ще у нас, он оказался
удивительно удобным инструментом. То есть, мы попросту перестали
пользоваться другими нашими инструментами, потому что он подходит
к любой гайке, к любому болту. Стоит только поднести его к
металлической детали, как он тут же сам подстраивается под ее размер.
Но мы все-таки стараемся, чтобы никто посторонний его не увидел,
потому что нас тогда сочтут колдунами, не иначе, уж больно эта штука
смахивает на волшебную палочку.
	Мы никогда не ведем разговоров о том происшествии на
пастбище, даже в кругу семьи, словно решили, не сговариваясь, что то,
что случилось, плохо сочетается с репутацией нашего семейства, в
котором сроду не было мечтателей и фантазеров.
	Но сам я частенько об этом размышляю. Я теперь дольше, чем
обычно, задерживаюсь у валуна, как будто надеюсь, что найду там ключ
к разгадке тайны.
	У меня, понятно, нет никаких доказательств, но я думаю, что тот
человек был из будущего, а машина, на которой он прилетел,- машина
времени, и гаечный ключ, конечно, тоже из будущего. Пройдет еще
много-много лет, пока люди научатся делать такие инструменты.
	Я думаю, что там, в будущем, люди изобрели способ
передвижения во времени и, конечно, разработали целую систему правил
поведения, чтобы никак не навредить, когда попадаешь в другое время.
И еще я думаю, то, что человек этот забыл свой гаечный ключ в нашем
времени, было нарушением правил, и, хотя ничего плохого из этого не
вышло, при других обстоятельствах могло бы и выйти. Именно по этой
причине я строго-настрого наказал своим домашним не болтать
лишнего.
	Кроме того, я пришел к выводу, хоть и здесь у меня нет никаких
доказательств, что расселина в обрыве, наверное, служит дорогой для
путешествий во времени. Может быть, именно в этом месте легче
преодолеть пространство и время, и этим пользуются посланцы из
будущего, может, этот участок дороги как бы более оживлен, и по нему,
если можно так выразиться, как по натоптанной траве, легче ходить.
	Дай Бог, чтобы мое письмо попало в руки кому-нибудь, кто живет
в те времена, когда люди уже разбираются в таких вещах, и оно кому-
нибудь в чем-нибудь поможет. И я очень надеюсь, что тот, кто прочтет
его, не посмеется надо мной, даже если меня к тому времени не будет в
живых. Мне почему-то кажется, что даже, если я буду лежать в могиле, я
все равно почувствую, что надо мной смеются.
	А чтобы никто не усомнился в моем психическом здоровье, я
прилагаю справку от психиатра, подписанную три дня назад, и
удостоверяющую, что я здоров душой и телом.
	Но это еще не конец моей истории. Надо было, по идее, написать
об этом выше, но я как-то не нашел подходящего места.
	Дело касается странного случая с кражей одежды и появлением в
наших краях Вильяма Джонса.
	Одежду украли через несколько дней после случая на пастбище.
Марта, с утра, пока не жарко, взялась за стирку и развесила выстиранное
белье на длинной веревке. Когда она пошла снимать высохшее белье, то
обнаружила, что пропали мои старые штаны, рубашка Роланда и еще две
пары носок, не помню, чьих.
	Кража нас очень удивила, потому что сроду у нас такого не
водилось. Нам даже в голову не могло прийти, что это мог вытворить
кто-нибудь из соседей, мы гнали прочь подобные мысли.
	Мы долго вспоминали об этом происшествии, и в конце концов
порешили, что кража - дело рук какого-нибудь бродяги, что, по совести
говоря, было не слишком похоже на правду - ведь наша ферма стоит в
стороне от торной дороги.
	Примерно через две недели после кражи в нашем доме появился
Вильям Джонс и спросил, не нужен ли нам помощник в уборке урожая.
Мы были рады нанять его на работу, потому что рук у нас, и правда, не
хватало, а плату он попросил вдвое ниже обычной. Мы взяли его только
на время уборки, но он оказался таким умелым и проворным
работником, что так и остался у нас. В то время, как я пишу это письмо,
он находится у амбара и чинит молотилку.
	Вильям Джонс - человек большого благородства и достоинства,
наверное, поэтому к нему и не приклеилась никакая кличка, что в наших
краях происходит быстро. Его все уважают, а уж в нашем семействе он
занял место... ну, в общем, я хочу сказать, что мы скорее относимся к
нему, как к родственнику, чем как к наемному работнику.
