лаборатории. После ее ухода Павел сказал
мне:
     "Эдик,  я удивлен. Самописец вел запись колебаний нашего с
тобой пси-поля. Так вот, в присутствии Жанны диполь практически
не  функционировал.  Зато  прибор   зафиксировал   колоссальную
душевную связь между тобой и Жанной. Что бы это значило, Эдик?"
     Я  шутливо  ответил, что наши приборы заново открывают то,
что в древности было ведомо каждому парню и девушке,  и  слыхом
не  слышавшим  о  психофизике. Любовь сильней дружбы -- вот что
означает запись  прибора.  Если  бы  я  знал,  какие  следствия
вызовет мое объяснение, я остерегся бы откровенничать с Павлом,
не  стал  бы  больше  приглашать  Жанну  в  лабораторию. Но она
продолжала  бывать  у  нас.  Павел  какое-то   время   держался
спокойно,  а  потом  --  взрывом,  словно  пробудившись ото сна
безразличия,-  повел  на  нее  наступление.   Он   бесцеремонно
оттеснил  меня,  встречал  и  провожал  Жанну, старался всецело
завладеть ее вниманием. И он не постеснялся сказать мне, что уж
если наш с  ним  психодиполь  так  ослабел  и  не  годится  для
хроноэкспериментов, то он заменит его гораздо более активным --
своей  собственной  душевной связью с Жанной. Наступление Павла
оказалось успешным. Они стали мужем и женой.
     -- Судя по вашему рассказу,  его  любовь  была  операцией,
заранее   запрограммированной,-   сказал   Рой.В  ней  не  было
искренности. В общем, любовь, которая, собственно, и не любовь.
Что вы качаете головой?
     Я ответил, что Павел  заранее  запрограммировал  любовь  к
Жанне,  но  от  этого любовь не стала неискренней. В программу,
заданную им себе, входило все, что делает любовь любовью. Павел
влюбился  в  Жанну  душой  и  телом  --  беззаветно,  страстно,
беспредельно...  И  она  ответила  тем же. Они годились в герои
древних романов о трагической любви мужчины и женщины. Я говорю
"трагической", потому что сила их взаимной любви  и  привела  к
гибели  Павла.  Он  и  не подумал прекращать хроноэксперименты.
Душевная связь, превратившая их с  Жанной  в  одно  психическое
целое, открывала такие возможности для опытов, какие никогда не
могли  возникнуть  при  нашем  с  ним  психо-диполе.  Павел без
колебаний продолжил с Жанной исследования, для которых  вначале
использовал  меня.  А  мне отныне была отведена роль стороннего
наблюдателя -- "неистового обсерватора", как пошучивает обо мне
Чарли,- всего того вдохновенного безрассудства, какое  позволял
себе   Павел.  Жанна  говорит,  что  я  всему  удивляюсь,  всем
восхищаюсь. Павел ту же мысль высказал короче и  бесцеремонней:
"Смотри  и  учись,  но  боже  тебя  упаси  помешать! Наблюдения
фиксируй, потом разрешаю докладывать!"
     -- Странные взаимоотношения! -- заметил Рой.- Насколько  я
знаю, начальником лаборатории были вы, а не он.
     Начальником лаборатории стабилизации атомного времени был,
конечно,  я,  но  душой  тайных  экспериментов  по  хронофизике
являлся  Павел.  И  вообще  на   Урании,   разъяснил   я   Рою,
формалистику   должн