	Он трезвенник, ни разу не выпил ни глотка, и я этому очень рад,
хотя однажды чуть было не взял грех на душу. Дело в том, что когда он
появился, голова у него была перевязана, и он, очень смущаясь, объяснил
мне, что подрался с кем-то в кабачке на том берегу, в округе Кроуфорд.
	Я даже точно не могу сказать, когда впервые всерьез стал
задумываться о Вильяме Джонсе. Но не с самого начала, конечно.
Сначала я принимал его за того, за кого он себя и выдавал - то есть за
человека, который искал работу. Теперь я так не думаю. Потому что, как
ни пытается он играть свою роль, разговаривать так, как мы говорим,
иногда в его речи проскальзывает нечто такое, что выдает его
образованность и понимание таких вещей, о которых не свойственно
думать человеку, работающему на ферме за семьдесят пять долларов в
месяц.
	И потом - одежда. Не могу точно сказать насчет штанов, потому
что все штаны более или менее похожи, но рубашка, которая была на
нем в тот день, когда он пришел, была точь-в-точь такая, как пропала с
веревки. Хотя - что тут такого? Почему бы кому-то и не иметь такую же
рубашку? Но он пришел босиком, вот это было особенно странно. Он
тогда просто сказал, что ему в последнее время жутко не везет, ну, я и
понял, что у него просто не было денег купить себе ботинки, и я сразу же
предложил ему денег на ботинки и носки, но он отказался, сказав, что
носки у него есть, даже две пары, в кармане.
	Сколько раз я все порывался спросить у него о тех пропавших
вещах, но что-то меня останавливало, и, в конце концов, я понял, что
никогда не смогу спросить его об этом. Потому, что мне нравится
Вильям Джонс, и я знаю, что он ко мне тоже хорошо относится, и ни за
что на свете я не соглашусь испортить наши добрые отношения, а то он,
не дай Бог, возьмет да и уйдет с фермы.
	Еще вот что. На первую свою зарплату Вильям Джонс купил
пишущую машинку, и первые два-три года по вечерам целые часы
напролет что-то печатал на ней. А в один прекрасный день, спозаранку,
когда все еще спали, он вынес во двор большую кипу бумаг и сжег.
	Я наблюдал за ним из окна спальни и видел, что он не ушел, пока
не сгорел дотла последний листок.
	Я никогда не спрашивал у него, почему он сжег бумаги, потому
что чувствовал, что этого он никому не скажет.
	Я мог бы писать еще долго и рассказывать обо всяких догадках,
которые бродят у меня в голове, но они ничего не добавят к главному, о
чем я хотел поведать, и потом - не хочу утомлять ненужными
подробностями того, кто будет читать это письмо.
	Кому бы оно ни попало в руки, я хочу сказать последнее: может
быть теория моя и неверна, но я хочу, чтобы тот, кто будет читать,
поверил, что все события, о которых я рассказал, действительно были. Я
действительно видел странную машину и странного человека на своем
пастбище; действительно я поднял там странный гаечный ключ, на
котором была кровь; действительно одежда пропала с бельевой веревки,
и действительно человек по имени Вильям Джонс сейчас пьет воду у
колодца, потому что сегодня очень жарко.
	Искренне ваш,
	Джон Г. Саттон".



	22.

	Саттон сложил письмо. Старая бумага захрустела, как древний
пергамент.
	Потом он кое-что вспомнил, снова развернул листки и нашел то,
что хотел,- справку. Она была написана от руки, бумага сильно
пожелтела, чернила совсем выцвели. Дату разобрать было невозможно,
кроме последней цифры - "7".
	~Джон Г. Саттон сегодня был мною обследован, и я
свидетельствую, что он здоров.~
	После подписи, представлявшей собой такую замысловатую
закорючку, что вряд ли по ней можно было разобрать фамилию врача
даже в тот самый день, когда он подписал справку, можно было
различить две четкие буквы ДМ - доктор медицины.
	Саттон рассеянно глядел в потолок и пытался представить себе
все, что произошло в тот день много лет назад.
	"Доктор, я собираюсь составить завещание. Не могли бы вы..."
	Иначе и быть не могло, потому что не мог же Джон Генри Саттон
сообщить доктору истинную причину своего визита.
	Саттон представил себе его довольно отчетливо. Грузный,
медлительный, неторопливый, долго и тщательно обдумывавший
события, веривший во всякие выдумки, которые устарели уже и в его
время.
	Наверняка, тиранил домашних. А соседи посмеивались над ним у
него за спиной. У старика начисто отсутствовало чувство юмора, но зато
он придавал исключительное значение тонкостям этикета.
	Он учился на юриста, и точно, у него была железная логика,
скрупулезность в описании деталей вкупе с консервативностью да еще
старческая болтливость.
	Одно не оставляло сомнений - его искренность. Он поверил в то,
что встретил странного человека и непонятную машину и разговаривал с
тем человеком, и подобрал гаечный ключ, испачканный...
	Гаечный ключ!
	Саттон рывком сел на кровати.
	Гаечный ключ был в чемодане. И он, Эшер Саттон, держал его в
руках! Да-да, он повертел его и положил на пол, рядом с другим хламом,
вынутым из чемодана, - обглоданной костью и студенческими
блокнотами.
	Саттон дрожащей рукой убрал письмо в конверт. Итак: сначала
его внимание привлекла марка, которая стоила бог знает сколько тысяч
долларов, потом - само письмо, а теперь еще этот гаечный ключ. На
ключе все сходилось.
	Если был ключ, значит, было и все остальное: и странный человек,
и странная машина... Человек, который прекрасно разбирался в людях и
ловко обвел вокруг пальца сентиментального и болтливого старикана,
не дав тому задать ни единого вопроса.
	"Кто вы такой? Откуда будете? Что это у вас за машина такая
странная - я такую ни разу не видал?"
	Что бы человек ответил, если бы старик сумел задать эти вопросы?
	Да, не все тут ясно... Сначала письмо потерялось, или его засунули
куда-то, где сразу не найдешь, а потом, наверное, опять положили на
место, и в конце концов оно попало в руки Эшера Саттона, через шесть
тысяч лет.
	Что ж, ему оставалось только поблагодарить своего далекого
предка. Письмо пришло вовремя и многое объясняло.
	Люди путешествуют на машинах времени, и однажды такое
транспортное средство совершило вынужденную посадку (приземлилось
или лучше - "привременилось") на пастбище. А недавно другое,
преодолев барьер времени, свалилось в болото. Война...
	"Сражение в восемьдесят третьем" - так сказал умирающий
парень. Не битва при Ватерлоо, не бой на марсианской орбите, а
"сражение в восемьдесят третьем". И перед тем как умереть, сложил
пальцы в условном знаке...
	Значит, меня знают в восемьдесят третьем веке,- думал Саттон, и
даже позднее, потому что тот сказал: "Было... было сражение в
восемьдесят третьем", а сам он, получается, из более позднего времени.
	Саттон встал, убрал письмо в карман куртки, туда, где лежала
книга. Оделся.
	Он понял, что нужно делать.
	Прингл и Кейз прилетели на астероид на своем корабле. Этот
корабль нужно украсть.



	23.

	В доме было тихо. Он был такой безжизненный, пустой и темный,
что даже у видавшего виды Саттона мурашки побежали по коже.
	Он немного постоял у двери, прислушался к дыханию дома. Как
всякий дом, он был наполнен ночными звуками - потрескивали от
холода рамы, подрагивали на ветру стекла...
	Звуки шагов заглушал пушистый ковер. В одной из спален
раздавался жуткий храп, и Саттон подумал: интересно, кто это так
храпит, Кейз или Прингл?
	Он тихо спустился по лестнице, оказавшись в гостиной,
остановился и подождал, пока глаза привыкнут к темноте.
	Постепенно фантастические животные превратились в кресла и
диваны, столы и шкафы. В одном из кресел кто-то сидел.
	Ощутив на себе взгляд, человек пошевелился и повернулся к
Саттону лицом. И, хотя было очень темно, Саттон понял, что перед ним
Кейз.
	Стало быть храпит Прингл, подумал Саттон, хотя, по большому
счету, какая разница.
	- Итак, мистер Саттон,- с расстановкой проговорил Кейз,- вы
решили пойти и отыскать наш корабль.
	- Да,- жестко ответил Саттон,- я так решил.
	- Ну, что ж, очень мило,- сказал Кейз. - Люблю откровенных
людей.- Он вздохнул.- А то все, знаете ли, лицемеры попадаются. Всякий
так и норовит соврать, думая, что он самый умный.- Кейз поднялся и
произнес почти торжественно:- Мистер Саттон, вы мне очень нравитесь.
	Саттон понимал, насколько смехотворна ситуация, но внутри у
него бушевала ярость, и он чувствовал, что тут не до смеха.
	Раздались мягкие шаги, и послышался голос Прингла:
	- Значит, он все-таки решил попытать счастья!
	- Как видишь.- отозвался Кейз.
	- Я же говорил тебе, что он так и сделает,- с нескрываемой
гордостью объявил Прингл.- Что он непременно догадается.
	Саттон сглотнул стоявший в горле комок. Но злость осталась. О,
как он ненавидел их сейчас за то, что они говорили о нем так, будто его
тут не было!
	- Боюсь,- подчеркнуто вежливо обратился к нему Кейз,- что мы
разволновали вас. Мы - люди неотесанные, а вы, судя по всему, человек
чувствительный. Но давайте забудем это и перейдем к делу. Я так
понимаю: вы хотели не только посмотреть на наш корабль, но и, мягко
говоря, похитить его?
	Саттон пожал плечами.
	- Теперь ваш ход,- сказал он сквозь зубы.
	- Да нет, вы не так меня поняли,- сказал Кейз.- Идите и похищайте!
	- Хотите сказать, что я его не найду?
	- Конечно, найдете! Мы его и не прятали.
	- Мы вам и дорожку покажем,- хихикнул Прингл.- Вместе пойдем -
проводим, так сказать.
	По лбу Саттона пробежала струйка пота.
	Ловушка, сказал он себе. Откровенная ловушка, ничем не
прикрытая. И я попался так глупо.
	Но было поздно. Назад дороги нет.
	Он постарался сказать как можно небрежнее:
	- О'кей. Рискну.



	24.

	Корабль был настоящий. Страшноватый какой-то, но настоящий.
Только он и был реален. Все остальное имело оттенок миража, дурного
сна, и казалось, что вот-вот сейчас очнешься, и все исчезнет.
	- Я вижу, вы с интересом разглядываете карту,- с улыбочкой сказал
Прингл.- Она кого хочешь заинтересует. Это - карта времени. - Он
фыркнул и потер затылок здоровенной ручищей.- По правде говоря, я и
сам толком не понимаю, что тут к чему. Кейз знает. Он военный, а я -
простой пропагандист, а пропагандисту вовсе не обязательно знать все
до тонкостей. В принципе, мы можем трепаться на любую тому. А
военные, те всегда точно знают что к чему. Иначе бы их на работе не
держали.
	Так вот оно что! - сообразил Саттон. Вот что не давало мне покоя!
Он военный, вот почему он здесь! А ведь можно было догадаться! Но я-
то строил свои догадки в настоящем времени, а не в прошлом и, тем
более, не в будущем. И в нашем времени нет никаких военных. Раньше
были, и, судя по всему, будут в будущем...
	- Наверное,- спросил он Кейза,- трудно воевать в четырех
измерениях?
	Он спросил не потому, что сейчас его очень интересовала война,
его интересовала проблема четвертого измерения, и, кроме того, он
чувствовал, что нужно, как ни странно, поддержать эту беседу,
удивительно напоминавшую разговор о времени на чаепитии у
Мартовского Зайца.
	Ей-богу! - думал он. Все выглядит потрясающе похоже: абсурдная
ситуация, психопатическая интерлюдия...
	~И молвил Морж: "Пришла пора
	Подумать о делах:
	О башмаках и сургуче,
	Капусте, королях,
	И почему, как суп в котле,
	Кипит вода в морях."~*[Л. Кэрол "Алиса в Стране Чудес", (пер.
Г.Демуровой)]
	Кейз улыбнулся. Улыбка у него была узкая, натянутая - так
улыбаются только военные.
	- Ну, во-первых,- сказал он,- существует уйма всяких таблиц и
графиков - целая наука. Нужно вычислить, где находится враг, и что он
задумал, затем необходимо попасть в то место раньше него.
	Саттон недоуменно пожал плечами.
	- Ну и что? Такова была тактика во все времена опередить
противника.
	- Да,- вмешался Прингл.- Но теперь у наших противников есть
куча мест для укрытия!
	- Мы работаем с графиками мыслей, диаграммами отношений, а
также с историческими документами, - продолжил Кейз, как будто его и
не прерывали.- Прослеживаем цепочку событий и затем попадаем в такое
время, где можем что-то изменить, по не очень сильно - значительных
изменений допускать нельзя. Главное, чтобы конечный результат
оказался немного другим, чуть менее благоприятным для противника.
Там что-то изменится, тут что-то подправится, и - враг обращен в
бегство!
	- Это трудновато,- доверительно сообщил Прингл. - Надо знать
все до тонкостей. Выкапываешь какое-нибудь историческое событие,
изучаешь его до черт знает каких подробностей, отыскиваешь точку, в
которой нужно произвести изменения, отправляешься туда...
	- И получаешь по морде,- резюмировал Кейз.
	- Потому что, как выясняется,- продолжал Прингл,- историк
допустил ошибочку, будь он трижды неладен. Что-то приукрасил, или
его метод был неправильный, или вообще он, может быть, был не в
своем уме...
	- Где-то в цепи событий,- сказал Кейз,- он упустил одно маленькое
звено, и...
	- Вот-вот,- подтвердил Прингл.- Именно - пропустил звено, и
когда ты туда влезаешь со своими изменениями, оказывается, ты больше
навредил себе, чем противнику.
	Саттон слушал и думал:
	Шесть тысяч лет назад на пустынном пастбище приземлился
человек, а Джон Генри Саттон, эсквайр, спустился с холма, опираясь на
палку... У него, наверняка, была палка, такая крепкая, солидная палка,
буковая, и он по вечерам у камина украшал ее замысловатыми узорами...
И тот человек разговаривал с Джоном Генри, пользуясь тем же
принципом мозговой атаки, что сейчас Прингл пытается использовать
на мне, его потомке. Давай, давай, подначивал про себя Саттон. Говори,
пока у тебя в горле не пересохнет и язык не отвалится. Я понял, кто вы
такие, и скоро вы поймите, что я это понял. Тогда вы быстренько
перейдете к делу. Как будто прочитав мысли Саттона, Кейз сказал
Принглу:
	- Джейк, так дело не пойдет.
	- Похоже на то,- отозвался Прингл.
	- Давайте присядем,- любезно предложил Кейз.
	У Саттона отлегло от сердца.
	Ну, наконец, подумал он, я узнаю, чего они от меня хотят и,
соответственно, что происходит.
	Он опустился в кресло. С того места, где он сидел, ему хорошо
была видна кабина управления. Она представляла собой небольшой
пятачок. Перед креслом пилота располагался пульт управления, но
приборов на нем практически не было. Один ряд кнопок, пара рычагов,
цепочка лампочек - вероятно, контроль бортовых систем и освещения. И
все. Простенько и со вкусом.
	Корабль, подумал Саттон, видимо, летит сам по себе.
	Кейз скользнул в кресло, вытянул и скрестил ноги. Прингл
устроился на краешке стула и, наклонившись вперед, потирал волосатые
лапищи.
	- Саттон,- спросил Кейз,- чего вы хотите?
	- Ну, во-первых,- начал Саттон,- я хотел бы узнать об этих делах с
путешествиями во времени...
	- Как, вы разве не знаете? - удивился Кейз.- Ведь в ваше время был
человек, то есть я хотел сказать, что он есть, и жив и здоров...
	- Кейз! - вмешался Прингл.- Сейчас 7990-й год. А у Майклсона,
насколько я помню, шибких успехов до 8003-го не отмечалось.
	Кейз стукнул себя по лбу:
	- А, ну да! А я и забыл.
	- Вы понимаете? - спросил Прингл у Саттона. - Улавливаете, о чем
речь?
	Саттон, на всякий случай, кивнул, хотя не черта не понял.
	- Но как? - спросил он.
	- Это все из области психологии,- ответил Прингл.
	- Естественно,- подтвердил Кейз.- Стоит только перестать думать
об этом, и сразу поймешь, что к чему.
	- Время,- сказал Прингл - понятие ментальное. Раньше его исками,
где только можно, пока наконец не уразумели, что его место -
исключительно в сознании. Когда-то это называли четвертым
измерением. Помните, у Эйнштейна...
	- Эйнштейн не называл время четвертым измерением,- возразил
Кейз.- И не тебе, Джейк, об этом судить. Это не измерение, если
рассматривать его с точки зрения длины, ширины или глубины. Он
рассматривал его, как длительность...
	- А это и есть четвертое измерение! - подхватил Прингл.
	- Нет! - отрезал Кейз.
	- Джентльмены! - вмешался Саттон. - Джентльмены, прошу вас!..
	- Ну, ладно, как бы то ни было,- продо